Теперь мне ничто не мешало вернуться к работе над давно задуманным рассказом о расследовании убийства в Александровой Слободе, и я опять сел за письменный стол. Пересматривал старые записи, делал новые – и рвал их в клочья. Уже в который раз я спрашивал себя: неужели Окладин прав и убийство царевича Ивана – не тема для детектива? Но как не хотелось сознаваться в своем поражении!
В конечном итоге я вынужден был отказаться от своей затеи написать детективное повествование о преступлении в Слободе и решил пойти другим путем – рассказать обо всем, что случилось в последние месяцы, начиная с моей поездки в Москву, где я впервые услышал о картотеке затерянных сокровищ, и кончая последним разговором с участием Марка. Сюда же вошли мои записки о других исчезнувших сокровищах и нераскрытых преступлениях, истории которых я коснулся за это время. Расследование убийства царевича Ивана заняло в этом повествовании всего несколько глав.
Когда работа над рукописью, за исключением завершающей главы, в целом была закончена, у меня появились сомнения, удалось ли мне естественно соединить в одном повествовании такие разные сюжетные линии? Поэтому я отдал два экземпляра повести Пташникову и Окладину, а потом мы встретились на квартире историка, чтобы детально обсудить, что же у меня получилось.
Сразу перехожу к спору, который вспыхнул между историком и краеведом, когда Окладин заявил мне:
– На мой взгляд, вы зря так много внимания уделили библиотеке Ивана Грозного, никогда не существовавшей в действительности. К тому же умудрились связать судьбу этой вымышленной библиотеки с убийством царевича Ивана – реальным историческим фактом.
– Библиотека Ивана Грозного – тоже исторический факт! – моментально взвился Пташников.
– А я остаюсь при своем мнении: так называемая библиотека Ивана Грозного – миф, выдуманный любителями всяческих исторических загадок.
– Начало библиотеке московских государей положила Софья Палеолог – жена Ивана Третьего, которая привезла в Москву библиотеку византийских императоров. Таким образом, существование у Ивана Грозного библиотеки, содержащей помимо отечественных книг произведения античных авторов, вполне объяснимо и естественно...
Слушая краеведа, я вспомнил историю золотого идола биармов Юмалы, – возможно, золотой статуи, вывезенной из разграбленного Рима и течением истории прибитой к берегу Ледовитого океана. Получив название Сорни Эква – Золотая баба, она оказалась потом у наших северных народов. Было нечто схожее в загадках библиотеки московских государей и Сорни Эквы, их судьбы как бы пересекались в веках. Одинаково противоречивы, туманны устные и письменные свидетельства существования этих уникальных сокровищ. И я подумал: а может, и библиотека античных авторов, и античная статуя – просто красивые поэтические легенды, до сих пор тревожащие доверчивых людей вроде краеведа Пташникова?
А если он все-таки прав и библиотека московских государей действительно существовала?! И, больше того, сохранилась до нашего времени?! Не поможет ли ее находка разгадать такие тайны истории, о которых мы пока и не догадываемся? Не прояснится ли тогда подлинное лицо Ивана Грозного – последнего владельца этой библиотеки?
Не раскроется ли благодаря обнаруженным в ней документам загадка преступления в Александровой Слободе, расследованию которой мы посвятили столько времени?
В тот вечер я не знал, что история библиотеки московских государей станет темой еще одного расследования. Вернемся в квартиру Окладина.
Оказалось, что претензии к моей рукописи есть и у Пташникова:
– Не понимаю, как вы смогли, освещая русскую историю от убийства Андрея Боголюбского до смерти Ивана Сусанина, описывая события, происходившие в Боголюбове, Александрове, Костроме, Угличе, обойти Ярославль? – сказал он таким тоном, словно я нанес ему личную обиду.
Заявление краеведа удивило не только меня, но и Окладина:
– А при чем здесь Ярославль? – переглянувшись со мной, спросил он.
