«Ироическая песнь о походе на половцев удельнаго князя Новагорода Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Под таким велеречивым и пространным, в духе времени, названием ярославский помещик, бывший обер-прокурор Святейшего Синода, действительный тайный советник и кавалер граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин в самом конце 1800 года, на рубеже двух веков, выпустил в Москве первое печатное издание «Слова о полку Игореве».
В страшном пожаре 1812 года, после взятия Москвы Наполеоном, список «Слова», хранившийся в Собрании российских древностей Мусина-Пушкина, сгорел. Вместе со списком сгорел и почти весь тираж первого издания. И начались споры, которые не умолкают по сей день: где сиятельный граф нашел рукопись «Слова», не была ли она одной из многочисленных литературных мистификаций, кто мог быть ее автором, как получилось, что в огне пожара погиб уникальный список?
На все эти вопросы я постарался ответить в книге «Уединенный памятник», изданной в Москве в 1988 году. В числе других версий рассматривались две версии, непосредственно связанные с Ростовом Великим. Первая состояла в том, что А.И.Мусин-Пушкин нашел древний список «Слова о полку Игореве» не в Ярославле, как сообщил археографу К.Ф.Калайдовичу, а в Ростове. По второй версии «Слово» могла написать Марья Черниговская – жена ростовского князя Василько Константиновича, которую называют автором летописных записей о погибших в Орде русских князьях.
В числе авторов «Слова о полку Игореве» н азывали галицкого книжника Тимофея, певца Митуса, черниговского тысяцкого Рагуила, новгородского посадника Романа, милостника Святослава Киевского Кочкаря. Выдвигалась и такая версия, что автором «Слова» был сам князь Игорь. Причем в пользу этого предположения приводились довольно-таки убедительные доводы. Кто, как не князь Игорь, мог так преувеличивать значение своей битвы с половцами? Она представлена чуть ли не как самое главное событие эпохи, «такой рати и не слыхано» – вот какую высокую оценку дает ей автор. Кому, как не Игорю, нужно было это произведение, чтобы оправдаться перед современниками за свой неудачный поход и сокрушительное поражение? Кто лучше князя Игоря знал все обстоятельства похода, битвы, пленения и бегства?
Безусловно, князь Игорь мог быть образованным человеком и написать произведение-исповедь. Исследователи древнерусских произведений давно заметили, что если летописец сообщает о ком-нибудь очень много подробностей, то, вероятней всего, он пишет о самом себе. Но естественно ли было использовать такой прием в поэтическом произведении? А главная слабость этой версии, на мой взгляд, состоит в том, что автор «Слова о полку Игореве» понимал опасность разобщения Русского государства, а князь Игорь сам создавал эту разобщенность, выступив против половцев почти в одиночку.
По летописному свидетельству, от войска Игоря в живых осталось только пятнадцать человек. Высказывалось предположение, что автор «Слова» был в их числе, отсюда его знание военной тактики, оружия, воинских доспехов. По тому, как автор усиленно поднимает роль и значение княжеской дружины, можно предположить, что сам он был дружинником. Непомерное восхваление Игоря – рядового удельного князя – может свидетельствовать о том, что автор был княжеским милостником. Но самое главное – он был талантливым, прозорливым человеком и за незначительным походом честолюбивого князя увидел факт общенациональный, типичный, который, в конце концов, привел Русь к ордынскому игу.
Еще одна «княжеская» версия – автором «Слова» был великий князь Святослав Всеволодович. Но в ряд ли Святослав стал бы воспевать славу своему младшему родственнику – князю Игорю.
В «Слове» много слов тюркского происхождения. В результате появилась версия, что автор чуть ли не тюрок по происхождению, жил и творил в среде, насыщенной поэзией тюркской речи, и «Слово» рассчитано на двуязычного читателя двенадцатого века. Автор этой версии договорился до того, что из русского князя буй-тура Всеволода сделал батыра Всеволода.
«Рек Боян и ходы на Святославля песнетворца старого времени Ярославля, Ольгова коганя хоти»... Это отрывок из «Слова», после которого в хрестоматии по древней русской литературе следует такой вот комментарий: «Очень темное и явно испорченное место. Многочисленные попытки комментаторов объяснить его при помощи различных конъюнктур должны быть признаны малосостоятельными», Так появилась версия, связанная с анализом этого темного места, что «ходы на» нужно читать как «Ходына» – а это и есть имя автора «Слова», который исходил всю Русскую землю, за что и получил в народе такое имя.
