НОСТАЛЬГИЯ

Воспоминания в лицах

 

Член Союза писателей России, краевед и журналист Б.М.Сударушкин делится воспоминаниями о друзьях и собратьях по писательскому труду, оценивает недавнее прошлое и размышляет о настоящем и будущем России.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

1. «И нет страны, где я увидел свет…»

2. Петровские березки, первая любовь и первые стихи

3. Саша Гаврилов

4. В контрагентах

5. Любовь, стихи и рассказы о море

6. Сын колчаковского офицера, член КПСС

7. Виктор Федорович Мамонтов

8. Интеллигент с большой буквы

9. «Давай по-хорошему и серьезно вместе работать…»

10. Еще о Саше и «писательском» институте

11. Издательство «Верхняя Волга»

12. «Последний рейс «Фултона»»

13. Миша и Карабиха

14. Семибратово

15. Смерть Саши

16. «Есть и в нашей истории светлое…»

17. В журнале «Русь»

18. Сергеевские чтения

19. «Тайны Золотого кольца»

20. Вокруг музея

21. Стихи на закладках

 

1. «И НЕТ СТРАНЫ, ГДЕ Я УВИДЕЛ СВЕТ…»

 

Первую попытку написать автобиографический очерк я предпринял накануне своего 60-летия. Набросал несколько страниц, перечитал их – и бросил это занятие. Оказалось, моя биография не настолько увлекательна, чтобы заинтересовать ею даже самых терпеливых читателей.

Прошло пять лет, когда в одной из статей я наткнулся на следующую фразу: «Когда русскому человеку нечем хвастать, он хвастается своими друзьями и близкими». И на меня, как говорится, нашло просветление – я понял, что моя собственная биография может быть интересной только в том случае, если я расскажу о людях, с которыми мне довелось встречаться, сотрудничать, дружить, делить заботы, горе и радости. Так на свет появились эти воспоминания, в которых факты моей биографии хотя и упоминаются, но не являются главными. Однако и без них не обойтись…

Но сначала, видимо, надо объяснить, почему эти очерки воспоминаний я назвал словом «Ностальгия», которое переводится с греческого как тоска по родине – ведь я, как говорится, где родился, там и пригодился. Не только не уехал за границу России, но даже не покинул пределы родной Ярославской области. При чем же здесь ностальгия?

Ответ очень простой: я родился в стране, которой теперь уже нет на карте – в Советском Союзе. Мне могут возразить, что я как жил в России – так в ней и остался. С одной стороны вроде так оно и есть, а с другой… Слишком большие изменения произошли в нашей жизни после начала девяностых годов прошлого столетия, чтобы считать, что живешь в той же стране, в которой родился. В одном из стихотворений об этом хорошо сказал мой покойный сын Михаил, к поэзии которого я неоднократно буду возвращаться и дальше:

 

 

Для одних процесс переселения из одной России в другую прошел безболезненно. А для других, и для меня в том числе, это было похоже на вынужденную эмиграцию. В той, прошлой России, остались мои детство, юность и зрелость, мои друзья и близкие, впечатления и воспоминания, которые до сих пор греют душу. Всё это я и обозначил как ностальгия – тоска по родине, которую я потерял. В моем представлении исчезновение Советского Союза можно сравнить с исчезновением целой цивилизации вроде Атлантиды – со всеми ее недостатками, бедами и горестями. Но это была моя страна.

Вспоминаю, с каким интересом в начале 90-х годов прошлого столетия я читал статьи в газетах, смотрел по телевидению передачи, в которых по-новому, без узких партийных пристрастий рассматривалась отечественная история. Много неожиданного и неизведанного довелось тогда узнать не только мне – вся страна заново открывала для себя многие страницы своего прошлого. Но очень скоро стало понятно, что вместо прежнего «коммунистического» вранья нам начинают подсовывать новое враньё, отражающее классовые интересы так называемых «новых русских». По большому счету такая метаморфоза вполне объяснима – кто платит, тот и музыку заказывает. Cредства массовой информации превратились в собственность частных владельцев и им срочно потребовалась идеологическая поддержка. Одной из главных задач этой идеологии стало доказательство того, что весь советский период нашей истории был не правильным, порочным, не эффективным, и только с расчленением Советского Союза и свержением советской власти, с переходом на рыночные отношения и появлением частных владельцев «заводов, фабрик и пароходов», Россия вернулась в мировую цивилизацию, к «естественным» экономическим отношениям «законных» хозяев и наемных работников. К доказательству этой новой идеологии были привлечены не только политики и журналисты, но и историки, еще вчера взахлеб нахваливавшие коммунистические идеалы, а сегодня так же рьяно пропагандирующие прямо противоположное. Конечно, на кардинальное изменение своих убеждений пошли не все историки, но узнать их мнение практически невозможно, поскольку все центральные СМИ принадлежат тем, которые за свои деньги требуют защиты своих хозяйских интересов. И появляются статьи, передачи, целые сериалы, в которых сразу же чувствуется «социальный» заказ «новых русских» – доказать, что до того, как они дорвались до собственности и власти, всё в России было плохо. При этом всё делается для того, чтобы придать таким материалам видимость объективности, однако «мурло» того, кто платит за них, то и дело высовывается из-за спин «новых историков», не безвозмездно согласившихся обгаживать историю России. Причем речь идет не только о советском периоде. Подвергаются очернению все, кто боролся с самодержавием – от руководителей народных восстаний до декабристов, от писателей демократического направления вроде Чернышевского и Некрасова до участников Февральской революции. По центральному телевидению показали посвященный ей цикл передач. Вранье началось с первых кадров, доказывающих, как хорошо и безбедно жили при царе-батюшке его подданные. Далее доказывалось, какими негодяями были те смутьяны, которые подтолкнули сытых и благополучных россиян к участию в революции. Я набрался терпения и стал ждать, как же автор передачи оправдает Кровавое воскресенье, когда на Дворцовой площади расстреляли стотысячную мирную демонстрацию рабочих, которая стала прологом революции? Свыше тысячи человек было убито, две тысячи ранено. Велико же было мое удивление, когда автор даже не упомянул это преступление самодержавия против собственного народа!

Но больше всего грязи выливается на Октябрьскую революцию. В свое время очень много писалось о том, что Ленин совершил революцию на немецкие деньги, пока серьезные историки не доказали, что это ложь, и даже назвали имя журналиста, которые первым кинул в газеты эту дезинформацию. Казалось бы – вопрос закрыт, но эта утка опять взлетает то здесь, то там.

Не меньше оскорблений достается Красной Армии, которая посмела разбить «прославленных полководцев» вроде Колчака, Врангеля, Юденича и др. Оказывается, она представляла собой сборище «большевистских банд», руководимых неучами и бездарями, а их победа – стечение обстоятельств. Смакуются жестокости красных – и ни слова о зверствах карательных отрядов Колчака, от которых в тайгу бежали целыми деревнями, о расстрелах сочувствующих советской власти в подвалах деникинской контрразведки. Этими «подвигами», сбежав за границу, публично хвастались сами «белые и пушистые» офицеры-садисты. По сути, навязывается отвратительная практика двойных стандартов: расстреливать дворян и священников – плохо, рабочих и крестьян – хорошо. Но это мы уже проходили, только с другим, противоположным знаком.

Список помоев, которые выплескиваются на советскую историю, можно продолжить вплоть до Великой Отечественной войны. Оказывается, к Победе в этой войне не имели никакого отношение ни советский патриотизм, ни дружба союзных народов, ни верховный главнокомандующий Сталин, ни возглавляемая им компартия, в которую вступали накануне кровопролитных боев. Ну что поделаешь – не нравится новой партии власти, что победа была одержана под руководством совсем другой партии! Вот и приходится темнить, замалчивать или прямо присваивать себе чужие заслуги. В этом отношении наиболее наглый пиар – это развешанные по всей стране рекламные щиты с фотографией поднимающего бойцов в атаку раненого политрука и надписью внизу: «Сильная Россия – единая России!». Этот пиар был до того глуп, что вскоре от него отказались и перешли к более испытанному способу борьбы с советским прошлым – грязнить и охаивать всё, что с ним связано. При этом вдохновители и исполнители этой кампании демонстративно возмущаются политиками, уничтожающими памятники советским воинам в бывших союзных республиках, чтобы таким подлым способом избавиться от советского прошлого. Но чему возмущаются эти господа? Ведь они делают то же самое грязное дело и даже еще более мерзкое, поскольку марают прошлое своей страны, своей родины. Русский народ хорошо сказал о таких: «Плоха та птица, которая в свое гнездо гадит». Впрочем, вряд ли их остановят соображения чистоплотности.

Возможно, кто-то спросит, для чего я сделал это отступление и рассказал о своих убеждениях? Объяснюсь. В последнее время часто приходится слышать, что ученые обнаружили в человеке то один ген, то другой. Оказывается, у одних людей какие-то гены есть, у других нет. Можно предположить, что у меня есть ген, отвечающий за верность своим убеждениям, потому я не смог перестроиться под новые реалии действительности, принять новую оценку истории своей страны. Потому и книгу воспоминаний назвал «Ностальгия». Хорошо или плохо иметь такой ген – каждый решает сам за себя…

 

  2. ПЕТРОВСКИЕ БЕРЕЗКИ, ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ И ПЕРВЫЕ СТИХИ

 

Я появился на свет 12 ноября 1945 года в Ярославле, в родильном доме на набережной Волги, так что с полным основанием следом за Некрасовым могу повторить, что Волга – «колыбель моя».

Мне говорили, что в этом же роддоме родилась поэтесса Маргарита Агашина, однако утверждать, что это сообщение достоверно, у меня нет проверенных сведений, но хотелось, чтобы так оно и было – приятно сознавать, что тебя вынесли в свет из тех же самых дверей, что и талантливую поэтессу, песни на слова которой до сих пор остаются востребованными, любимыми.

Первым адресом моего местожительства, записанным в метрике, стал дом № 2/53 по Угличскому шоссе Ярославля, ранее принадлежавший отцу Некрасова. Сейчас на этом месте стоит другое, современное здание. При сносе дома Некрасова общественностью были предприняты попытки сохранить его, но безуспешно. Точно так ярославцам не удалось отстоять дом, в котором поэт писал поэму «Саша».

Конечно, то, что я начал свой жизненный путь в некрасовском доме – всего лишь случайность, но так получилось, что имя Некрасова сопровождало меня потом всю жизнь.

Несколько слов о моей родословной.

Мой дед по матери Иван Николаевич Нефедов работал в Кронштадте на Путиловском заводе, где посещал кружок демократической молодежи, был арестован и выслан на родину в Ярославскую губернию. В Ярославле вел активную пропаганду за организацию профсоюза, был избран в президиум Губернского Совета крестьянских депутатов, после Октябрьской революции – в состав губернского исполнительного комитета рабочих, солдатских и красноармейских депутатов, назначен на пост губернского комиссара по топливу, организовал и был председателем первого Ярославского губсовнархоза. Во время Ярославского мятежа был арестован и заключен на так называемую баржу смерти, что сказалось на его здоровье. Попытки добиться персональной пенсии закончились ничем. Возможно, в этом сыграло роль то, что дед никогда не состоял в коммунистической партии. Несмотря на такую героическую, по советским меркам, биографию деда, семья моей матери жила в бедности. Была бедной, многодетной и семья отца Михаила Федоровича, участника Великой Отечественной войны. Закончив Литературный институт, я стал первым в семье, получившим высшее образование.

После ранения и контузии мой отец вернулся на родину – в село Вятское Ярославской области, где и познакомился с моей будущей матерью Ниной Ивановной Нефедовой. Потом отец работал в районных управлениях сельского хозяйства в Некрасовском, Толбухине, Петровске. Здесь, наконец-то, мы задержались на несколько лет, и я даже успел закончить семилетнюю школу.

Петровск до сих пор остается для меня местом, где ярко оживает память детства, а сердце бьется учащенно. Наш дом стоял на центральной, Советской улице поселка, у подножья горы Шивицы – по местному преданию на ней когда-то жили швеи. В детстве она казалось мне очень крутой, но когда через несколько лет я приехал в Петровск на встречу с одноклассниками, то с удивлением увидел, какая она низенькая, неприметная.

В Петровске у меня появился первый в жизни друг – Женя Метельков, с которым мы исходили все окрестные леса. Петровские березки, Горка любви и разлуки, Святой колодец, по преданию ископанный самим Сергием Радонежским… Эти названия до сих пор звучат для меня музыкой.

Однажды на велосипедах мы отправились в Углич, но не рассчитали с продуктами и на обратном пути испытали самый настоящий голод. Оставшиеся куски хлеба помазали маслом для разведения красок, которыми я на привалах пытался рисовать пейзажи. Запомнилось, как от голода я съел шляпку найденного в лесу гриба, почему-то оказавшегося без ножки. Вернувшись к костру, рассказал об этом приятелю. Он хохотал до упада, пока не признался, что ножку гриба съел сам.

Мое увлечение рисованием кончилось в один день. Как-то я перерисовал картину, на которой абсолютно голой была изображена спящая Венера. Этот рисунок (кстати, сделанный весьма правдоподобно) попался на глаза матери. Она моментально разорвала его в клочья, а мне устроила нагоняй. Этот случай навсегда отвернул меня от занятий живописью.

В Петровске я испытал первую школьную любовь. Сколько лет прошло, а я до сих пор помню не только лицо своей одноклассницы Тани, но даже ее платья и кофточки, в которых она приходила в школу. В то время во время праздничных школьных мероприятий было принято танцевать так называемый переходный танец – девочки и мальчики становились в круг лицом к лицу, делали несколько танцевальных движений и переходили к следующему участнику танца. Когда мы с Таней подходили друг к другу, то от волнения и стеснения останавливались без движения, а все вокруг смеялись над нами. Как и большинство школьных увлечений, эта первая любовь прошла без продолжения. После окончания школы Таня поступила в медицинский институт и погибла под колесами поезда.

Еще в школе я начал писать стихи. Однажды, когда учился в начальных классах, родители отправили меня в пионерский лагерь, где вожатой оказалась очень деятельная и энергичная девушка, по-настоящему любящая детей и интересующаяся их способностями. Я без особого труда сочинял стихотворные подписи под рисунками и фотографиями выходящей ежедневно стенной газеты. Когда закончилась смена и за мной приехали родители, вожатая посоветовала им обратить внимание на мои литературные способности.

При всем уважении и любви к моему отцу вынужден заметить, что он вряд ли обратил внимание на эти слова – литература было для него слишком отвлеченным понятием, не имеющим никакого отношения к реальной жизни. Наверное, исходя из его жизненного опыта, он был по-своему прав.