– Как при чем?! С Ярославлем связана одна из самых важных страниц русской истории. Именно здесь был положен конец смутному времени, когда отсюда в победный поход на Москву отправилось ополчение Минина и Пожарского. До этого целых четыре месяца Ярославль фактически был столицей русского государства. А вы спрашиваете – при чем здесь Ярославль.
– Но ополчение было сформировано еще в Нижнем Новгороде, – бесстрастно напомнил Окладин.
– Если бы Пожарский повел ополчение из Нижнего прямо на Москву, его неминуемо постигла бы судьба первого русского ополчения под руководством Прокопия Ляпунова. Победа над интервентами была выкована здесь, в Ярославле, где Минину и Пожарскому удалось собрать под своими знамена всех русских патриотов, способных держать в руках оружие.
Пафос, с которым Пташников произнес эти слова, невольно напомнил мне его высказывание о владимирском краеведе Сергее Михайловиче: «О чень умный и эрудированный человек, но у него есть один очень серьезный недостаток – он считает, что всё самое важное в русской истории случилось на владимирской земле и осуществлено доблестными владимирцами». Я уже хотел напомнить Пташникову его собственные слова, но передумал – мне уже не раз представлялась возможность убедиться, что все краеведы считают историю своего края самой уникальной и неповторимой, что все самые важные события русской истории произошли именно на их земле.
Сейчас меня интересовало другое, поэтому я примирительно произнес:
– Никто не спорит, что ополчение Минина и Пожарского накопило силы для победы над поляками здесь, в Ярославле. Но, ознакомившись с моей рукописью, вы, наверное, заметили, что меня в основном интересуют неразгаданные события истории. При чем же здесь так называемое Ярославское стояние?
– Как при чем?! – возмутился краевед. – А покушение на князя Пожарского – это вам разве не загадка истории, до сих пор не нашедшая ответа?..
По моей просьбе Пташников тут же выдал мне следующую «информацию к размышлению»:
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский родился в 1578 году. При Борисе Годуновебыл стряпчим с платьем, при Лжедмитрии – стольником. В 1608 году был послан для защиты Коломны, в 1610 году назначен воеводой в Зарайск. В 1611 году участвовал в нападении на овладевших Москвой поляков, был ранен на Лубянке и отправился на лечение в свою нижегородскую волость. Сюда, по указанию Минина, явились к нему послы с предложением принять начальство над нижегородским ополчением, поднявшимся для спасения Москвы. Со своей стороны Пожарский потребовал, чтобы при ополчении выборным человеком от посадских людей был назначен Минин. Встав во главе ополчения, Пожарский сосредоточил в своих руках всю верховную власть, однако сам про себя говорил: «Был бы у нас такой столп, как князь Василий Васильевич Голицын, – все бы его держались, а я к такому великому делу не придался мимо его; меня ныне к этому делу приневолили бояре и вся земля».
Остановившись с ополчением в Ярославле, Пожарский целое лето готовился к походу на Москву, чем вызвал немало упреков в свой адрес за медлительность. После взятия Москвы первостепенная роль Пожарского закончилась, с этого времени в грамотах первым пишется имя князя Д.Т. Трубецкого, а Пожарский стоит вторым, в товарищах. Новый царь возвел его из стольников в бояре, но главные награды, состоявшие в то время из вотчин, Пожарский получал не в числе первых. Всё время царствования Михаила Федоровича Пожарский занимал лишь второстепенные должности: в 1614 году действовал против Лисовского, но вскоре оставил службу по болезни; в 1618 году был отправлен против войска Владислава, но не в качестве главноначальствующего. В 1628–1631 годах был воеводой в Новгороде, в 1635 году заведовал судным приказом, в 1638 году – воевода в Переславле-Рязанском. Умер в 1641 году. В 1885 году на его могиле в Спасо-Евфимиевском монастыре в Суздале был сооружен памятник на средства, собранные по народной подписке.
– Покушение на Пожарского в Ярославле – одна из самых загадочных страниц не только в его биографии, но и во всей истории Смутного времени, – добавил Пташников к изложенному в «информации к размышлению».