Ипатьевская летопись, в которой приводится самый полный рассказ о походе князя Игоря на половцев, состоит из трех частей: древнейшего летописного свода «Повести временных лет», составленного в Киевском Выдубицком монастыре свода 1200 года и галицко-волынской летописи с несколькими ростово-суздальскими записями. Некоторые исследователи считают автором второй части тысяцкого боярина Петра Бориславича. Так вот, исследуя стиль «Слова о полку Игореве» и этой части Ипатьевской летописи, нашли определенное сходство в употреблении таких слов, как «веселие», «потоптати», «шоломя». А существительное «чага» – полонянка, невольница – вообще встречается только в «Слове о полку Игореве» и в той части Ипатьевской летописи, которую якобы написал Петр Бориславич. То же самое можно сказать о слове «комонь» – конь, «полк» – в значении стаи, лагерь, И таких примеров можно привести очень много.
Конечно, совпадения отдельных слов можно объяснить тем, что авторы Ипатьевской летописи и «Слова о полку Игореве» были современниками и пользовались одним словарным запасом древнего русского языка. Другое дело – совпадение целых фраз, выражений. В «Слове о полку Игореве» дважды повторяется восклицание «А Игорева храброго полку не кресити», звучащее как утешение. В этом значении подобное выражение не упоминается нигде, кроме Ипатьевской летописи: «Сего нама уже не кресити» .
Игорь поворачивает свои полки, потому что «жаль бо ему мила брата Всеволода», – пишет автор «Слова». В Ипатьевской летописи читаем: «Жаль бо ны есть брата нашего». В другом месте это понравившееся летописцу выражение повторяется: «Жаль бо ны есть брата своего».
Пожалуй, ни в одной русской летописи не показана такая крепкая братская любовь и согласованность действий, как между Изяславом и Ростиславом Мстиславовичами в Ипатьевской летописи. И так же относились друг к другу Игорь и Всеволод из «Слова о полку». С одинаковым уважением младшие братья относятся к старшим, стараясь предупредить каждое их желание. «И рече ему буй-тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый – ты, Игорю!» Похожее находим в Ипатьевской летописи: «И рече Ростислав брату своему Изяславу: «Се на брата бог искупил... брате кланяю ти ся». Этот пример братской любви так понравился автору «Задонщины», что он тоже использовал его в своем произведении, позаимствовал и стиль, и дух воинской повести. Петр Бориславич был единственным летописцем, знавшим военное дело, военную терминологию.
И еще одно интересное обстоятельство. Вместе с братом-епископом Петр Бориславич одно время служил Андрею Боголюбскому. Возможно, именно этим объясняется, почему в «Слове» дана такая высокая оценка Всеволоду Большое Гнездо – брату Андрея Боголюбского. Ипатьевскую летопись Карамзин нашел в Костроме – совсем рядом с Ярославлем, где, по утверждению Мусина-Пушкина, он нашел «Слово». Летопись была переписана в начале пятнадцатого века, вероятней всего, как считают исследователи, в Пскове – там, где отыскался наглядный след «Слова» – приписка в Псковском Апостоле. Можно высказать предположение, что все эти совпадения не случайны.
Высказывалось мнение, что кое-что в «Слове» восходит к «Истории Российской» В.Н.Татищева, к Радзивилловской летописи, изданной в 1767 году. Рассказ о походе Игоря написан в ней явно в недружественном тоне, однако ему посвящено целых восемь иллюстраций – роскошь необъяcнимая, если не предположить, что художник копировал миниатюры с какой-то другой рукописи, не с той, с которой был списан текст. Во всех летописях, где упоминается поход Игоря, его войско бьется в пешем строю – в Радзивилловской летописи брат Игоря Всеволод дважды изображен верхом на коне – так, как описано в «Слове»: «Куда, Тур, поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, – там лежат поганые головы половецкие». В «Слове» написано: «Яр Тур Всеволод! Бьешься ты впереди, прыщешь на воинов стрелами» – и в Радзивилловской летописи он изображен стреляющим из лука. В других летописях нет рассказа о преследовании Игоря половецкими ханами Кончаком и Гзаком – на миниатюре в Радзивилловской летописи они изображены. В тексте летописи Игорь бежит из плена один – на миниатюре он показан вместе с Овлуром, то есть опять в соответствии с текстом «Слова о полку Игореве». Таким образом, можно предположить, что «Слово» было известно автору той летописи, с которой был сделан Радзивилловский список.