Но моя мать поступила иначе – она передала слова вожатой моей классной руководительнице и учительнице русского языка и литературы Изиде Васильевне Аляктрицкой, которой я обязан тем, что стал более серьезно относиться к сочинению стихотворений – добивался соблюдения размера, искал более удачные рифмы, записывал стихи и наброски к ним в особую тетрадь.

 

3. САША ГАВРИЛОВ

 

Почему после окончания семилетней школы я поступил в Ярославский химико-механический техникум, я точно не помню.Кажется,несмотря на сопротивление матери, на этом настоял отец, справедливо считавший, что чем скорее я начну самостоятельную жизнь, тем лучше. Да мне и самому хотелось получить больше независимости и свободы. Я был единственным ребенком в семье, поэтому со временем вполне мог превратиться в избалованного маминого сынка. Наверное, это хорошо понимал мой отец.

Чему учили в техникуме, я сейчас уже не помню, но в памяти до сих пор звучат песни, которые по вечерам мы пели в общежитии, а сердце не забыло то юношеское, не совсем реальное восприятие окружающего, которое у меня выразилось в любви к поэзии, к собственному стихотворчеству. Именно благодаря этому увлечению я познакомился с Сашей Гавриловым…

Его имя помнят ярославские любители настоящей, не трескучей, поэзии старшего поколения, те, кто не предвзято интересуется судьбами земляков, отмеченных талантом. Всего четыре книжки стихов вышло у Саши при жизни. Вроде бы небольшой поэтический багаж, но перечитаешь его стихи – и открываешь поэта незаурядного, как говорится, поэта Божьей милостью. «Отчаянная любовь к жизни и ко всему трудному в ней, все повышающаяся требовательность к себе, готовность безраздельно отдавать каждую строку людям – вот качества, присущие творчеству Александра Гаврилова». Эти слова принадлежат Льву Ивановичу Ошанину. Известный советский поэт зорко увидел в молодом, занозистом студенте самобытный талант, помог ему плодотворно и быстро раскрыться.

А начиналась поэтическая дорога Александра Гаврилова в Ростове, в литературной группе при газете «Путь к коммунизму». В деревне Максимовицы под Ростовом 18 января 1948 года он родился, окончил ростовскую школу, потом Ярославский химико-механический техникум, затем поступил в Литературный институт имени А. М. Горького.

Так получилось, что у меня в судьбе повторились и та же литературная группа, и тот же техникум, в общежитии которого мы с Сашей познакомились, и Литературный институт. Наконец, я был редактором его последней книги, вышедшей в Ярославле, – «Мой светлый край». Ко мне в Семибратово и Ярославль он не раз наведывался в гости, я приезжал к нему в Ростов и Москву. Сообщаю все это не для того, чтобы похвастаться особой близостью к Саше, а в доказательство, что очень хорошо знал его. И любил...

Многое уже стерлось из памяти, не осталось ни дневниковых записей, ни писем, поэтому мои воспоминания о Саше похожи на небольшие, может, не самые значительные островки, на которые меня выносит память. Вероятно, некоторые воспоминания не совсем точные, разговоры – не совсем дословные, но главным для меня было передать общее впечатление от общения с Сашей, которое и сейчас, спустя годы, остается светлым и трогающим душу.

В то время, когда я и Саша учились в химико-механическом техникуме, это учебное заведение считалось в Ярославле довольно-таки престижным, размещалось в самом центре Ярославля, в бывшем доме Пастухова напротив Серого дома – здания КГБ и управления МВД,. Когда милиция задерживала юных преступников и надо было провести процедуру их опознания, в техникум приходили сотрудники МВД и отбирали из учащихся «подсадных» – как правило, тех, которые были повыше и покрепче. Помню, однажды среди них оказался и Саша: большим ростом он резко выделялся из мелкорослой среды.

В вестибюле техникума стояли две огромные скульптуры в полный рост – Ленина и Сталина. Чтобы попасть в техникум, нужно было пройти большой конкурс. В числе преподавателей были известные в Ярославле люди. Так, математику преподавал Павел Адамович Богданович – брат знаменитого белорусского поэта Максима Богдановича.

Я поступил в техникум, на факультет автоматики-телемеханики, в 1960 году. Саша пришел в техникум через 2 года, после десятилетки, учился в группе аналитиков. Приходится только удивляться, как он, с его явно выраженными литературными способностями и полным отсутствием интереса к техническим знаниям, оказался учащимся техникума с химическим уклоном. Впрочем, в этом отношении мы с ним были сродни. Как-то Саша рассказал мне, что хотел поступить в театральное училище (кажется, прошел даже творческий конкурс), но его матушка, тетя Катя, заявила примерно так: «Ты и так ненормальный, да еще учиться будешь на ненормального. Поступай в техникум, хватит дурака валять».

Неподалеку от техникума, на той же Республиканской улице, в здании, где на первом этаже размещалась редакция газеты «Северный рабочий», было наше общежитие. Здесь и произошла моя первая встреча с Сашей. Он сам пришел как-то в нашу комнату, где мы – учащиеся одной группы – жили впятером. Трое ребят из комнаты, и я в их числе, писали стихи. На этой почве мы и сошлись с Сашей. Несмотря на то, что он на два года был моложе, его авторитет в стихотворчестве был для нас бесспорным.

О том, что Сашины стихи уже печатают в областных газетах, знало все общежитие. Но своими успехами он никогда не хвастался, в отношениях с друзьями не пытался, как говорится, «взять верх», подавить своим авторитетом. Увидев однажды в моей тумбочке целую груду тетрадей со стихами, долго восхищался их количеством и ругал себя, что пишет гораздо меньше. Хотя качество моих стихов, как я понимаю сейчас, мягко говоря, оставляло желать лучшего, Саша и для них нашел поощрительные слова.

Конечно, мы говорили не только о стихах – как правило, разговор о них всплывал случайно, но всякий раз я замечал, как Саша сразу становился собранней, серьезней, не отделывался шуточками. Он уже тогда относился к литературному труду не как к временному увлечению, а как к самому важному делу своей жизни. Понимаю, что это звучит громко, но так оно и было.

А между тем пошутить, посмеяться Саша любил. Помню, однажды мы с ним гуляли по улицам Ярославля, он заходил в попадавшиеся на пути телефонные будки, набирал номер писательской организации и спрашивал то Александра Сергеевича, то Михаила Юрьевича, то Николая Алексеевича. Когда ему отвечали, что таких не знают, он возмущенно орал в трубку:

– Я не ошибся – это писательская организация? И вы не знаете Пушкина?.. Лермонтова?.. Некрасова?.. Позор! Куда катится отечественная литература!..

Вспоминается еще один случай. В техникуме была собственная фотолаборатория, в которой Саша иногда проводил свободное от учебы время. Завуч техникума – мужчина серьезный и очень солидный – заказал ему для каких-то политико-воспитательных целей переснять портрет Хрущева. Не успел Саша отдать портрет завучу, как Хрущева сняли со всех должностей. Из озорства Саша наделал этих портретов целую пачку и всякий раз, когда встречал в коридоре завуча, бросался к нему навстречу, на весь техникум кричал, что выполнил его заказ – и прилюдно вручал портрет Хрущева. На следующий день повторялось то же самое. В конце концов, завуч стал по возможности избегать встреч с Сашей, но это оказалось не так-то просто. Тогда, как с улыбкой рассказал мне Саша, он вызвал его к себе в кабинет и категорически «попросил» больше не заниматься этой «политической провокацией». Саша был доволен – шутка удалась. А ведь могло кончиться хуже. Но еще тогда, в юности, он умел располагать к себе самых хмурых, неулыбчивых людей.

Помню, как в общежитии он читал нам свои стихи: озорничая, при его-то росте зачем-то забирался на стул, напрягал и без того сильный голос, неуклюже размахивал длинными руками. По сути дела, это было мое первое приобщение к настоящей поэзии. Мы слушали его внимательно, с интересом, иногда даже с удивлением. Уже тогда в его стихах была та глубина, которая отличает настоящую поэзию от любительской, мелкотемной.

Однажды мы с Сашей поругались. Случилось это после того, как я вместе с одним однокашником по группе летом по туристической путевке съездил в Болгарию. Там, на международном курорте «Солнечный берег», познакомился с девушкой-болгаркой и потом некоторое время переписывался с ней. Она была примерно одного возраста со мной, но свободно говорила по-русски и по-немецки, что произвело на меня очень сильное впечатление. Когда в нашем общежитии на Республиканской состоялось какое-то общее собрание, я ни к селу ни к городу вдруг заявил, что вот мы, советские люди, хвастаемся, что самые начитанные и образованные, а в Болгарии наши сверстники свободно на разных языках говорят. И тут Саша взял ответное слово. Процитировав басню Сергея Михалкова про тех, «что с вожделением глядят на заграничные наклейки, а сало русское едят», он устроил мне настоящую отповедь.

О нашем общежитском житье-бытье Саша написал в стихотворении «Общежитие», которое заканчивалось такими строками:

 

4. В КОНТРАГЕНТАХ

 

После окончания техникума я по распределению был направлен в город Уральск Казахской ССР. Туда же получил направление мой однокурсник Михаил Падерин – симпатичный и добрый парень. Однако его родители – известные в Ярославле люди – нажали какие-то кнопки, и Миша остался работать в Ярославле. Позднее он стал спортивным чиновником и, возвращаясь из командировки, погиб в автомобильной катастрофе. Я был на его похоронах, на которые собралась почти вся наша группа «60 Т» (телемеханики). Еще тогда мне подумалось, что иногда судьба играет с нами злые шутки: возможно, Миша прожил бы долгую жизнь, если бы поехал со мной в Уральск, хотя за три года прописки там моя жизнь не раз подвергалась опасности.

О том, что «машиностроительный» завод, куда меня направили, занимается конструированием и изготовлением морской спасательной аппаратуры и работает на военно-морской флот, я узнал только после того, как приступил к работе в конструкторском отделе. Чертить то, что не видел в глаза, было очень скучно. Но тут мне повезло. Конструкторская группа, в которую я попал, закончила разработку поискового и стопового снарядов для поиска и исследования затонувших кораблей. Были изготовлены опытные образцы, отобрана испытательная группа, в которую включили и меня. Испытания проводились в Баренцевом море, аппаратуру установили на аварийно-спасательном судне АСС-21, принадлежавшем военно-морскому флоту и приписанному к Североморску, где в гостинице «Ваенга» мы и поселились. Выходили в море на несколько дней, возвращались в порт и доводили конструкцию «до ума». Три месяца испытаний показали полную несостоятельность конструкции поискового снаряда – при буксировке постоянно рвались жилы кабеля, которым снаряд был соединен с телевизионной аппаратурой на корабле. Государственной комиссии нам удалось сдать только стоповый снаряд, предназначенный для осмотра затонувших кораблей.

После этих испытаний, очень уставший, но довольный новыми, необычными впечатлениями, я вернулся в Уральск – и опять началась скучная кабинетная работа, к которой меня абсолютно не тянуло.

Через некоторое время ко мне подошла одна из сотрудниц и предложила испортить мою личную жизнь. Оказалось, я подумал не о том, что она имела в виду. Женщина отвела меня в какой-то кабинет, в котором сидел мужчина, очень похожий на Ленина, но с похмелья. Так я оказался в отделе контрагентских поставок, который занимался сдачей на кораблях заводского оборудования. Начальник отдела расспросил меня, кто я такой, явно остался недоволен моим юным возрастом и отсутствием опыта, но сказал так:

– Конечно, нам такие птенцы даром не нужны, но у меня безвыходное положение – срочно надо послать человека в Ленинград, а у меня все сотрудники в разъезде. Если сумеешь сдать аппаратуру военпредам – возьму к себе…

Каким-то чудом эту аппаратуру я все-таки сдал и стал самым молодым сотрудником отдела контрагентских поставок. На заводе он считался привилегированным, директор называл нас «золотыми», поскольку помимо зарплаты нам выплачивали высокие командировочные и всякие надбавки «за вредность». И это было вполне оправданно – от успешной сдачи аппаратуры завода целиком зависело его финансовое состояние. Но и нагружали нас по полному разряду. Достаточно сказать, что за три года работы я ни разу не был в отпуске, а в Уральске бывал буквально считанные дни – когда переоформлялся в очередную командировку. Бывало даже так: проснешься ночью в гостинице – и не сразу вспомнишь, в каком городе оказался.

Можно сказать, что как самый молодой сотрудник отдела контрагентских поставок я тоже было на привилегированном положении. Здесь собрались люди битые, одинокие или успевшие развестись. И нравы были соответствующие, но я не помню случая, чтобы меня кто-то незаслуженно обидел, сорвал на мне злость. А ситуации во время сдачи аппаратуры были всякие, иногда нервные военпреды хватались за кобуру с пистолетом. До стрельбы дело не доходило, но одного такого военпреда я вспоминаю всякий раз, когда охота расслабиться, полениться, что-то сделать кое-как, наспех. Эти уроки мне очень пригодились в жизни, я с благодарностью вспоминаю своих коллег по работе, работавших без громких слов (больше было матерных), но на совесть.

Настоящее шефство надо мной взял Николай Михайлович Чеботарев, который относился ко мне чуть ли не с отцовской заботой, когда было возможно, старался оказаться со мной в одной сдаточной бригаде. С ним у меня связаны самые теплые воспоминания о поездках в Ленинград, Лиепаю, Петропавловск-Камчатский. Отсюда из-за нелетной погоды мы вынуждены были отправиться во Владивосток, где нас дожидался еще один объект для сдачи, теплоходом «Русь» – бывшим немецким кораблем «Герман Геринг». Запомнилось, как все три дня плавания по судну с ножами в руках бегали друг за другом только что освободившиеся уголовники, но остальных пассажиров не трогали, как будто их и вовсе не было.

Довольно-таки разношерстными были и команды кораблей, на которых мы сдавали аппаратуру. На атомных подводных лодках в основном служили образованные, дисциплинированные офицеры и матросы, чего не скажешь о служивших на тральщиках, на сторожевых и аварийных судах. Но и здесь за три года мне почти не пришлось сталкиваться с таким очень распространенным сегодня явлением, как дедовщина. Может, просто повезло.

Практически изъездил все моря бывшего Советского Союза: Баренцево, Белое, Балтийское, Черное, Каспийское, Японское, Охотское. Трижды летал на Дальний Восток, побывал на Камчатке и выходил в Тихий океан. Работал на надводных кораблях и подводных лодках, в том числе на атомных. Один раз из интереса на небольшую глубину опустился в гидростате.