– Здесь нет ничего загадочного и таинственного, – опять вступил в разговор Окладин. – Покушение на князя было организовано Иваном Заруцким.
– Откуда у вас такие сведения?
– Об этом четко сказано у Соловьева, – Окладин встал из-за стола, вынул из книжного шкафа один из томов «Истории России с древнейших времен» и, найдя нужную страницу, прочитал: «Из подмосковного стана, от Заруцкого, приехали в Ярославль двое козаков – Обреска и Степан, у них уже были здесь соумышленники – Иван Доводчиков смолянин, смоленские стрельцы – Шанда с пятью товарищами да рязанец Семен Хвалов; последний жил на дворе у князя Пожарского, который кормил его и одевал. Понятно, с каким чувством после этого Пожарский и всё ополчение должны были выступать в поход под Москву, где под видом союзников должны были встретить убийц».
– Вы помните, как погиб руководитель первого ополчения Прокопий Ляпунов? – спросил Окладина краевед.
– Это общеизвестно. Руководитель польского отряда в Москве Гонсевский подкинул казакам бумагу за подписью Ляпунова об избиении казаков. Они вызвали его на круг и здесь убили. Так, по крайней мере, утверждали многие русские историки.
– А почему не предположить, что Гонсевский организовал и покушение на Пожарского? Кому было больше всего выгодно, чтобы и второе ополчение распалось? Конечно, полякам, – сам себе ответил Пташников. – Гонсевский и на этот раз мог использовать старый прием – убить Пожарского чужими руками и тем самым внести раскол в ряды русских. Поймите меня правильно – я ни в коем случае не хочу обелить Заруцкого. Конечно, это был авантюрист, как говорится, до мозга костей. Сражался в войсках Ивана Болотникова, потом примкнул к Лжедмитрию II , который дал ему звание боярина. После бегства Лжедмитрия из Тушина перешел на сторону польского короля Сигизмунда III . Но никуда не уйти от того факта, что в 1611 году Заруцкий вступил в ополчение Ляпунова. А в то самое время, когда состоялось покушение, Заруцкий, как писал Костомаров, «отправил к Пожарскому посланцев с известием, что Ходкевич приближается на помощь своим, и надобно Пожарскому с ополчением спешить к Москве». Как совместить с этим шагом организацию покушения?
– Очень даже просто – как отвлекающий маневр, – сказал Окладин. – Кстати, высказывалось предположение, что Заруцкий был причастен и к убийству Ляпунова.
– Не слишком ли виртуозна такая игра для казацкого атамана? Я не удивлюсь, что слухи о причастности Заруцкого к убийству Ляпунова распространяли те же поляки, чтобы разжечь недоверие между руководителями второго ополчения и в конечном итоге расколоть его, как это им удалось сделать с первым ополчением. Нет, чем больше анализируешь сведения о причастности к этому заговору Заруцкого, тем больше возникает сомнений.
Я спросил краеведа, какова дальнейшая судьба Заруцкого.
– Когда к Москве приблизилось ополчение Пожарского, бежал с верными ему казаками на юг, хотел посадить на престол «Воренка» – сына Марины Мнишек, с которой вступил в связь. В 1613 году его отряды были разбиты под Воронежем, бежал за Дон, потом в Астрахань. Хотел заручиться поддержкой персидского шаха, но восставшими астраханцами был изгнан из города, бежал на Яик, где в 1614 году был схвачен казаками и передан московскому правительству. Малолетнего «Воренка» повесили, Марина Мнишек умерла в темнице, а сам Заруцкий был посажен на кол.
– Если он не был причастен к покушению на Пожарского, почему же тогда бежал из–под Москвы, не дождавшись подхода ополчения? – спросил я.
– Потому что к этому времени слух о его участии в заговоре против Пожарского уже набрал такую силу, что его невозможно было опровергнуть.
– Наверняка по делу о покушении было проведено следствие, – сказал Окладин. – Если непосредственные исполнители покушения были связаны с поляками, это стало бы известно. Но они назвали Заруцкого.