События в ней доведены до 1206 года, то есть ее первоначальный список создавался современником князя Игоря. А заново летопись была переписана около 1487 года – примерно в то же время, когда был создан мусин-пушкинский список «Слова о полку Игореве». В шестнадцатом веке летопись попала в Польшу, в семнадцатом ее владельцем стал Януш Радзивилл, по имени которого она и получила свое первое название. Потом летопись оказалась в Кенигсбергской библиотеке. Здесь ее увидел Петр Первый и приказал изготовить копию, а в 1758 году, после взятия Кенигсберга и победы над Фридрихом Вторым, летопись вернулась в Россию и вскоре была опубликована. Судьба летописи выпала сложная, просто чудо, что она сохранилась и не погибла, как древний список «Слова о полку Игореве».
При всех достоинствах перечисленных здесь версий, кто был автором «Слова», я остаюсь при своем мнении, что версия с Марьей Черниговской вполне допустима. После выхода книги «Уединенный памятник» я писал об этом в книгах «Исчезнувшее свидетельство» («Русь», 1995), «Тайны Золотого кольца» (Ярославль, «Нюанс», 2006), «Ярославцы и Ярославский край в русской истории» (Ярославль, «Нюанс», 2007). Этой же теме был посвящен очерк моего сына Михаила «Ростовская версия «Слова о полку Игореве»» в книге «Рассказы о ростовской истории» (Ярославль, «Русь», 2002), переизданный в его книге «Истории оборванные строки» (Тверь, «Седьмая буква», 2008). Кроме того, наш совместный очерк «Ростовская версия» появился в альманахе «Ростовский изборник» (Ростов Великий, 1999).
10 декабря 2008 года в газете «Северный край» был опубликован очерк Юлиана Надеждина «Авторское право князя Константина», в котором приводилась версия доктора филологии профессора Ярославского педагогического университета Г.Ю.Филипповского, высказавшего предположение, что автором «Слова» мог быть ростовский князь Константин Всеволодович. Позднее в Ярославского историко-архитектурном музее состоялся диспут на тему «Ярославец ли автор «Слова о полку Игореве»?». Получив приглашение принять участие в этом диспуте, я отправил письмо, в котором напомнил о своей версии, что автором «Слова» могла быть Марья Черниговская:
«Таким образом, говорить об открытии ростовского происхождения «Слова о полку Игореве» было бы не совсем корректно. Другое дело – мнение, что его автором мог быть князь Константин. Доказательства в пользу ростовской версии «Слова», приведенные в моих книгах и в книгах моего сына Михаила, вполне могут быть использованы для доказательства этой версии».
И далее я перечислил доказательства в пользу ростовской версии «Слова». А в заключение высказал пожелание, чтобы в экспозиции Ярославского историко-художественного музея, посвященной «Слову о полку Игореве», была отражена не только ярославская версия находки древнего списка, но и ростовская. Эта версия имеет не меньше прав на существование и нисколько не умаляет авторитет Ярославля, а, скорее, наоборот – из места хранения «Слова» Ростово-Ярославский край вполне может оказаться его родиной. При этом, однако, я остаюсь при своем мнении, что кандидатура Марьи Черниговской на роль автора «Слова о полку Игореве» имеет право на существование. Как и кандидатура князя-книжника Константина.
Когда умирающий Всеволод предложил ему, старшему сыну, сесть на великое княжение во Владимире, отказался Константин от такой высокой чести, предпочел остаться в Ростове. После смерти Всеволода начался раздор между его сыновьями, приведший их к Липицкой битве. Выступили против Константина его брат Юрий, которому достался стольный град Владимир, и Ярослав, княживший в Переславле. Если верить летописцу, сам Константин в битве не участвовал, воинская доблесть его союзника – новгородского князя Мстислава Удалого – помогла ему выиграть эту битву. А сам Константин, по словам летописца, остановил своего коня и горько плакал, как «поидоша сынове на отца, а отцы на дети, брат на брата, рабы на господину, а господин на рабы». Подобно автору «Слова о полку Игореве» он мог догадываться, к чему приведет русских людей княжеская междоусобица.