Запомнились зимние государственные испытания поисковой аппаратуры в Японском море. Чтобы на судно не реагировали магнитные мины, корпус его был деревянный. Когда рядом с тральщиком появились большие льдины, команде и участникам испытаний были выданы спасательные жилеты, хотя в промерзшей воде проку от них не было никакого. На наше счастье неподалеку оказался какой-то большой корабль, следом за которым мы смогли выйти из опасной зоны.

Из Баку спасательный катер, где была установлена наша аппаратура, которую я должен был сдавать приемной комиссии, решили буксиром перегнать в Красноводск. Но началось волнение, трос оборвался, и мы оказались посреди Каспийского моря без работающего дизеля и даже без гидролокатора. Но повезло и на этот раз – утром качка стихла, нас быстро нашли.

Однажды из-за вышедшего из строя гидролокатора «заблудились» в Балтийском море и чуть не оказались в Финляндии. В нейтральных водах Баренцева моря наше аварийно-спасательное судно облетали норвежские военные самолеты, при этом создавая видимость, что вот-вот начнут стрелять. В советских водах того же Баренцевом моря гонялись за норвежским судном, явно выполнявшим какие-то разведывательные цели.

Мне довелось делать ремонт нашей аппаратуры на одной из подводных лодок, вернувшихся из кругосветного плавания. Вид у нее был ужасный: резина, которой для погашения шумов был оклеен корпус, свисала клочьями.

Работал на тральщике с корпусом из пластика, оказавшимся очень токсичным – достаточно было царапины, чтобы она не заживала и гноилась несколько дней. В Уральск вернулся весь в язвах, которые долго не проходили.

В 1967 году, когда отмечалось 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции, я оказался во Владивостоке. Была опасность, что китайцы устроят какую-нибудь провокацию, поэтому на праздник все военные суда, в том числе и то, на котором мы работали в то время, вышли в море и болтались там несколько дней, пока не кончились продукты.

Работал на атомной подводной лодке, которая до этого всплыла в районе Северного полюса. Помню, когда по радио сообщили, что такое же всплытие произвела американская подлодка, один из наших офицеров не без иронии и гордости сказал: «Это они нашей полыньей воспользовались».

Вспоминаю историю, которая к моему глубокому сожалению не получила продолжения. Это было во Владивостоке, когда мы с Николаем Михайловичем Чеботаревым сдавали аппаратуру на тральщике, стоявшем на Дальзаводе. Кто-то из местных инженеров рассказал нам, что идет подбор сотрудников для экспедиции на научно-исследовательском судне, которое отправится из Владивостока и, обогнув Африку, придет в Ленинград. Совершить почти кругосветное плавание нам показалось заманчивым. Тот же инженер сообщил, где принимает начальник экспедиции, и мы, не медля, отправились по указанному адресу. Нас встретил высокий, красивый мужчина средних лет в звании капитана первого ранга, доброжелательно расспросил, кто мы такие и чем занимаемся. Когда Михайлыч рассказал, что обеспечиваем сдачу подводных поисковых аппаратов, руководитель экспедиции устроил нам нечто вроде экзамена, результатами которого остался доволен и заявил:

– Именно таких специалистов мне не хватает. Не вдаваясь в подробности, расскажу о цели нашей экспедиции. Ученые выяснили, что в мировом океане существуют так называемые звуковые трубы, по которым сигналы распространяются почти без потерь. Мы должны изучить природу этого явления, поставлены и другие задачи, но вам знать о них не обязательно. Давайте координаты вашего завода, чтобы вас отпустили без проволочек…

Целую неделю мы с Михайлычем жили мечтой о дальнем плавании, но когда в указанное время пришли в знакомый кабинет, начальник экспедиции нас расстроил:

– Оказывается, мужики, вы не выездные, слишком много всего знаете. Конечно, обидно, но что поделаешь. Даже после того, как вы кончите работать на вашем заводе, вас еще пять лет за границу не выпустят.

Меня до сих пор не оставляет чувство сожаления, что не состоялось это «кругосветное плавание». Сколько бы впечатлений можно было бы получить, сколько узнать нового, необычного! Возможно, и моя литературная работа в будущем приняла бы несколько другое направление. Впрочем, мы предполагаем, а судьба располагает…

Вышедшая в 1977 году моя первая книга «Контрагенты» почти полностью написана на биографическом материале, но многое пришлось оставить за рамками повествования, чтобы пройти проверку в обллите – существовавшем тогда цензурном учреждении. Так, я ни словом не сказал, что речь идет о работе на военно-морской флот. Однако, несмотря на мои старания, обллит потребовал, чтобы повесть была проверена на более высоком уровне – в Министерстве судостроительной промышленности. Мне пришлось самому ехать в Москву, оттуда верстку повести отправили в Ленинград. Короче говоря, повесть все-таки «пропустили», но понервничать пришлось изрядно.

Возвращаясь из командировок в Уральск, я почти каждый раз заезжал к родителям в Петровск, рассказывал о своей работе. Наверное, лучше было помалкивать. Когда отработал положенные после окончания техникума три года, родители категорично потребовали, чтобы я оставил эту беспокойную и опасную работу. Я и сам чувствовал, что она сказывается на моем здоровье. Так оно и было. Когда после увольнения я приехал в Семибратово, куда из Петровска переселились мои родители, пришлось дважды переливать кровь. Но я ни в коем случае не жалею, что в моей судьбе были эти три года, которые дали мне прекрасную возможность изъездить страну вдоль и поперек, познакомиться с интересными людьми, испытать себя в необычной работе.

 

5. ЛЮБОВЬ, СТИХИ И РАССКАЗЫ О МОРЕ

 

В Семибратове я устроился на работу в лабораторию КИП местного филиала НИИОГАЗ – научно-исследовательского института санитарной и промышленной очистки газов. Лабораторию возглавлял Сергей Александрович Челышев – очень добросовестный и трудолюбивый человек, с которым у меня сразу же установились дружеские отношения. Его первым помощником был Юрий Николаевич Красавин. Без преувеличения можно сказать, что у них обоих были золотые руки мастеров: они могли сделать всё, что заказывали наши ученые мужи.

Работая на Уральском машиностроительном заводе контрагентом, я сдавал военпредам электрическую часть спасательных поисковых снарядов, буквально нашпигованных электроникой. Выяснив это, С.А.Челышев чаще всего поручал мне делать всевозможные электрические схемы: стабилизаторы, выпрямители регуляторы напряжения, высоковольтные блоки питания. Занимался и конструированием, в частности систем автоматики для регенерации рукавных фильтров.

В те годы в филиале появились первые настольные электронно-вычислительные аппараты типа «Искра», ремонтировать которые поручили сотрудникам КИП. Осваивать их я ездил в Курск. Когда филиал купил первую вычислительную машину типа «Проминь», меня же послали на курсы в Днепродзержинск. В сравнении с современными компьютерами эта техника выглядит сегодня примитивно, как паровоз Черепанова возле скоростного электровоза. Но в то время научные сотрудники филиала восприняли ее как подарок, которому нельзя простаивать ни минуты.

Сотрудникам КИП довелось осваивать и электронный микроскоп, и лазерную установку – абсолютно незнакомую для нас технику. Но подлинный интерес к делу помогал осваивать неизведанное. В институте в те годы существовала особая творческая обстановка, практически все молодые специалисты постоянно участвовали во всесоюзном конкурсе НТТМ – Научно-технического творчества молодежи, участвовали в работе ВДНХ, получали медали. В числе других бронзовую медаль участника ВДНХ получил и я.

Сейчас принято высмеивать то время, выискивать в нем нелепые стороны (увы, они тоже имели место), но в целом атмосфера в обществе была созидательная, творческая, добросердечная. В связи с этим вспоминаются бурные ученые советы, на которые приезжали специалисты в области газоочистки со всей страны, дружные ленинские субботники, номера комсомольской стенной газеты «Коллеги», редактором которой назначили меня.

После поступления на заочное отделение Литературного института им. А.М.Горького Ярославская писательская организация рекомендовала меня на работу в редакцию художественной литературы Верхне-Волжского книжного издательства. Помню, я принял это предложение с большим трудом – мне нравилась работа в филиале, не хотелось покидать хороший коллектив, новых друзей. Да и к Семибратову я успел привязаться всей душой.

В то время директором СФ НИИОГАЗ был Игорь Константинович Горячев. Он по-хорошему напутствовал меня на работу на новом поприще, добрыми словами вспомнив опубликованный в местной газете один из моих первых рассказов. Кстати, все свои рассказы, за которые меня приняли в Литературный институт и которые позднее были опубликованы в печати, я написал в Семибратове, работая в СФ НИИОГАЗ. Здесь же я начал работу над своей первой книгой «Контрагенты». Уверен, что в числе других причин моему занятию литературным трудом способствовала творческая обстановка в филиале, знакомство с такими людьми, как журналист и краевед Георгий Сергеевич Залетаев и писатель-фронтовик Константин Григорьевич Брендючков.

Так в моей судьбе наступил новый период, связанный с работой в издательстве, а затем в музее Н.А.Некрасова в Карабихе и в Ярославской писательской организации. Через несколько лет, уже будучи членом Союза писателей России, я опять вернулся в Семибратово. По предложению генерального директора ОАО «ФИНГО» В.К.Севрюкова сделал книгу «Полвека на службе экологии» и музей истории завода. Когда накануне 40-летия СФ НИИОГАЗ мне было предложено составить посвященную юбилею филиала книгу «За чистое небо», я приступил к этой работе с искренним удовольствием. С таким же теплым чувством делал музей филиала.

Прошли годы, но воспоминания о работе в Семибратовском филиале НИИОГАЗ не гаснут. Правильно говорят в народе: хорошее не забывается…

Там же я писал стихи. Однажды показал их Галине Борисовне Пургиной – моей двоюродной сестре, которая передала стихи ответственному секретарю Ярославской писательской организации Ивану Алексеевичу Смирнову. В результате появились мои первые стихотворные публикации в газетах и коллективных сборниках.

Иван Алексеевич Смирнов возглавлял Ярославскую писательскую организацию шестнадцать лет и дал путевку в литературу многим молодым авторам, в том числе Саше Гаврилову, который посоветовал мне послать мои вирши на творческий конкурс Литературного института, где он учился в то время. Из трех рецензий я получил две положительные и одну отрицательную, но она принадлежала известному советскому поэту Сергею Васильевичу Смирнову, который набирал студентов в свой семинар. Позднее, когда я уже заведовал музеем Н.А.Некрасова «Карабиха» и познакомился с Сергеем Васильевичем, я рассказал ему эту историю. Не забыть, как он обнял меня за плечи и сказал:

– Если бы я знал, Боря, что это твои стихи, я бы взял тебя в свой семинар.

Это был очень остроумный и едкий человек. Запомнились стихи, которые он читал в Карабихе в присутствии местного руководства:

 

Но в Литературный институт я все равно поступил – когда отправил на творческий конкурс свои первые рассказы о людях, с которыми встречался во время работы контрагентом. На одном из семинаров при Ярославской писательской организации эти рассказы одобрил Виктор Флегонтович Московкин, который на долгие годы стал для меня литературным наставником. Это был человек удивительной доброты и простоты, который оказал очень сильное влияние не только на мое становление как автора, но и как человека. В то время это был единственный член Ярославской писательской организации, справедливо удостоенной чести быть названным в Краткой Литературной Энциклопедии, изданной под редакцией А.А.Суркова.

Его повесть «Как жизнь, Семен?» была напечатана в журнале «Юность». Чтобы написать следующую повесть «Шарик лает на Луну» Виктор Флегонтович на время устроился работать на строящийся тогда Ярославский нефтеперегонный завод. Трилогию «Потомок седьмой тысячи» посвятил истории Ярославской Большой мануфактуры. О восстании ярославцев против ордынского ига написал повесть «Тугова гора». В журнале «Русь» я начал публиковать главы из его последней исторической повести «Двухнедельная царицка», посвященной Смутному времени.

Вторым моим рецензентом на семинаре при Ярославской писательской организации был Юрий Серафимович Бородкин, автор около 20 книг: «Ночлег в Журавлихе», «Солнце под крышей», «Летние заморозки», романа «Кологривский волок», за который был удостоен первой премии ВЦСПС. На протяжении многих лет возглавлял Ярославскую писательскую организацию. За литературный труд был награжден Орденом Трудового Красного Знамени.

В Семибратове состоялось мое знакомство с будущей женой Наташей. Ее отец – замечательный человек Евгений Никифорович Храмов, о котором до сих пор с благодарностью помнят семибратовские старожилы, – был переведен сюда с Урала, где возглавлял Теплогорский металлургический завод, и назначен директором Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры. А Наташа стала работать в СФ НИИОГАЗ, где мы и познакомились. Может это звучит самонадеянно, но, только увидев ее, я сразу понял, что это моя судьба. Наверное, сначала Наташа на этот счет была другого мнения, но я был настойчив. Особенно сильно я почувствовал, что это именно та девушка, которая мне нужна, после смерти моего отца, когда Наташа взяла на себя заботу о моем душевном состоянии. Через год мы поженились. Мне было почти 30 лет, Наташе – 23. Не буду решать за нее, удачным ли оказался для Наташи этот брак, но я получил то, что хотел – красивую и заботливую жену. А в придачу тестя, который достоин отдельного рассказа…

 

6. СЫН КОЛЧАКОВСКОГО ОФИЦЕРА, ЧЛЕН КПСС…

 

Передо мной лежат две пожелтевшие от времени странички с машинописным текстом – автобиография моего тестя Евгения Никифоровича Храмова. Это был человек удивительной доброты и порядочности, не из тех «красных директоров», которые моментально перекрасились в годы передела собственности и стали владельцами бывших государственных предприятий.

Евгений Никифорович был совершенно другим человеком. После своей смерти оставил жене, дочери и двум сыновьям приусадебный участок в три сотки, дощатый садовый домик в четыре квадратных метра и стандартную квартиру в «хрущевке». Но вот что интересно – других директоров, которые успели «нахапать» для себя и своих родственников кучи добра, даже не вспоминают, а память о Евгении Никифоровиче до сих пор живет в Семибратове.

Прихотлива и необычна его судьба. Одно только то, что сын колчаковского офицера стал убежденным коммунистом, рушит горы лжи, которые старательно возводят сейчас на советской истории «новые русские историки»…

Евгений Никифорович родился в Стерлитамаке, в ноябре 1917 года. Отец – уроженец Самарской губернии – был из крестьянской семьи, но смог получить учительское образование. Затем служил в гвардейской части, воевал на фронтах первой мировой войны. Во время гражданской войны служил у Колчака, после разгрома белой армии эмигрировал в Китай.