– Кто знает, кого они назвали. Даже точно выяснив, что покушение организовали поляки, Пожарский мог приписать покушение Заруцкому из своих соображений. Победа над поляками, по мнению Пожарского, была предрешена, а борьба с такими попутчиками, как Заруцкий, могла растянуться на долгие годы. Вот Пожарский и объявил его организатором покушения, чтобы, так сказать, устранить его с политической арены.
– Что-то мне не верится в такую хитроумную комбинацию, – признался Окладин. – Всё было гораздо проще – так, как описал Соловьев.
– И Соловьев мог ошибаться. Давайте-ка лучше вспомним основные этапы Ярославского стояния. Ополчение вошло в город в конце марта 1612 года, 27 июля выступило к Москве, таким образом, простояв в Ярославле четыре месяца. Вроде бы срок небольшой. Но за это время, откликнувшись на грамоты Минина и Пожарского, в Ярославль пришли отряды из Вологды, Романова, Углича, Твери, Кашина. Торжка, Старицы, Можайска, Каргополя, Шуи, Суздаля, Галича. Именно здесь, в Ярославле, созданный еще в Нижнем Новгороде «Совет всея земли» стал фактическим правительством Русского государства, а Ярославль – его столицей. Создаются свои органы власти с воеводами и дьяками на местах: в Ростове, Угличе, Переславле, Владимире, Белоозере, Твери, Касимове. Отсюда Пожарский вел сложную дипломатическую игру со шведами – чтобы нейтрализовать их действия на Севере, с австрийцами – чтобы заручиться их поддержкой в борьбе с поляками. Те и другие мечтали посадить на русский трон своего ставленника – и Пожарский всячески подогревал эти надежды, хотя в мыслях у него было совсем другое. Враги Пожарского обвиняли его в том, что он хлопотал о собственном избрании на русский престол. Этот факт до сих пор как бы остается в тени. В дореволюционный период его замалчивали из желания угодить Романовым, а после революции тоже оказалось неуместно писать о том, что народный герой стремился стать царем.
– Просто у историков не было оснований утверждать, что у Пожарского было такое намерение.
– О нескольких кандидатурах на роль царя писал Костомаров. Разрешите воспользоваться вашей библиотекой, – не дожидаясь разрешения Окладина, Пташников вынул из книжного шкафа современное издание книги Костомарова «Смутное время Московского государства» и прочитал:
– «Домогались некоторые из бояр получить венец, покупали голоса, подсылали своих пособников к выборным: это производило волнение. Есть известие, что были голоса в пользу Василия Голицына, который находился в Польше в плену; но его положение не давало хода таким заявлениям; тоже некстати вспоминали о возвращении короны Шуйскому; было мнение в пользу Воротынского, но против этого возразили тотчас, что он уже стар».
– Пожарского в этом списке, как видите, нет.
Пташников оставил замечание Окладина без ответа:
– Далее Костомаров пишет: «11-го июля Михаил Федорович венчался на царство; Дмитрий Михайлович Пожарский был пожалован боярином; Минин получил звание думного дворянина. Но более их и более всех был награжден Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, боярин «тушинского вора», сподвижник Заруцкого. Он не только остался при законном царе с саном, пожалованным ему «вором», но еще получил во время безгосударное от великого земского собора вотчину Вагу, богатую область, которая была некогда у Годунова и Шуйского. И государь, еще не твердый в своей власти, утвердил ее за ним в награду за его великие подвиги и пользу, оказанную Земле Русской». В этом сообщении любопытно то, что Трубецкой назван сподвижником того самого Заруцкого, которого Пожарский назвал организатором покушения в Ярославле. Может, назвав Заруцкого, Пожарский на самом деле метил в Трубецкого?
– Чем ему мог помешать Трубецкой?