Не хотел Константин садиться на великое княжение во Владимире, а пришлось, чтобы прекратить раздор между братьями, чтобы не лилась русская кровь под ударами русских мечей. Юрий и Ярослав повинились, великодушный Константин простил их. Целым обозом драгоценностей и книг откупился хитрый Ярослав – знал, чем угодить брату-книжнику.
Другой вопрос – занимался ли он собственным литературным трудом?
19 марта 2009 года в той же газете «Северный край» был опубликован еще один очерк Юлиана Надеждина «Страсти кипят, а загадки остаются», в котором рассказывалось о диспуте в Ярославском музее-заповеднике, посвященном версии Г.Ю.Филипповского:
«Открывая диспут, исследователь постарался раскрыть логику своих размышлений. Образ поэта выразительно передает сам стиль поэмы – православного христианина, храброго, но миролюбивого воина, интеллектуала, знающего латинский и греческий, человека обостренной совести. Константин родился на следующий год после похода, но жил он во времена не стихающей братоубийственной княжеской розни. Сам ходил на половцев вместе с отцом, великим князем Всеволодом, а на злобу дня мог ответить сюжетом из недалекого прошлого – такой прием филологи называют «исторической ретроспекцией»…
Далее автор очерка писал:
«Как и следовало ожидать, доводы профессора попали под «перекрестный огонь» самых разных суждений – от осторожных сомнений, высказанных заведующей отделом древнерусской литературы музея-заповедника Анастасией Мандрукевич, до самых искренних пылких похвал по адресу автора гипотезы…»Вполне обоснованной» назвал новую гипотезу писатель Борис Сударушкин… Его сын, молодой историк Михаил Сударушкин (1977–2001) уверенно утверждал, что поэма была написана при жизни князя Константина, основателя первой на северо-востоке Руси школы «толмачей», переведенной затем из Ярославля в Ростов. Вслед за отцом упорно задавался Сударушкин-младший вопросом: а не был ли этот образованный князь-книжник первым владельцем авторского текста, в котором об его отце Всеволоде Большое Гнездо сказаны такие завидные слова – Волгу веслами мог «раскропити»».
Один из участников диспута сказал Г.Ю.Филипповскому:
«Было чрезвычайно интересно познакомиться с Вашей оригинальной версией. Однако остается неясным, возможно, самое главное: была ли предпринята уважаемым профессором попытка сличения «Слова» и каких-либо текстов, принадлежавших или приписываемых князю Константину? Пока этого не будет сделано, интересная версия выглядит недостаточно аргументированной».
Целиком присоединяюсь к этому замечанию – все приведенные выше версии о возможном авторе «Слова» хоть как-то, но обоснованы. Это касается и выдвинутой мною версии, что автор «Слова» – Марья Черниговская. Еще раз коротко изложу доказательства в пользу этой версии…
Пушкин считал, что все русские поэты восемнадцатого века «не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны». Почему не предположить, что «Слово о полку Игореве» написала женщина? Предположение неожиданное, но не парадоксальное, если рассмотреть его спокойно и не предвзято. Но сначала скажем несколько слов о жене князя Игоря Ярославне…
Настоящее имя – Евфросинья. Ее отца – князя Ярослава Владимировича Галицкого – автор «Слова» уважительно называет Осмомыслом, то есть делающим сразу восемь дел. Известно, что это был умный и деятельный князь, славный своим красноречием, «бе же князь мудр и речен языком», – писал о нем летописец.
Кроме того, что сказано о Ярославне в «Слове», немного известно нам о ней. Замуж вышла за три года до трагического похода, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет, а у князя Игоря уже был взрослый сын. Вот и все сведения, однако, благодаря автору «Слова», имя Ярославны осталось в нашей памяти навечно. Приведем отрывок из современной литературоведческой работы, посвященной «Слову о полку Игореве»:
«Нежная и преданная, самоотверженная и верная, Ярославна изливает свое горе в традиционном плаче. Но так задушевно и драматично он звучит! Ярославна не просто выполняет положенный ритуал. Она искренне скорбит о гибели дружины мужа, о ранах Игоря, жалея о том, что нет ее рядом, что не может она помочь, хотя душа ее готова лететь птицей, облегчить любимому страдания. Уже в этом древнем памятнике заложены традиции, котором потом разовьются в нашей классической литературе. Образ Ярославны проявится и дополнится чертами и достоинствами, обретет новую жизнь в героинях Пушкина и Некрасова, Тургенева и Толстого, но начало было положено в «Слове»».