Мать – Полина Григорьевна Косырева – родилась в семье купца-предпринимателя, выходца из крепостных, с отличием закончила Высшие Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге, где и познакомилась с будущим мужем. Это была очень одаренная и эрудированная женщина, преподавала словесность, некоторое время заведовала в Стерлитамаке гимназией. Детей держала в строгости, делала все возможное, чтобы дать им образование.

Надеясь найти мужа, в 1921 году вместе с тремя сыновьями уехала из Стерлитамака в Харбин, однако восстановить семью не удалось. Около года бедствовали, жили в бараке для беженцев, пока Полина Григорьевна не устроилась преподавателем гимназии и не получила казенную квартиру. В Харбине Евгений Никифорович получил первую профессию – закончил химический техникум.

После конфликта на КВЖД семья переехала в Самару. Мать преподавала в начальной школе, Евгений Никифорович поступил в политехнический институт. В 1937 году арестовали старшего брата Владимира, позднее он был расстрелян (спустя тридцать лет после гибели его реабилитировали). По разрешению НКВД мать взяла малолетних детей Владимира к себе, впятером ютились в одной комнате. Потом арестовали и Евгения Никифоровича вместе с матерью, больше года просидели в тюрьме, тоже в качестве «врагов народа». Заботу о племянниках взял на себя младший брат Борис.

Евгения Никифоровича обвиняли в том, что на КВЖД он состоял в скаутской организации, о которой он даже не слышал, безуспешно пытались заставить подписать сфабрикованные протоколы. За несговорчивость ему довелось посидеть и в следственном карцере – тесном железобетонном помещении без окон и освещения. В конце концов, все обвинения были сняты как необоснованные, и их освободили. За время заключения матери даже выдали зарплату.

Переехав в Свердловск, в 1941 году Евгений Никифорович закончил Уральский политехнический институт и был направлен на работу на Теплогорский металлургический комбинат Пермской области — одно из старейших предприятий Урала. Здесь проработал 30 лет – с должности рядового инженера до директора завода.

В годы Великой Отечественной войны Теплогорский завод выпускал броневую сталь для танков Т-34, корпуса авиационных бомб и взрывателей, разборные окопные печи. Работали по десять и больше часов, иногда круглые сутки. За работу на Теплогорском заводе Евгений Никифорович получил 6 правительственных наград, в том числе орден Трудового Красного Знамени. В 1959 году стал членом КПСС.

В январе 1971 года его назначили директором Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры. В автобиографии Евгений Никифорович писал: «Первое впечатление – против привычного мне доменного и конвейерного производства – ритм работы спокойный, точно замедленный. На Теплогорском заводе рабочий ритм был подчинен поминутному графику работы доменной печи – через каждые 2 часа 45 минут плавка, нарушение графика влекло за собой аварию. Здесь всё было иначе».

За то время, когда Евгений Никифорович был директором Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры, мощность завода увеличилась более чем в два раза, были возведены новые блоки цехов, огромный инженерный корпус, который Евгений Никифорович в шутку называл Пентагоном. Буквально на глазах изменился образ Семибратова: построили полтысячи квартир, новую школу, больницу, кафе. В деревне Воронино был организован пионерский лагерь, база отдыха для работников завода и охотничий домик.

Но семибратовцам ярче запомнилось другое – как с приходом Евгения Никифоровича на заводе в корне изменились отношения между начальниками и подчиненными. О его простоте и душевности в Семибратове тоже рассказывали целые истории. Одну из них – как он впервые появился на заводе – я вставил в свою первую книгу «Контрагенты», где вывел его под фамилией Уралова. Приведу этот отрывок из повести дословно:

«Уралова называли оригиналом, человеком с чудинкой. Мнение это сложилось сразу, как только он появился на заводе. Прежний директор ушел на пенсию, все ждали нового, обещанного Москвой. Без предупреждения, неожиданно пришел он на завод. Прошагал мимо увлеченных беседой вахтерш, завернул в ближайший цех. Рабочий день был в самом разгаре, но работали не все: несколько слесарей с азартом резались в козла. На Уралова не обратили внимания: начальство в кепках не ходит, все больше в шляпах. А он понаблюдал за игрой, потом сам уселся за столик, кепку на колени положил. Выиграл пять партий подряд, и только тогда к новенькому пригляделись. Лысый, худой, в долгополом пальто. Лицо без хитринки, даже простоватое, но тяжелый подбородок, чуть выставленный вперед, выдавал человека, умеющего постоять за себя. Спросили, из какого он цеха.

– А я не из цеха, – Уралов ударил по столу очередной костяшкой.

– Из заводоуправления, что ли? – поднял глаза напарник.

– Угадал, мил человек.

– Кем же ты там числишься? Что-то мне твое лицо незнакомо.

– Какая разница – кем да где, – пытался увернуться от разговора Уралов.

– А ты ответь людям, язык не отсохнет.

Игра прекратилась, все уставились на новичка. Тот с досадой бросил костяшки на стол, надел кепку.

– Такую игру сбили, черти. В директора меня пригласили, довольны теперь? Вот только не знаю, соглашаться ли, шибко большой бардак у вас на заводе. Как посоветуете, мужики?

Мужиков из-за стола как ветром сдуло. А вскоре Уралов собрал заводское начальство и устроил такой разгон, что из кабинета руководители цехов и отделов выбирались распаренные, как из бани. Многим досталось, но порядок на заводе был восстановлен. Уралов для острастки покричал, больше громких планерок не устраивал. А дело пошло, план без сверхурочных вытянули, премию получили. «Крепкая голова у нашего доминошника», – решили рабочие. Однако слава человека с чудинкой прочно пристала к нему»…

Здесь ничего не придумано – всё так и было.

За годы существования Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры директоров сменилось немало, но таких теплых воспоминаний, как о Евгении Никифоровиче, я от семибратовцев не слышал. Когда в 1971 году его назначили директором Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры, следом за ним из уральского рабочего поселка Теплая Гора в Семибратово переехало сразу несколько семей. Ясно, что за плохим директором и ненадежным человеком с родных, насиженных мест люди не сорвались бы.

 

7. ВИКТОР ФЕДОРОВИЧ МАМОНТОВ

 

«Не утверждаю, но можно предположить, что древние корни Семибратова сказываются, помимо прочих факторов, в том, как много здесь живет людей незаурядных, талантливых: инженеров, учителей, творческих работников. Видимо, есть в таких местах, расположенных на пересечении важных исторических событий, какая-то особая атмосфера для проявления человеческих способностей, своего рода созидательная историческая наследственность».

Так писал о поселке Семибратове Ростовского района Ярославской области мой покойный сын Михаил. Эти слова о проживавших в Семибратове незаурядных творческих работниках в полной мере относятся к Виктору Федоровичу Мамонтову, знакомство с которым осталось в моей памяти, в какой-то мере определило мой интерес к истории, краеведению, журналистике…

Виктор Федорович Мамонтов родился 22 мая 1925 г. в городе Урень Горьковской области. Участник Великой Отечественной войны, воевал в Прибалтике и на Дальнем Востоке. В 1946 г. начал работать секретарем районной газеты. Закончив историко-филологическом факультет Горьковского государственного университета, работал учителем истории, директором школы, журналистом, сотрудником Уреньского райкома партии. В 1970 становится заместителем редактора ростовской газеты «Путь к коммунизму».

Я познакомился с Виктором Федоровичем благодаря моему отцу – оба они жили в Семибратове, каждый день ездили на работу в Ростов, поэтому не могли не общаться. Но было и другое – схожесть натур и судеб. Оба были фронтовиками, не ради карьеры вступили в партию, но по личным качествам никогда не входили и не могли входить в ее номенклатуру. Запомнилось, как отец всякий раз после встречи с Виктором Федоровичем восхищался его эрудицией и удивлялся, каким образом редактору местной газеты удалось переманить его в Ростов, где ему, судя по всему, порой было не очень уютно из-за чиновничьего произвола и глупости.

Но к прошлому Ростова Великого Виктор Федорович буквально прикипел. То, что он сделал для ростовского краеведения, заслуживает отдельного разговора. Это же касается местной журналистики. Газета с его приходом оживилась, стала больше уделять внимания уникальному прошлому Ростова. Заслуживает уважения то, что в своих краеведческих работах Виктор Федорович убедительно доказал несостоятельность некоторых местных «специалистов», пытающихся урезать историю Ростова. В грубой форме Виктора Федоровича пытались «поставить на место», но его аргументы оказались сильнее грубости оппонентов.

В 1999 году, к 200-летию А.С.Пушкина, было решено издать ростовский литературно-художественный альманах, мне предложили стать его редактором. Я назвал его «Ростовский изборник». Помимо очерков, рассказов, стихотворений в книгу вошли воспоминания Виктора Александровича Андрианова о В.Ф.Мамонтове под названием «До конца не раскрытый талант…», в которых журналист рассказал об участии Виктора Федоровича в работе над вторым изданием книги М.Н.Тюниной «Ростов». Чтобы понять, что сделал Мамонтов, достаточно положить рядом первое и второе издания и прочитать во втором всю вступительную часть. Однако бескорыстной помощью М.Н.Тюниной, которую она, к ее чести, никогда не отрицала, «анонимное» творчество Виктора Федоровича не ограничилось, полностью его творческая биография до сих пор не раскрыта.

В ростовской районной газете он опубликовал целую серию краеведческих очерков: «Сказание об Александре Поповиче и Юрии Всеволодовиче», «Где Велесов камень?», «Откуда пошло «Слово»?», «Время Артынова», «Ростовская литература старшего периода», «Летописи Ростова Великого», «Ирина Луговская», «Так когда же построен кремль?» и др. Чиновники от культуры, взявшие на себя роль цензоров, пытались очернить его имя, его вклад в ростовское краеведение. Но время всё расставило по своим местам.

Однажды ко мне в гости в Семибратово приехал Виктор Флегонтович Московкин, которого я считаю своим литературным наставником. Он родился в 1927 году в деревне Беглищево Борисоглебского района. Закончил Литературный институт им. А.М.Горького, его первую, во многом автобиографическую повесть «Как жизнь, Семен?» опубликовал журнал «Юность», что в то время для провинциального писателя было большим успехом. После книги «Шарик лает на луну» одна за другой вышли повести, составившие трилогию «Потомок седьмой тысячи», посвященную истории Ярославской Большой мануфактуры. О восстании ярославцев против татаро-монгольского ига Виктор Флегонтович рассказал в повести «Тугова гора», вышедшей в Верхне-Волжском книжном издательстве в 1983 году. В 1996 году в журнале «Русь» была опубликована его повесть «Двунедельная царицка», представляющая собой первую часть задуманной писателем книги «Крута гора забывчива», посвященной Смутному времени.

Как-то в шутку Виктор Флегонтович сказал: «Я почти ростовский». И действительно, многое связывало его с Ростовом и ростовцами: он неоднократно приезжал сюда на занятия литературной группы при районной газете, очень теплые отношения связывали его с Сашей Гавриловым, наконец, его всегда интересовала ростовская история. С событий в Ростове, с рассказа о ростовском князе Константине Всеволодовиче и его семье, о ростовском воеводе Александре Поповиче начинается повесть «Тугова гора», вышедшая незадолго до его приезда ко мне в Семибратово. А перед этим у меня состоялся разговор с Виктором Федоровичем Мамонтовым, уже прочитавшим эту повесть и высказавшим мне несколько критических замечаний. Когда я вкратце передал этот разговор Московкину, он тут же загорелся встретиться с Мамонтовым, об эрудиции которого был уже наслышан, и не только от меня. Так на квартире Мамонтова состоялась встреча, до сих пор оставшаяся у меня в памяти образцом того, как могут спорить образованные и талантливые люди. Они «прошлись» почти по всем произведениям о древней русской истории, написанным местными авторами, начиная от рыбинца М.А.Рапова и кончая владимирским прозаиком Э.П.Зорина. Мне повезло – я знал и Михаила Александровича Рапова, приезжавшего в Верхне-Волжское издательство в то время, когда переиздавался его знаменитый роман «Зори над Русью», и Эдуарда Павловича Зорина, с которым на протяжении нескольких лет меня связывали теплые, дружеские отношения.

Писать о древней русской истории и не и касаться истории Ростова Великого невозможно, поэтому в разговоре Московкина и Мамонтова ростовская история была в центре. В основном речь шла о том, в каких границах при создании исторических произведений возможен авторский вымысел. С некоторыми замечаниями Мамонтова Московкин согласился, по некоторым вопросам пришлось уступить Виктору Федоровичу. Спор был на равных, я получил от него настоящее удовольствие. В заключение разговор зашел об историческом романе еще одного местного автора, в котором, по словам Мамонтова, «историей и не пахло» – все свои способности и творческие силы автор посвятил не истории, а любовным похождениям своих героев и событиям, высосанным из собственного пальца. Я не думал, что обычно деликатный Виктор Федорович может быть таким резким, когда разговор касался его любимой истории.

В заключение очерка «До конца не раскрытый талант…» В.А.Андрианов написал: «Похоронили Виктора Федоровича в Семибратове. Много доброго было сказано при прощании. А кто-то из коллег-газетчиков с болью заметил: «Ушел многогранный, до конца не раскрытый талант. Таких журналистов у нас не было и не будет…» Почти двадцать лет прошло с тех пор. И время полностью подтвердило справедливость этих слов».

Прошло еще десять лет, как были опубликованы эти воспоминания, а таких журналистов, как Виктор Федорович Мамонтов, так и не появилось. Одно хорошо – есть с кого брать пример.