– Костомаров приводит очень интересную сноску: «А.О.Бычков сообщил нам в разговоре, что он видел приписку к одной рукописи, из которой видно, что Трубецкого даже избрали в цари на земском соборе перед избранием Михаила», – Пташников захлопнул книгу и вернул ее на место. – Таким образом, покушение на Пожарского, если в нем не были замешаны поляки, могло быть следствием борьбы за русский престол, развернувшейся между основными претендентами: Романовыми, Трубецкими, прочими. Ведь шансы у Пожарского, как руководителя ополчения, были очень велики. Это не могли не понимать его соперники – и кто-то сделал соответствующий вывод: Пожарского надо убрать, пока не поздно.
– Вряд ли ваша версия когда-нибудь будет подкреплена документальными свидетельствами, – сказал Окладин.
– Возможно, – согласился Пташников. – Но право на существование она имеет хотя бы потому, что среди хитроумных заговоров, которыми изобиловала русская история, общепринятая версия покушения с участием Заруцкого выглядит слишком упрощенной, чтобы быть несомненной.
– Если бы Пожарский действительно пытался сесть на русский престол, то пришедшие к власти Романовы не забыли бы ему этого.
– А они и не забыли. Хотя после изгнания поляков Пожарский был переведен из стольников в бояре, можно определенно сказать, что, несмотря на огромные заслуги перед Россией, он был оттеснен на второй план и практически оказался в стороне от большой политики. Мне представляется, что при всем своем мужестве и уме это был человек мягкий и ранимый. А главное – порядочный. Потому и русским царем не стал. Романовы оказались в этом отношении более подходящими. Кстати, кандидатуру Романова поддержали казаки. Заруцкий – казачий атаман. Возможно, тут есть какая-то связь. В любом случае ясно, что избрание на престол Михаила сопровождалось острой политической борьбой, в которой использовались всякие средства, в том числе и самые грязные. Возможно, что покушение на Пожарского было следствием этой предвыборной борьбы за престол. Таким образом, в Ярославле могло произойти то же самое, что до этого случилось в Угличе: там, организовав покушение на царевича Дмитрия, рвался к власти Годунов, здесь постарались Романовы или их сторонники.
– Вы уверены, что к смерти царевича Дмитрия причастен Борис Годунов?
– Я в этом никогда не сомневался, – ответил мне Пташников.
Сразу же между краеведом и историком разгорелся спор, который я не буду приводить здесь, поскольку многочисленные версии гибели царевича Дмитрия достаточно подробно изложены выше. Скажу только одно: выдвинутую Марком версию о причастности к гибели Дмитрия его матери Марии Нагой краевед и историк отвергли единодушно. Но это не помешало им продолжить спор.
Проведенное нами расследование по делу о нераскрытых преступлениях еще раз показало мне, до чего же они были разными, непохожими друг на друга – историк Окладин и краевед Пташников!
Первый из них – само олицетворение сдержанности и аккуратности; человек, каждое слово и поступок которого подчинены логике и здравому рассудку. Второй – полная его противоположность: небрежно одетый, порой рассеянный, не по возрасту порывистый, склонный подвергать сомнению самые устойчивые, общепризнанные истины.
Но, несмотря на всю разницу характеров и темперамента, Окладин и Пташников тянулись друг к другу. Этой непонятной с первого взгляда силой тяготения была глубокая любовь к истории, хотя каждый из них имел о ней, как о науке, свое, особое представление.
Последнее устраивало меня больше всего: в моих записках о загадках русской истории мне не надо было выдумывать конфликт – он возникал сразу же, как только мы начинали наше очередное историческое расследование. Не было еще случая, чтобы по одному и тому же вопросу Окладин и Пташников имели одинаковое мнение, их позиции в споре всегда были противоположными.
Мы стали встречаться почти регулярно – обсудив одну загадку русской истории, переходили к другой. Каждый, видимо, находил в этих беседах то, в чем нуждался: Пташников высказывал свою очередную неожиданную версию; Окладин, подвергая ее беспощадной критике, отстаивал историю как строгую и точную науку, в которой нет места беспочвенным предположениям и художественным домыслам; а я, благодаря этим спорам, пополнял свою картотеку исторических загадок, из которой черпал увлекательный материал для своих записок.
Впереди нас ожидало новое увлекательное расследование, которое опять уведет нас в загадочные глубины русской истории…