Известный исследователь древнерусской литературы О.А.Державина, которой в Литературном институте им. А.М.Горького я сдавал экзамен по древнерусской литературе и впервые изложил ростовскую версию «Слова», опубликовала отдельную работу «Образ Ярославны в творчестве поэтов XIX – XX вв». О Ярославне писали Валерий Брюсов, Людмила Татьяничева, Николай Заболоцкий, Александр Прокофьев. Список можно продолжать до наших дней, так привлекателен для поэтов образ Ярославны.
Теперь о выдвинутой мною версии.
С 1238 года к Ростову переходит общерусское летописание, которое было заведено еще при князе Константине, потом продолжилось при его сыновьях. Ростовский свод 1249 года вошел в состав Лаврентьевской летописи, дополненный житиями Александра Невского и ростовского епископа Кирилла, при дворе которого велось летописание. Кирилл был человеком образованным, вместе с князем Константином собирал его библиотеку. Рядом с Кириллом в ростовской летописи часто начинает упоминаться имя женщины-деятеля княгини Марьи Черниговской. А это не совсем обычно для русских летописей. Так появилось предположение, что она была среди авторов ростовской летописи, в частности ею был создан летописный рассказ за 1246 год об отце Михаиле Черниговском. Все позднейшие рассказы о князьях, погибших в Орде, подверглись воздействию этого ростовского сказания-жития. Кроме того, в Лаврентьевскую летопись вошел рассказ о ростовском князе Василько – сыне Константина и муже княгини Марьи Черниговской. В 1238 году он был захвачен в плен после битвы на реке Сити, где встретились войска Бурундая и владимирского князя Юрия Всеволодовича. Силы были неравные, большинство русских князей не прислало своих дружин. Тяжело раненного Василько долго пытали, чтобы склонить к измене, но не добились своего и, замучив, бросили в Шеренском лесу неподалеку от Углича. Марья Черниговская с почестями похоронила его и постриглась в монастырь, где, видимо, и занялась летописанием, литературным творчеством. Родом она из Чернигова, значит, хорошо знала историю неудачного похода новгород-северского князя Игоря.
Если Марья Черниговская не была автором «Слова», то вполне могла быть обработчиком, переписчиком, наконец, просто читательницей, которую заинтересовало талантливое произведение, и из Чернигова она привезла его в Ростов. Здесь наблюдаются интересные параллели – схожесть судеб Ярославны и Марьи. У Ярославны муж уходит в поход на половцев – у княгини Марьи на татар. Из-за русской разобщенности тот и другой попадают в плен, только Василько гибнет, а князь Игорь спасается. Произведение с таким счастливым концом могло привлечь внимание княгини Марьи: ей был близок плач Ярославны, она сама испытала состояние ожидания, неизвестности о судьбе мужа.
«Лицом красен, глазами светел и грозен, хоробр паче меры на ловах, сердцем легок, в бою храбр, в советах мудр, разумен в делах» – такой портрет Василько оставила в летописи княгиня Марья. Наверное, таким же видела князя Игоря любящая Ярославна. В последние годы княгиня Марья жила в Ростове у своих сыновей Бориса и Глеба, основала здесь монастырь Спаса на Песках, который чаще называют Княгинин, в нем в 1271 году и была похоронена. С ее смертью прекратились систематические записи ростовского летописания – еще один довод в пользу того, что она была автором некрологов по убитым татарами русским князьям.
Н.Пушкарева в статье «Женщины в исторических судьбах России X – XIX вв.» так написала о Марье Черниговской: «Она по-женски эмоционально описала ужасы монгольского завоевания так, что судьба ее семьи и близких предстала малой частью национальной трагедии».
С учетом этого замечания уже не такой фантастической кажется версия, что Марья Черниговская могла быть и автором «Слова о полку Игореве».