 

8. ИНТЕЛЛИГЕНТ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ

 

Расскажу еще об одном семибратовце, оставившим добрый след в моей памяти – Георгии Сергеевиче Залетаеве… Без преувеличения можно сказать, что был одним из самых эрудированных людей Ростовского края, которого можно по праву назвать Интеллигентом с большой буквы. При этом его отличали удивительная доброжелательность, бескорыстная отзывчивость и природная скромность. Он был замечательным мужем, отцом, дедом. «Любить по-залетаевски» – так назывался очерк журналистки Светланы Мартьяновой в газете «Ростовский вестник», в котором рассказывалось о его подвижническом служении семье. Георгий Сергеевич родился 31 августа 1923 года в Ростове, здесь же закончил школу. После окончания в 1941 году Военно-морского авиационно-технического училища служил на Тихоокеанском флоте метеорологом. В июле 1942 года был направлен на курсы военных переводчиков разведотдела Тихоокеанского флота. В 1943 году поступил на Морской факультет Военного института иностранных языков, где учился до 1948 года. За время учебы в институте направлялся для выполнения заданий командования на Северный флот, где служил на крейсере «Мурманск», с января по ноябрь 1945 год – в группу связи особого назначения Черноморского флота. В 1946 году был командирован в распоряжение советской части Союзного контрольного совета для Японии, в 1947 году – в Германию, где работал в промышленном отделе Советской военной администрации. После демобилизации в 1953 году работал учителем английского языка в селе Поречье Ростовского района и директором вечерней школы. Целый период жизни Георгия Сергеевича – с 1958 по 1968 год – связан с Институтом геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук СССР, где он работал в геологических полевых отрядах, побывал в Туве, Хакасии, Якутии, на Камчатке. Здесь им было написано множество научных работ, опубликованных в журнале «Геологическая изученность СССР» и в местных газетах, в том числе об охране окружающей среды. С 1968-го по 1983 год работал в Семибратовском филиале НИИОГАЗ, сначала старшим научным сотрудником, затем заместителем заведующего отделом научно-технической информации, с 1976 года – заведующим отделом, сменив на этом посту писателя-фронтовика Константина Григорьевича Брендючкова, с которым у него были близкие, дружеские отношения. Теплые отношения связывали его и с другими известными семибратовцами: литературоведом и поэтом Олегом Пантелеймоновичем Поповым, в годы войны спасшим от разрушения домик Лермонтова в Пятигорске, талантливым журналистом Виктором Федоровичем Мамонтовым. Как специалист, в совершенстве владевший английским языком, Георгий Сергеевич неоднократно выступал в роли переводчика на встречах с иностранными делегациями не только в Семибратове, но и в Московском головном институте НИИОГАЗ. О его уникальном знании английского языка можно судить по такому факту. После выхода в Москве газеты для совершенствующих знание английского языка, которая случайно попалась ему на глаза, он написал в редакцию письмо со своими замечаниями, сделанными по поводу опубликованных в газете переводов с английского. Его конкретные замечания так поразили столичных специалистов, что они сразу предложили ему – жителю провинции – тесно сотрудничать с новой газетой. В 1991–1993 гг. в качестве высококвалифицированного переводчика он был приглашен на работу с группой американских специалистов в области атомной энергетики, вместе с ними побывал на Калининской, Чернобыльской и Обнинской атомных электростанциях. Рассказывая о Георгии Сергеевиче, невозможно не сказать теплых слов о его жене Антонине Артемьевне, с которой он прожил долгие годы согласия и любви. Во время войны она также служила в армии, с апреля 1942 года была начальником поста отдельного батальона воздушного наблюдения, оповещения и связи. В 1969–1978 гг. работала в СФ НИИОГАЗ. Работу в филиале продолжили дети и внуки супругов Залетаевых, так здесь появилась одна из первых семейных династий. Георгий Сергеевич печатался в журналах «Советский воин», «Природа», «Сибирь», «Сибирские огни», в газетах «Советская Сибирь», «Вечерний Новосибирск», «Северный рабочий». Его имя хорошо известно читателям ростовской районной газеты, где в 1938 году он опубликовал свой первый рассказ. С литературно-историческим журналом «Русь», редакция которого находилась в Ростове, он начал сотрудничать сразу после создания журнала, здесь неоднократно публиковались его стихи, краеведческие и публицистические статьи. Причем всё, за что брался Георгий Сергеевич, делалось профессионально, грамотно, оригинально. В полной мере это касается его поэтического творчества, о чем я неоднократно говорил ему, советуя издать сборник стихов. Но на издание книги в наше время нужен не только литературный талант, но и деньги, которых у Георгия Сергеевича не было, а обращаться за помощью к спонсорам ему не позволяла всё та же Интеллигентность самой высокой пробы. Самой высокой пробы были и многие его стихи, проникнутые тревогой за будущее России:

 

 

До последних дней жизни Георгия Сергеевича интересовало всё, что связано с историей Ростовского края. Так, он написал рецензию на книгу моего сына Михаила «Рассказы о ростовской истории», в которой коснулся истории ростовского краеведения, к которой имел самое непосредственное отношение. Во время нашей последней встречи я вернулся к разговору об издании его поэтического сборника, но, будучи уже тяжело больным, Георгий Сергеевич отделался шуткой, прочитав такие строки; Я рифм могу вам наплести – И вчетвером не унести, И все-таки при этом Не назовусь поэтом: Не тот масштаб, не тот полет. Я не поэт, а стихоплет. За время работы в редакции художественной литературы Верхне-Волжского книжного издательства я отредактировал десятки поэтических сборников, поэтому имею право сказать, что Георгий Сергеевич был поэтом, как говорится, Божьей милостью, хотя его поэтическое наследие и не так велико. Мне не раз приходилось встречаться с людьми, которые были именно стихоплетами, но считали себя поэтами.

Книгу стихов Георгия Сергеевича под названием «Раз есть душа – то, значит, есть бессмертие…» мне удалось издать только после его смерти. При составлении книги я использовал его рукописи и дневники, которые мне передала его дочь Ольга. Название книги – строчка из его стихотворения:

 

 

Когда уходят из жизни такие люди, как Георгий Сергеевич, жалеешь не только его родных, но всех, кто его близко знал, – тепла его души будет недоставать многим. Мне было интересно общаться с ним не только как с краеведом и поэтом, но и как с душевным, многое повидавшим человеком, на заре жизни очарованным красотой моря и сохранившим любовь к нему навсегда. Среди его наград – медаль «За оборону Советского Заполярья». После известия о смерти Георгия Сергеевича у меня родились строки:

 

 

Светлую память о Георгии Сергеевиче Залетаеве хранит его родной Ростов и ставшее ему родным Семибратово, которым он поровну разделил свое большое и любящее сердце. А тем, кто не знал Георгия Сергеевича или имел представление только о внешней стороне его жизни, надеюсь, помогут лучше узнать этого доброго и светлого человека его умные, порой ироничные, но неизменно искренние стихи:

 

 

Георгий Сергеевич скончался 24 августа 2004 года после продолжительной болезни, на 81-м году жизни Я побывал у него незадолго до смерти. По всему было видно, что чувствует он себя плохо, но бодрился, шутил. Почему-то спросил, есть ли у меня в домашней библиотеке произведения белорусского писателя Франциска Скорины. Я ответил, что мне вообще не довелось его читать. Всё объяснилось уже после смерти Георгия Сергеевича, когда его дочь Ольга принесла как бы завещанный мне двухтомник Скорины. Интеллигент с большой буквы и после смерти остался Интеллигентом…

 

9. «ДАВАЙ ПО-ХОРОШОМУ И СЕРЬЕЗНО ВМЕСТЕ РАБОТАТЬ…»

 

После долгого перерыва мы встретились с Сашей Гавриловым у меня в Семибратове. Встреча была очень теплой. Достаточно сказать, что после купания нагишом в реке Устье так увлеклись беседой и «горячительными напитками», что поменялись нижним бельем. Мой покойный отец, увидев меня в Сашиных трусах, которые были мне значительно ниже колен, сначала отматерил, а потом смеялся до слез.

О том собрании в общежитии я почти забыл, но Саша чуть ли не в самом начале нашей встречи вспомнил о нем и чуть ли не извинился, что по молодости проявил тогда «квасной патриотизм» и зря с таким пафосом набросился на меня. В ответ я признался, что тоже был глупым и зеленым, на том мы эту тему и закрыли.

В 1968 году у Саши в Москве вышел первый сборник стихов «Предчувствие любви». На подаренной мне книге Саша написал: «Боря, я думаю, что твоя первая книга будет лежать у меня на столе, ибо все для этого есть. Просто давай серьезно и по-хорошему вместе работать. Твой Сашка». Через три года вышла следующая книга – «Бегущий свет», на которой он написал: «Дорогому Боре Сударушкину – с удовлетворением и радостью, что понимаем друг друга».

К этому времени Саша уже стал членом Союза писателей СССР, причем самым молодым в стране.

В очередной раз я оказался в Москве в то самое время, когда он только что получил писательский билет. Естественно, его надо было «обмыть». Утром Саша повез меня в редакцию журнала «Молодая гвардия», где у него было много друзей. Но сначала зашли в кабинет главного редактора журнала Валерия Ганичева. Позднее он возглавил Союз писателей России. Когда Саша показал ему «корочки» новенького писательского билета, сказал:

– Молодец, Саша. Поздравляю. Хорошо иметь родину...

Он имел в виду то обстоятельство, что в Союз писателей Сашу принимала Ярославская писательская организация. В Москве поступить в Союз было труднее. Если меня не подводит память, в то время сам Ганичев еще не состоял в Союзе писателей, потому и вспомнил о родине.

— Кстати, почему ты до сих пор трезвый? – удивился он, возвращая Саше писательский билет. – Такое событие грех не отметить.

– Мы это быстро исправим, – заверил его Саша.

«Исправляли» здесь же, в редакции «Молодой гвардии», в кабинете одного из отделов журнала, которым заведовал сын известного советского скульптора Вучетича. Москвичи – народ своеобразный, в сравнении с провинциалами более расчетливые, более сдержанные в проявлении чувств. Но в этот день я еще раз увидел, как по-доброму относятся к Саше самые разные люди, как их, даже самых засушенных, подкупает его искренность.

Конечно, всякие люди были среди его московских знакомых. Об одних я до сих пор вспоминаю с удовольствием, от встреч с другими остались совсем другие чувства. Как-то в летнем кафе «Лира» напротив памятнику Пушкину к Саше бросился обниматься симпатичный, высокий парень, модно одетый, весь ухоженный и упитанный. Присел к нам за столик и около получаса молол такую пошлятину о доступных девочках и квартирах для интимных встреч, что мне с трудом удавалось сохранять на лице внимательное выражение. Саша это заметил, но своего знакомого не останавливал, а, хитро поглядывая на меня, короткими вопросами как бы еще больше его раззадоривал. Когда наконец-то парень ушел, и я спросил Сашу, что это за тип, он сказал:

– Похоже, он тебе не понравился? Зато получил возможность познакомиться с ярким представителем так называемой золотой столичной молодежи. Его папа – министр...

И Саша назвал фамилию министра, который в то время был всесоюзно известным человеком. Я не называю его фамилии только потому, что он, возможно, был действительно деятельным, порядочным и умным человеком, но тогда сынок по всем статьям пошел явно не в отца.

При всей своей открытости и откровенности Саша умел разбираться в людях и в то же время мог скрывать свои чувства перед теми, кого не уважал: лжецами, честолюбцами, карьеристами. Однажды в Ярославле я присутствовал при его разговоре с одним начинающим чиновником, которому начальник только что предоставил квартиру.

– Да я теперь ради него буду землю рыть! – с пафосом говорил он.

А Саша кивал головой и поддакивал ему:

– Конечно, рой. Куда же теперь денешься?.. Я тебя прекрасно понимаю, я бы на твоем месте тоже рыл и рыл.

Все-таки не случайно Саша поступал в театральное училище – актерские способности у него были.

Когда этот начинающий чиновник ушел, Саша сказал, глядя ему вслед:

– Дурак дураком, но, если так будет и дальше рыть, далеко пойдет...

Как уже было сказано выше, творческий конкурс в Литературный институт я прошел, когда отправил свои первые рассказы о людях, с которыми встречался во время работы контрагентом. Потом эти рассказы легли в основу моей первой книги «Контрагенты».

Творческий конкурс в тот год был огромный – около 90 человек на место. Но, преодолев этот рубеж, надо было взять еще один – сдать экзамены по русской литературе, русскому языку, истории и иностранному языку. Конкурс и здесь оставался высоким – 4 человека на место. К первому экзамену я готовился в общежитии института, однако накануне Саша пригласил меня к себе домой. К тому времени он уже женился, но его супруга Роза Хуснутдинова была в какой-то очередной творческой командировке, поэтому в квартире собрался «мальчишник». Здесь Саша познакомил меня с актером Валентином Шубиным – в одном из отечественных фильмов он снялся в роли Швейка. Человеком он оказался очень общительным, симпатичным и интересным. Но Саша, оказывается, свел нас не для разговоров, а «для дела» – чтобы Шубин научил меня сдавать экзамены: как уверенно брать экзаменационный билет и отвечать по нему, даже если ни бельмеса не знаешь. Я воспринял это как шутку, но Саша и Валентин были уже «навеселе», потому принялись за мое обучение всерьез.

Короче говоря, когда я на следующий день из квартиры Саши явился в Литературный институт сдавать экзамен по литературе, голова у меня болела от похмелья, а на лавочке возле памятника Герцену сидел Валентин Шубин – мой личный «болельщик» и «наставник». Саша остался дома, строго-настрого наказав без пятерки не возвращаться. И действительно – несмотря на головную боль и почти бессонную ночь, я сдал первый экзамен на «отлично».

Вечером, естественно, в квартире Саши мы обмыли это событие, но я понял – если буду продолжать подготовку к экзаменам в том же духе, то ничего хорошего из этого не выйдет. Вернулся в общежитие и начал готовиться по-настоящему. Два следующих экзамена тоже сдал на «отлично», о чем регулярно информировал Сашу. Последний экзамен – английский язык – был решающим: если бы сдал его на тройку, то Литературный институт меня в качестве студента заочного отделения не увидел бы. В школе я изучал немецкий язык, в техникуме – английский, в результате не знал ни того, ни другого, в чем я честно по телефону признался Саше накануне экзамена.

– Встречаемся в институте, – моментально принял он решение.

Еще не зная, что Саша задумал, я подъехал к институту, где он уже ждал меня. Ни слова не говоря, повел в кабинет ректора института – Владимира Федоровича Пименова. Позднее, когда он вел у нас курс драматургии, любил рассказывать, как правил пьесы Погодина «Кремлевские куранты» и другие. Внешний вид у него тоже соответствовал «ленинской» тематике – строгий и значительный. Но, увидев Сашу, он заулыбался, поздоровался с ним чуть ли не с объятиями. Я скромно стоял у двери, пока Саша не представил меня:

– Вот, Владимир Федорович, мой земляк и друг, способный парень, второй раз поступает в ваш институт и не может поступить. Первый раз не прошел творческий конкурс, теперь может об английский язык запнуться.

Пименов спросил, как я сдал предыдущие экзамены. Когда я ответил, спросил фамилию.

– Сударушкин? – протянул он. – Да тебя только за одну фамилию надо принимать в институт...

Саша вышел из кабинета Пименова довольный, а у меня перед будущим экзаменом по-прежнему «тряслись поджилки». Заметив такое мое настроение, Саша решил, что лучше, чем застольная встреча с друзьями, рецепта от этой болезни нет. Короче, утром на экзамен я опять ехал в том же состоянии, что и перед первым экзаменом.

Для тех, кто хорошо изучал иностранный язык в школе, экзамен, наверное, был не сложен – надо было перевести на русский английский текст. Мне достался рассказ Джека Лондона. Хотя я любил этого писателя, а его «Мартин Идеи» был одно время почти моей настольной книгой, но этот рассказ раньше мне не попадался. Короче, за отведенное время я успел перевести только половину текста. Начал отвечать. Когда дошел до непереведенного текста, замолчал. Преподавательница – симпатичная молодая женщина – вдруг сказала:

– Перескажите, что было дальше, своими словами.

Что делать? Ну, думаю, была не была – и начинаю сочинять продолжение рассказа за Джека Лондона. Смотрю – преподавательница улыбается. Когда я закончил, говорит:

– У Джека Лондона рассказ кончается не так, но ваш вариант мне даже больше нравится...

Всё так же с улыбкой берет зачетку и ставит «хорошо».

Прямо из института еду к Саше, показываю зачетку и рассказываю, что случилось на экзамене. Оказывается, Саша этот рассказ прекрасно знает. Выслушав, какую концовку придумал я, хохочет, хлопает меня по плечу:

– Молодец, ставлю за находчивость пять. Но если хочешь учиться всерьез, читать надо больше. Это тебе не химико-механический техникум...

Вечером на какой-то московской квартире мы обмываем мой успех. Из знакомых мне людей за столом были только Саша и Валентин Шубин. По какому-то поводу началась ругань, закончившаяся дракой, в которой численный перевес был не на нашей стороне. Возвращаемся к Саше на квартиру с синяками, но очень довольные и уверенные, что, несмотря на малочисленность, одержали победу. Тем более почетную, что Саша и Валентин вообще не дали мне возможности поучаствовать в этой драке, приняв все удары на себя. Говорю Саше:

– Я и не думал, что ты драться умеешь.

– В Москве всему научишься, – отвечает он, вкладывая в эти слова еще непонятный мне смысл.

Сыграл ли какую-то роль в моем поступлении в Литературный институт наш визит к ректору Пименову, я не знаю. Но учился я добросовестно. И все годы учебы Саша контролировал меня, ругал за каждую четверку. И имел на это полное право – сам он учился очень хорошо, почти на одни пятерки. У многих преподавателей института была такая манера – спрашивать у студента, сдающего экзамен, из каких он мест. Когда я называл Ярославль, почти всегда преподаватели вспоминали Сашу Гаврилова, а, услышав, что мы с ним друзья, начинали смотреть на меня более благосклонно. Не исключаю, что некоторые мои пятерки в зачетке появились благодаря Саше.

 

10. ЕЩЕ О САШЕ И «ПИСАТЕЛЬСКОМ» ИНСТИТУТЕ

 

Сразу после поступления в Литературный институт – это было в 1974 году – меня вызвал к себе ответственный секретарь Ярославской писательской организации Иван Алексеевич Смирнов и предложил перейти на работу в Верхне-Волжское книжное издательство. Я раздумывал недолго и дал согласие, окончательно связав свою судьбу с литературой. Знакомство с Сашей Гавриловым – первым знакомым мне человеком, который всерьез работал в литературе, сыграло в этом решении большую роль. В памяти остались большие «амбарные» тетради, которые Саша постоянно держал под рукой, на тумбочке рядом с диваном и телефоном. Когда останавливался у него, я не раз видел, как он, восполняя время, потерянное днем, писал стихи ночью.

Еще во время установочной сессии я познакомился с Владимиром Степановым – талантливым парнем из Тверской области, ставшим к тому времени москвичом. Имя Саши Гаврилова было известно в Литературном институте, поэтому, когда я сказал, что хорошо с ним знаком, Володя попросил познакомить меня с ним. Саша приехал в студенческое общежитие на улице Добролюбова, где его тоже еще помнили. В моей комнате собралась целая толпа. Саша рассказывал байки про институт, читал стихи. По привычке размахивая руками, мимоходом разбил оконное стекло и уехал, покорив и Степанова, и других первокурсников своей непосредственностью.

На сессию нас, студентов-заочников, вызывали два раза в год. Если Саша не уезжал в это время в какую-нибудь творческую командировку по стране (а ездил он много), мы обязательно встречались. Не обходилось без шуток. Звонит мне в общежитие и спрашивает:

– У тебя есть чистая белая рубашка?

– Есть.

– А галстук?

– Тоже есть.

– Срочно надевай их и приезжай ко мне. Тут компания собирается шибко культурная. Так что не забудь и брюки надеть...

Приезжаю к Саше. Компания действительно собралась отборная: писатели, актеры, режиссеры. Все сидят по-восточному – на ковре посреди комнаты, подогнув ноги. Саша устраивает меня рядом с симпатичной молодой женщиной, лицо которой мне кажется знакомым. Саша представляет ей меня.

– Сударушкин? – тягуче повторяет она, и я узнаю по голосу уже тогда известную актрису Валентину Теличкину. – Какая у вас интересная фамилия...

Хозяйка вечера – Сашина жена Роза, в восточном наряде и с тюрбаном на голове, сидит на почетном месте и ведет интеллектуальные беседы. Саша, обслуживая гостей, то и дело ходит на кухню. Такого я его еще не видел – мало того, что абсолютно трезвый, но весь какой-то подтянутый, собранный и не очень веселый. Заметив, что я гляжу на него, подмигивает, в глазах мелькают чертики. И опять идет на кухню.

Валентина Теличкина вовлекает меня в очень неожиданный разговор – почему варенье варить разрешают, а самогонку гнать – нельзя?

– Ведь это тоже очень приятное и увлекательное занятие, не так ли?

Я целиком соглашаюсь с ней, продолжаем обсуждать эту тему дальше. Кто-то интересуется, снимается ли она сейчас в кино. Оказывается, утром ей надо лететь на съемки куда-то на юг. Сценарий ей не очень нравится, но не хочется обидеть постановщиков – «хорошие ребята».

Неожиданно актриса наклоняется ко мне и тихо, на ухо, говорит:

– Я вижу – вам не очень удобно сидеть в такой позе. У меня тоже ноги затекли. Попросите, пожалуйста, хозяйку, чтобы она разрешила вам пересесть на стул. А после вас и я пересяду.

– Почему же вы сами не попроситесь?

– Роза может обидеться.

Мне ничего не остается, как выполнить ее просьбу. Вижу, разгадав нашу хитрость, Саша едва заметно усмехается. Через некоторое время на стулья пересело еще несколько гостей.

Как-то я был в гостях у Саши, когда Розы не было дома. Следом за мной приехал ее земляк из Казани и остановился в Сашиной квартире на ночь. Сначала все было прилично: выпивали, разговаривали на разные творческие темы. Но тут разговор каким-то образом вдруг перешел на тему межнациональных отношений в России. Гость из Казани оказался очень обиженным на русских, что Татарстану досталось так мало жизненного пространства. Как нарочно, под рукой очутилась карта Советского Союза, на которой он стал показывать «настоящие» границы Татарской республики. Туда попала и часть Сибири, и значительные территории центральной, Древней Руси. Тут уж я не выдержал и высказал по этому поводу свое мнение. Разгорелся спор, вскоре перешедший в самую настоящую ругань с взаимными упреками и оскорблениями. Саша долго молчал, хмурился, видимо, не зная, как быть в его положении хозяина – и земляка нельзя обидеть, и гостя из Казани неудобно останавливать. Сейчас, спустя годы, понимаю, что выход из этой щекотливой ситуации он нашел оптимальный. Поднялся из-за стола, настежь открыл окно и говорит во весь свой мощный голос:

– Если вы, идиоты, сейчас же не прекратите этот дурацкий спор, вышвырну в окно обоих...

В оригинале эта фраза выглядела несколько иначе, покрепче, но суть была та же. И больше мы уже не спорили.

Так получилось, что с Сашиной женой Розой отношения у меня не сложились с самого начала. До того как они сняли однокомнатную квартиру (вроде бы, в Песчаном переулке), они жили в квартире с подселением в самом центре Москвы – в старинном доме возле Пушкинской площади. Запомнилось, как однажды, когда я был здесь у Саши, пришла Роза, посмотрела на нашу «теплую» компанию и очень вежливо и спокойно сказала:

– Саша, пока Боря будет гостить у тебя, я поживу у подруги. Двух дней вам, наверное, хватит, чтобы наговориться.

Я хотел тут же уйти, но Саша так рявкнул на меня, что я чуть не присел. Когда Роза ушла, долго не мог успокоиться. Кажется, именно в тот вечер он рассказал, как познакомился с Розой в общежитии Литературного института, как по ночам она рассказывала ему татарские сказки. Как правило, поэты неравнодушны к женскому полу, но Сашу ни в коем случае нельзя было назвать бабником, донжуаном и т. п. А Розу он, похоже, любил по-настоящему. Любила ли она его – другой вопрос. Но я знал близкую знакомую Саши – женщину умную и симпатичную, которая уж точно его любила. Могу предположить, что в этом чувстве к Саше она была не одинока.

В то время существовала такая организация – Всесоюзное добровольное общество любителей книги, сокращенно ВДОЛК. Когда эту аббревиатуру произносили на всяких собраниях и совещаниях, звучала она смешно и в то же время в какой-то степени соответствовала финансовому положению организации, которая действительно существовала во многом «в долг» – благодаря спонсорской помощи крупных предприятий.

Некоторое время Ярославское отделение ВДОЛК возглавлял В.Ф.Московкин. В числе других мероприятий отделение занималось организацией встреч с писателями. По этой линии несколько раз мне довелось выступать вместе с Сашей, и я видел, каким успехом пользовались его выступления в самых разных аудиториях.

Запомнилось большое литературное мероприятие в Переславле-Залесском, на которое из Москвы, кроме Саши, приехали известная писательница Лидия Либединская и не менее известный поэт Владимир Костров, из Ярославля были Московкин, Владимир Сокол и я. Не открою никакой тайны, если скажу, что подобные мероприятия не обходились без корпоративных застолий. По этому поводу в писательской среде был популярен такой анекдот. В кабинет Сталина входит его секретарь Поскребышев и говорит: «Иосиф Виссарионович, поступает много жалоб, что наши писатели много пьют». Сталин некоторое время сосредоточенно дымит трубкой и, наконец, произносит: «У меня нет других, непьющих писателей».

Я слышал этот анекдот в разных вариантах, но суть одна.

За день до выступления в Переславле на какой-то базе отдыха за городом у нас состоялась неофициальная часть. Утром просыпаемся, пора уже ехать на выступление, а Саши нет. Ничего не оставалось, как отправиться на встречу без него. Едем по центральной улице Переславля и вдруг видим размашисто шагающего по тротуару долговязого Сашу. Ругали его хором, на разные голоса. Особенно, по старой дружбе, ему досталось от Виктора Флегонтовича Московкина. А Саша только хитро посмеивается. Улучив момент, шепчет мне на ухо: «Пусть покричит. Я ведь знал, как у него с похмелья голова болит, вот и сбегал ему за лекарством», – и хлопает по карману пальто.

После выступления этот Сашин «резерв» оказался весьма кстати.

Кто бы ни бил себя в грудь (и я в том числе), доказывая, что он самый близкий друг Саши, я знаю точно – таким человеком был для него Виктор Флегонтович Московкин. Приезжая в Ярославль, Саша первым делом встречался с ним, делился своими успехами и неудачами. К этому доброму, талантливому человеку Саша относился не просто с уважением, но с какой-то неловкой нежностью, которую усиленно пытался спрятать за внешней грубостью. Было видно, что и Виктор Флегонтович испытывает к нему те же самые чувства, но, стараясь их скрыть, ворчал, ругал Сашу «крепкими» словами, подтрунивал над его приобщением к столичной литературной богеме. Присутствуя на их встречах, я всякий раз любовался этим союзом, наслаждался их перепалкой, понимая, что на самом деле скрывается за ней. Высокий громогласный Саша и рядом с ним низенький Виктор Флегонтович с всклокоченными седыми волосами – эта картина осталась в памяти на всю жизнь.

На похоронах Саши я всерьез боялся, что с Виктором Флегонтовичем будет плохо, как это случилось, когда он узнал о смерти К.Ф.Яковлева, с которым его тоже связывала многолетняя дружба.

Мало кто знает даже из близких знакомых Саши, что однажды он снялся в кино – в известном фильме «Здравствуйте, я ваша тетя». Причем сразу в двух ролях – зрителя кинематографа и полицейского. Хотя обе роли бессловесные, образы получились запоминающиеся. Благодаря участию в этом фильме, Саша познакомился не только со спецификой кино, но и с киноактерами. О том и другом рассказывал мне с удовольствием, иногда и с иронией, например, вспоминая рабочие моменты съемки фильма «Здравствуйте, я ваша тетя». Одну из главных ролей в этом фильме исполнил сын известного советского актера Ивана Любезнова Михаил, с которым Саша подружился. Говорят, что когда русскому человеку нечем хвастать, он хвастается друзьями. Вот и Саша однажды затащил меня в гости к Михаилу Любезнову. Он оказался действительно приятным, симпатичным человеком, без всяких хвастливых, «звездных» замашек и со своими житейскими проблемами, которыми он откровенно поделился с Сашей за столом, просил совета.

Лекции по киноискусству в Литературном институте читал Леонид Трауберг – режиссер известного советского кинофильма «Юность Максима». Наши разговоры с Сашей о кино и актерах неожиданно помогли мне при сдаче зачета по этому курсу.

К киношной деятельности была причастна и Сашина жена Роза – в «Ералаше» было снято несколько короткометражных фильмов по ее сценариям.

Как-то по работе мне надо было встретиться с внучатым племянником Н.А. Некрасова Николаем Константиновичем Некрасовым, книги которого о знаменитом предке выходили в Верхне-Волжском книжном издательстве. Позвонил Саше, договорились встретиться в Центральном доме литераторов (ЦДЛ). Надо было видеть, с какой теплотой и взаимной симпатией встретились «старый и малый» – Саша и Николай Константинович – так похожие друг на друга и ростом, и темпераментом, и обаянием. Позднее мы несколько раз встречались с Николаем Константиновичем, когда я работал заведующим отделом пропаганды художественной литературы при Ярославской писательской организации – он был секретарем Некрасовского комитета, а я, по роду службы, принимал участие в организации Некрасовских праздников поэзии в Ярославле. Почти каждый раз возникал разговор о Саше, к которому Николай Константинович относился не только с симпатией, но и с любовью.

Эти же чувства, как я понял, испытывал к Саше известный советский поэт Лев Иванович Ошанин, в семинаре которого учился Саша в Литературном институте. Однажды вместе с ним я выступал на Некрасовском празднике поэзии в Грешневе, где Некрасов провел детские годы. Лев Иванович был не только талантливым поэтом, но и очень опытным человеком в проведении подобных мероприятий. Это накладывало на него определенные ответственные обязанности – надо было и этикет соблюсти, и сделать так, чтобы праздник пришелся по душе и его участникам, и местным чиновникам. Но когда в разговоре с ним я упомянул имя Саши – весь столичный чиновничий лоск с него моментально сошел, и он заговорил о нем с такой теплотой, которая не могла меня не подкупить. Тут же из официального, делового изменилось и его отношение ко мне.

Когда в 29 лет я наконец-то решил жениться, Саша приехал к нам с Наташей на свадьбу. Многие наши семибратовские знакомые, впервые увидевшие живого поэта, смотрели на Сашу с неприкрытым любопытством. Моя покойная матушка, хорошо знавшая Сашу, поглядывала на него и с нежностью, и с опаской – как бы не отколол какой-нибудь неожиданный номер. Но Саша оказался на высоте – читал стихи, рассказывал анекдоты, дурачился. Тогда я еще раз поразился его умению быстро сходиться с самыми разными людьми и быть к ним внимательным и деликатным.

Но больше всего, как я заметил, Саша любил общаться с пожилыми людьми, многое испытавшими в жизни. С ними он был как-то по-своему нежным и трогательно заботливым. Среди московских знакомых его особой любовью пользовались работающие старушки. Стоило прийти вместе с ним или в Центральный дом литераторов, или в Дом журналистов, как сразу к нему подходила какая-нибудь тетя Шура или баба Настя из обслуживающего персонала, они обнимались – и начинался душевный разговор. Бывало, идем по улице мимо магазина, и Саша говорит:

– Зайдем на минутку, тут у меня очень хорошая знакомая работает.

Когда он сказал так в первый раз, я подумал, что речь идет о какой-нибудь юной девушке или красивой женщине. А это оказалась еще одна старушка-уборщица, которая при виде Саши сразу отставила швабру в сторону и засеменила к нему навстречу. Мало того, что он помнил всех по именам, – он был в курсе их семейных забот, знал об их болезнях и недугах.

Когда Саша приезжал ко мне в гости, моя жена Наташа, почувствовав его жизненную неустроенность, не раз говорила, что ему надо бы найти простую порядочную девушку, которая кормила бы сытными обедами, всегда была дома, а не разъезжала целыми месяцами по творческим командировкам. Саша на это только смеялся. Хотя мысленно я в чем-то и соглашался с женой, но прекрасно понимал, что такая спокойная, благополучная судьба не для Саши. И в то же время не мог избавиться от ощущения грозящей Саше опасности.

Но первый раскат горя грянул раньше – когда покончил жизнь самоубийством его отец. Я знал его меньше, чем тетю Катю, от Саши слышал, что во время войны он попал в фашистский плен. Как-то Саша показал мне общую тетрадь в черном дерматиновом переплете со стихами отца – довольно-таки приличными, как сказал Саша. После возвращения на родину, как сдавшегося в плен, его некоторое время подержали в тюрьме и отпустили за недоказанностью вины. И вот, спустя годы, его опять арестовали, на этот раз за какое-то финансовое нарушение, к которому он, якобы, был причастен. Не дождавшись разбирательства, отец Саши повесился в тюремной камере. Перед этим из хлебного мякиша выложил на полу: «Будьте вы прокляты».

Всю эту печальную историю я узнал от Саши, когда в очередной раз приехал в Москву. Таким я его еще не видел – это горе буквально подкосило его, сделало раздражительным, даже злым. В таком состоянии ему, конечно, было бы лучше не выходить из дома, но Саше не сиделось на месте, а я не смог его удержать. На улице я буквально оттаскивал его от каждого встречного милиционера. Хорошим это не могло кончиться. Так и случилось – нас забрали в отделение милиции.

Саша и здесь не успокоился и лез в драку. В придачу, как он заявил милиционерам, у него не было никаких документов. Меня, как более трезвого и с документами, решили выпустить, а его посадить в камеру. Тогда я сказал, что забирайте и меня, одного я приятеля не оставлю. Во время этой перепалки замечаю, что Саша прямо-таки на глазах протрезвел. Меня уже тоже хотели вместе с ним отправить в камеру, как вдруг он лезет в карман, кладет на стол свой писательский билет и начинает разговаривать абсолютно трезвым голосом. Нас крепко отругали, но выпустили – в то время причастность к писательскому цеху считалась уважаемой и престижной.

Когда мы вышли на улицу, я спросил у Саши, что же он раньше не показал милиционерам свой писательский билет?

– А я решил тебя проверить – пойдешь ли вместе со мной в камеру или нет, – спокойно отвечает он.

Какими словами я крыл его после этого признания, лучше не повторять. Но долго сердиться на Сашу я не мог. А он после этого случая стал относиться ко мне заметно доверчивей и теплей. Видимо, самоубийство отца на время выбило его из колеи – только так я могу объяснить эту «проверку».

Удивительно светлый след оставил Саша в памяти людей. Помню, с какой любовью и гордостью вспоминали о нем в литературной группе при ростовской районной газете «Путь к коммунизму», как беспомощно теплели глаза у нашего руководителя Дмитрия Серафимовича Храброва, когда речь заходила о Саше. Помню, как в Литературном институте у самых грозных преподавателей в улыбках расплывались насупленные лица, как только Саша опять появлялся в садике возле памятника Герцену. Помню, как Саша приезжал в Ярославль, заходил в Верхне-Волжское книжное издательство, открывал дверь в редакцию художественной литературы и ехидно спрашивал с порога:

– Здесь находится редакция малохудожественной литературы?

Некоторые завистливые люди считают, что Саша был очень везучий – чуть ли не в восемнадцать лет первая книга, потом сразу вторая и тут же прием в Союз писателей СССР, где одно время он был самым молодым членом писательской организации. Да, Саше везло на людей, которые относились к нему с любовью и верой в его талант. Помимо Виктора Московкина тут нельзя не вспомнить ярославского писателя Алексея Грачева. Первую книгу его стихов «Предчувствие любви» собрал и сам отнес в издательство ответственный секретарь Ярославской писательской организации Иван Смирнов – человек, который дал ему путевку в профессиональную литературу, был его первым редактором. И Саша трогательно, с какой-то застенчивостью любил этих людей.

Но было в судьбе Саши и другое, когда почти на каждом стихотворении его новой рукописи один не в меру бдительный рецензент оставил размашистые оценки-приговоры: «антипартийно», «антинародно», «антисоветчина», «непатриотично». Было и так, что стихотворение, опубликованное до этого в газете «Правда», выбрасывалось из рукописи примерно с такими же мотивировками. Я имею в виду стихотворение «Береза»:

 

 

Помню, как возмущался Саша такими придирками, – и быстро отходил, успокаивался, начиная чуть ли не жалеть людей, которые не понимали настоящей поэзии и слепо верили, что ложь и полуправда в литературе – это навсегда. К фальши он относился с отвращением, приспособиться к ней не мог, потому и мучался, и переживал, а иногда и терял контроль над собой. Таким он был в жизни, таким остался в своей поэзии. Нет в ней благополучия, которому вообще не должно быть места в серьезной литературе.

Неприязненное, завистливое отношение к Саше коснулось и меня, когда я возглавлял редакцию художественной литературы Верхне-Волжского книжного издательства и был редактором его последней прижизненной книги стихов «Мой светлый край». Было это в 1978 году.

Честно сказать, я вряд ли закончил бы Литературный институт, если бы надо мной в прямом смысле не взял шефство Владимир Степанов, с которым мы подружились в Москве. Его энергии я до сих пор завидую – если бы не он, бросил я бы я эту литературную школу еще на первом курсе. Тем более, что к этому времени я успел жениться и на сессии уезжал от молодой жены чуть не со слезами на глазах. После 35 лет семейной жизни верится в это с трудом, но факт остается фактом.

Владимир Степанов – член Союза писателей России, автор нескольких книг прозы и публицистики – «На своей земле», «Между трех огней», «Родом из детства», «Родина моя, прекрасный мой народ» и др., нескольких поэтических сборников – «Сумерки любви», «Стихи о матери», «Стихи русского экстремиста» др., многочисленных публикаций в столичных газетах и журналах.

Я благодарен Литературному институту за две вещи: что заставил меня прочитать практически всю русскую классику и за то, что он дал мне возможность увидеть и услышать известных писателей и деятелей литературы. Уже на первой, установочной сессии весь наш курс пригласили в Колонный зал Дома союзов на очередной пленум Союза писателей СССР. Когда мы толпой вошли в зал, с трибуны выступал Константин Симонов, который с улыбкой сказал примерно так: «Ну, вот и наша смена пришла. Так что за будущее советской литературы можно не беспокоиться».

Руководителем творческого семинара, в котором я занимался, был писатель Виктор Александрович Курочкин – участник Великой Отечественной войны, автор нескольких книг прозы и очерков. Наиболее известная его повесть «На войне как на войне» была экранизирована. До сих пор по телевидению показывают кинофильм «Ссора в Лукашах», поставленный по его рассказу «Соперницы». Виктора Александровича нельзя была назвать маститым писателем, но человеком он был чрезвычайно добрым и отзывчивым. Когда во время семинара при обсуждении собственных литературных произведений между «семинаристами» вспыхивали споры, переходящие чуть не в драку, Виктор Александрович умело утихомиривал страсти и возвращал разговор в деловое русло. А это, при нашей горячности и максимализме, было непросто, многие уже на первом курсе видели себя будущими классиками.

Живых «советских классиков» постоянно приглашали в Литературный институт на встречи со студентами. Мне довелось слушать практически всю обойму самых популярных и громких тогда поэтов, начиная от Евгения Евтушенко, который рекордно долго сам учился в Литературном институте, и кончая Бэллой Ахмадулиной и Андреем Вознесенским. Но почему-то мне лучше запомнились выступления старой литературной гвардии, таких, например, как Степан Щипачев. Он был уже в преклонном возрасте, поэтому прочитанные им стихи о чистой и верной любви звучали как-то по-особому трогательно и грустно, одновременно вызывая улыбку.

Создатель знаменитого «Старика Хоттабыча» Лазарь Лагин всерьез рассердился на нас, студентов, за то, что никто не читал ни его фантастический роман-памфлет «Атавия Проксима», ни повесть «Голубой человек», которую он считал более значительным своим произведением, чем «Старик Хоттабыч». Успокаивая старика, мы дружно пообещали обязательно прочитать и это повесть, чем растрогали его чуть ли не до слез.

Пожалуй, в то время в институте не было ни одного заурядного преподавателя – все были яркие, независимые личности, не очень ориентирующиеся на официальную пропаганду и на признанные авторитеты. Так, преподаватель экономики (к сожалению, не помню фамилию) не раз повторял на занятиях, что открытые Марксом экономические законы никто не нарушает так рьяно и целенаправленно, как коммунисты.

Курс истории киноискусства читал Леонид Трауберг – режиссер кинофильмов «Шинель», «Новый Вавилон» и знаменитой кинотрилогии «Юность Максима». О кино он рассказывал интересно, живо, но, слушая его, почему-то создавалось впечатление, что после «Юности Максима» ничего стоящего в киноискусстве не появилось и вряд ли будет создано.

Курс античной литературы вела доктор филологических наук профессор Аза Алибековна Тахо-Годи – жена известного философа А.Ф.Лосева. Даже в зрелом воздухе она сохранила былую стать и красоту. У Азы Алибековны была милая привычка – во время приема зачета кушать виноград, которым она щедро делилась с теми студентами, которые хорошо отвечали на ее вопросы. Помню, я тоже удостоился этой чести.

Историю древнерусской литературы преподавала профессор О.А.Державина. Когда пришла моя очередь сдавать ей зачет, я изложил ей версию, что древний список «Слова о полку Игореве» был найден графом Алексеем Ивановичем Мусиным-Пушкиным не в Ярославле, как принято считать с его слов, а в Ростове Великом. Она так заинтересовалась этой версией, что заставила меня изложить все доводы в ее пользу. Еще не сдавшие зачет мои однокурсники в приоткрытую дверь показывали мне кулаки, а Державина задавала всё новые и новые вопросы, высказывала свои мысли и замечания. Этот неожиданный разговор на зачете по древнерусской литературе помог мне позднее, когда я писал книгу «Уединенный памятник» – о б истории находки и гибели древнего списка «Слова о полку Игореве».

Семинар по творчеству Некрасова вёл литературовед и критик Михаил Щуров – первый редактор книги Корнея Чуковского «Творчество Некрасова». Он в самых добрых словах отозвался о моей курсовой работе, посвященной поэме «Кому на Руси жить хорошо», а на выпускном вечере предложил остаться в аспирантуре при институте. Я обещал подумать, но для себя решил, что Москва – не для меня. В Семибратово после экзаменов я каждый раз возвращался с таким чувством, что удачно сбежал из тюрьмы. Может, если бы я согласился с предложением Щурова, моя жизнь сложилась бы совсем иначе, но в какую сторону – один Бог знает.

 

11. ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВЕРХНЯЯ ВОЛГА»

 

Я уже рассказывал, как после поступления в Литературный институт ответственный секретарь Ярославской писательской организации Иван Алексеевич Смирнов рекомендовал меня на работу в Верхне-Волжское книжное издательство. Редакцию художественной литературы возглавлял в то время талантливый писатель Константин Федорович Яковлев. Меня он встретил настороженно. Видимо, предположил, что в редакцию я рекомендован «по блату». Но когда я рассказал ему о себе, о том, как после окончания техникума несколько лет болтался по морям Советского Союза, а потом работал инженером в НИИ и посещал литературную группу при редакции ростовской районной газеты, он несколько обмяк. Однако устроил мне довольно-таки серьезное испытание на пригодность к редакторской работе – поручил написать редакторское заключение на рукопись повести В.А.Замыслова «Земной поклон». По каким-то причинам ни он сам, ни его «правая рука» Татьяна Николаевна Спирина – очень опытный и грамотный редактор – не хотели браться за эту работу. Возможно, потому, что рукопись была чрезмерно «партийной», главный герой – секретарь партийной организации. Впрочем, может, были и другие причины, связанные с художественными достоинствами повести. Так или иначе, но первое редакторское заключение далось мне с большим трудом. Со страхом отдал его Константину Федоровичу. Прочитав его, он не похвалил и не похаял, а сказал:

– Ну, что ж. Теперь тебе остался сущий пустяк – заставить автора поработать по твоим замечаниям.

Свое отношение к моему редакционному заключению он так и не высказал. И только Татьяна Николаевна Спирина «по секрету» сказала мне, что мое редакторское заключение ему понравилось, что редактор из меня, вероятно, получится. Это несколько успокоило меня.

Позднее Константин Федорович начал относиться к моей редакторской работе более требовательно, заставлял знакомиться с рукописями, которые непосредственно не проходили через мои руки, с рецензиями и редакторскими заключениями на них. Я долго не мог понять, зачем он загружает меня этой лишней, на мой взгляд, работой, пока Татьяна Николаевна Спирина не сказала, когда мы были в редакции вдвоем:

– Ты до сих пор не понял, что он готовит тебя на свое место?

После смерти Константина Федоровича я действительно был назначен заведующим редакцией художественной литературы.

Все это я вспомнил не для того, чтобы похвастаться карьерой – ничего завидного в должности заведующего редакцией не было, каждый конфликт редактора с автором непосредственно касался и меня. Просто я хотел объяснить, что к моменту, когда в редакцию поступила рукопись стихов Саши Гаврилова «Мой светлый край», я уже был довольно-таки опытным редактором. Поэтому меня буквально выбило из колеи то, что произошло дальше.

На мой взгляд, в книге не было ничего такого, что могло послужить поводом для вмешательства цензуры. Однако я ошибся. Когда книга уже была набрана в типографии, меня вызвало к себе одно «ответственное лицо» и потребовало, чтобы я исключил из книги такие стихи, как «Береза» и некоторые другие. В том числе – стихотворение «Доброта», посвященное Ивану Смирнову. А это – одно из лучших стихотворений Саши. Никто о его человеческой сущности не сказал так верно и образно, как сам поэт:

 


Естественно, я возмутился предвзятостью к творчеству Саши. Даже погрозился уйти из издательства. Дело дошло до того, что из отпуска был вынужден срочно вернуться директор издательства, который и уладил конфликт между мной и «ответственным лицом».

Справедливости ради следует сказать, что подобные истории случались и с другими авторами. На моей памяти так было со сборниками стихов Владимира Жукова, Николая Якушева, Владимира Ковалева. Приходилось ходить в обллит (по-простому – в комитет по цензуре), отстаивать их право писать так, как они пишут. Все они были талантливыми поэтами, не шаблонно мыслящими, а потому их стихи не всегда соответствовали «партийным» требованиям. А иногда дело до смешного доходило. В сборнике стихов Владимира Ковалева потребовали изъять стихотворение «Сретенье» – за пропаганду религиозного праздника. У Николая Якушева не понравилось стихотворение, в котором автор недоумевает по поводу названия лесоповальной пилы «Дружба». Из книги ивановского поэта Владимира Жукова пытались исключить военные стихи, а именно за них ему было присвоено звание лауреата Государственной премии РСФСР.

Работа в Верхне-Волжском книжном издательстве познакомила меня с очень интересными писателями. Как я уже говорил, редакцию художественной литературы возглавлял Константин Федорович Яковлев – автор книг «Осиновские чудаки», «Как мы портим русский язык», «Лесные дива», «Семицвет». Очень большим спросом пользовалась его книга о грибах «Лесные дива», которая вышла двумя изданиями. Без преувеличения можно сказать, что в то время Константин Федорович стал чуть ли не главным специалистам по грибам, письма грибников приходили к нему со всей России, после получения очередного письма он сразу же садился писать ответ. Вспоминаю, как однажды получил письмо от женщины, которая нашла в лесу какой-то «неизвестный» гриб и, как могла, нарисовала его. Наверное, другой бы на месте Константина Федоровича и отвечать не стал, а он чуть ли не полдня, широкими шагами расхаживая по кабинету, гадал, что же это за гриб, а потом долго писал ответное письмо.

Не менее популярной стала книга Константина Федоровича «Как мы портим русский язык», также вышедшая двумя изданиями – сначала небольшим тиражом в Верхне-Волжском издательстве, а потом стотысячным тиражом и в дополненном виде в издательстве «Молодая гвардия». В аннотации ко второму изданию было сказано: «Эта книга – страстные заметки ярославского писателя Константина Федоровича Яковлева о русском языке, его бедах. Первый раздел книги посвящен наиболее характерным языковым ошибкам молодых литераторов, второй – иностранным словам в русском языке. Автор ведет разговор с привлечением богатого историко-литературного материала, сопоставляет мысли современных писателей о языке, спорит, показывает, что значит владеть культурой родного языка».

Действительно, книга была написана очень страстно, вызывала на спор. В ней попало не только молодым, начинающим авторам, но и маститым, известным. Некоторые из них не менее страстно отвечали Константину Федоровичу в письмах, статьях, на собраниях, посвященных проблеме охраны русского языка. Иногда такие споры возникали прямо в редакции. С дарственными подписями у меня сохранились оба издания книги, на первом издании Константин Федорович написал кратко: «Борису Михайловичу Сударушкину с уважением, чтоб не портил».

С благодарностью вспоминаю Татьяну Николаевны Спирину, которая была редактором всех моих книг, вышедших в Верхне-Волжском издательстве. Как говорится, она была редактором от Бога, Константин Федорович неизменно прислушивался к ее оценкам и замечаниям. И меня этому учил. Таким же уважением она пользовалась у талантливых авторов, которые чувствовали Слово. В то время, только оторвавшись от работы, связанной с техникой, я такой высокой грамотностью, прямо скажу, не отличался. Я был новичком и в писательстве, и в редакторской деятельности, но так получилось, что моими самыми близкими друзьями становились те, к кому с уважением относилась Татьяна Николаевна. Однажды она сказала фразу, которую можно было рассматривать и как шпильку, и как комплимент: «Не пойму, почему к тебе тянутся талантливые люди?»

Таким человеком стал для меня ответственный секретарь Владимирской писательской организации Эдуард Павлович Зорин – автор исторических романов «Богатырское поле», «Огненное порубежье», «Большое гнездо», «Русь окровавленная». Редактором всех этих толстенных романов в 400-500 страниц была Татьяна Николаевна. Слушать, как они работали над текстом, было для меня и удовольствием, и примером, как требовательно надо относиться к писательскому труду, к печатному Слову. От Татьяны Николаевны доставалось не только мне, но и Эдуарду Павловичу, особенно, когда мы слишком долго «обмывали» выход его очередного романа. Это происходило и в Ярославле, и во Владимире. Когда я уже ушел из издательства и возглавил музей Некрасова, он приезжал ко мне в Карабиху. К нему как нельзя лучше подходили слова – талантливый человек во всем талантлив.

Не менее близкие и теплые отношения связывали меня с ивановским писателем Владимиром Мазуриным, с которым мы познакомились на совещании молодых писателей в Костроме, а потом несколько лет встречались в Ярославле и Иванове, делились своими успехами и неудачами не только в писательском труде, но и в личной жизни. Это был очень симпатичный и интеллигентный человек, общаться с которым было не только приятно, но и полезно для меня как редактора и начинающего писателя.

Одно время в возглавляемой мною редакции художественной литературы работал Алексей Федорович Грачев – автор целой серии книг, посвященных советской милиции: «Уроки агенту розыска», «Выявить и задержать», «Кто вынес приговор», «Ищите ветра в поле». Я был редактором последней книги этой тетралогии. Алексей Федорович был человеком неразговорчивым, замкнутым, но отличался удивительным трудолюбием. То, что мне – начинающему заведующему редакцией – приходится руководить опытным писателем, иногда смущало меня. Видимо, Алексей Федорович чувствовал это, потому никогда не дожидался моих «начальственных» указаний, а, только прочитав одну рукопись и написав редакторское заключение, сразу же просил дать следующую работу.

Однажды он пришел в редакцию несколько расстроенный, сказал: «Вчера чуть под троллейбус не попал». Спрашиваю, как это случилось? Отвечает: «Перехожу улицу, смотрю – он несется на меня, а я встал, словно столб, и не могу понять, как это на улице Ярославля в двадцатые годы троллейбус оказался?» Какие двадцатые годы? – спрашиваю я. «Вчера мне пришлось весь день проработать в архиве с документами двадцатых годов. Вот и не смог сразу переключиться на современность», – признался Алексей Федорович.

Посмеялись, но в глубине души я по-хорошему позавидовал его увлеченности архивной работой, в результате которой он, как говорится, потерял адекватное представление о действительности. Позднее, когда начал писать книгу о Ярославском мятеже, мне тоже пришлось немало посидеть в архиве, и я на себе убедился, какое это увлекательное дело.

Мне посчастливилось знать проживавшего в Рыбинске замечательного поэта и удивительно доброго, симпатичного человека Николая Михайловича Якушева. Его стихи неоднократно публиковались в журнале «Русь». Первая такая публикация состоялась в № 1 за 1992 год. Ее открывало вступление, написанное женой Н.М.Якушева – Конкордией Евгеньевной Якушевой, которую я тоже хорошо знал:

«Многое уже сказано о жертвах сталинского террора, но у каждого из репрессированных была своя дорога, свой исход. В этом отношении судьба поэта Николая Михайловича Якушева (1916–1983) по-своему уникальна и по-особому трагична – реабилитация не избавила его от последующих преследований. Пережить, перетерпеть пятнадцать лет лагерей и не растерять себя, остаться, как и в молодости, доверчивым и доброжелательным человеком, сохранить и преумножить поэтическое мастерство – это без преувеличения можно назвать подвигом. И он его совершил. Казалось бы, самое страшное позади. Но умный и порядочный человек, каким был Николай Якушев, не вписался не только в сталинскую систему, но и в новую, которая сменила ее, но не избавилась от лжи и лицемерия, от руководящих бездарностей с их заштампованными речами и мыслями.

И вот, не расстрелянного в 37-м году, его начали добивать в послесталинское время. Добивали системно, продуманно. Нужна была зацепка – и она появилась в виде письма А.И.Солженицына, адресованного съезду писателей, которое Николай Якушев привез домой из Москвы. Нет, его не затолкнули опять в лагерь, действовали иначе, «демократичнее»: вызывали, обсуждали, а в результате сочинили «дело», с помощью которого снова заставили замолчать как поэта на несколько лет, т. е. лишили его смысла жизни. Незлобивый и немстительный человек, он написал тогда «Оду подлецам» – допекли-таки. Не выдержало и сердце – инфаркт стал следствием развязанной травли. А с больным сердцем преодолевать невзгоды стало еще труднее, тем более – на склоне лет».

Дополню биографию Н.М.Якушева еще некоторыми сведениями.

После окончания школы осваивал профессию токаря, в 15 лет стал заведующим общим отделом райкома комсомола, затем поступил на филологический факультет Воронежского педагогического института, начал писать стихи, которые публиковались в институтской и областной молодежной газетах. В 1937 году вместе с группой студентов был арестован и осужден.

Однажды ко мне в Семибратово приехал молодой (в то время) рыбинский поэт, который уговорил меня проводить его в Рыбинск. До этого я встречался с Николаем Михайловичем только в писательской организации и в издательстве, но хотелось поговорить с ним в менее официальной обстановке. И вот такая возможность представилась. Проговорили мы целый день. Жаль, не всё рассказанное тогда Николаем Михайловичем, запомнилось, но некоторые моменты крепко засели в память. Так, на мой вопрос, за что его осудили, он ответил то ли в шутку, то ли всерьез:

– Сидели в студенческом общежитии, выпивали, разложив закуску на газете «Правда». Было нас четверо, но я пошутил, что пятеро – и показал пальцем на портрет Сталина в газете. Посмеялись, однако на следующий день кто-то донес об этой шутке в соответствующие органы, и всех арестовали – за организацию покушения на Сталина…

Николай Михайлович был человеком с юмором. Может, он и на этот раз пошутил, но уверен, что ни в каком заговоре против советской власти он не участвовал. Чтобы заявить так с полной уверенностью, у меня есть все основания, но об этом ниже.

Рассказывал мне, как его по очереди допрашивали целыми днями три следователя, не давая присесть.

– Один следователь попался добрый – несколько минут покричит, как будто силой выбивает показания, а потом моргнет, чтоб садился, и что-нибудь читает, а я в это время отдыхаю или тоже читаю газету. Через некоторое время опять покричит, чтобы слышали в коридоре…

После вынесения приговора работал в шахтах на Колыме, на лесозаготовках в Архангельской области, когда кончилась Великая Отечественная война, перевели в Волголаг под Рыбинском. В 1953 году освободили, начал печатать стихи, которые не прекращал писать и в лагере, в местных газетах. В Ярославле вышли его поэтические сборники, за которые он был принят в Союз писателей СССР.

Всё «преступление» Николая Михайловича в истории с письмом Солженицына состояло в том, что он просто прихватил экземпляр этих писем, разложенных в зале, где проходил очередной съезд Союза писателей СССР. Наказание последовало незамедлительно – его лишили возможности работать, с большим трудом удалось устроиться грузчиком за мизерную зарплату, пришлось распродавать домашнюю библиотеку, которую кропотливо собирал несколько лет. Со временем этот «проступок» как бы затянулся тиной, но областная власть по-прежнему поглядывала на Николая Михайловича с опаской – как бы еще чего-нибудь не выкинул.

Я познакомился с ним на совещании молодых писателей, где он руководил одним из творческих семинаров. Но более близко я узнал его, когда начал работать в Верхне-Волжском книжном издательстве, стал редактором его сборника стихов «Курганы». Как тогда было принято, верстку будущего сборника отправили в обллит – так назывался цензурный орган, контролирующий всю выходившую в Ярославской области печатную продукцию. Несколько стихотворений заставили выбросить по «политическим мотивам», но в целом, как потом шутил Николай Михайлович, мы с ним отделались «малой кровью».

Иначе случилось с его приключенческой повестью, посвященной истории гражданской войны. В то время я уже возглавлял редакцию художественной литературы Верхне-Волжского издательства. Поскольку тема повести была мне близка, я сам прочитал ее и написал положительное редакторское заключение. От Ярославской писательской организации очень добрую рецензию на повесть написал Виктор Флегонтович Московкин.

Казалось бы, никаких препятствий к изданию повести не осталось. Но почему-то она очень не приглянулась одному вышестоящему ответственному лицу. Я не исключаю того варианта, что он «посоветовался» с партийным руководством, которое не забыло историю с письмом Солженицына. Так или иначе, «ответственное лицо» отправило рукопись на рецензирование в Москву рецензенту, который «добросовестно» исполнил полученное задание – написал резко отрицательный отзыв, на основании которого повесть не была включена в издательский план. Я созвонился с Московкиным, он пришел в издательство, где мы на пару пытались восстановить справедливость, но безуспешно.

Уже после смерти Николая Михайловича вышла книга «Жил-был я», составленная из его дневников и ранее неопубликованных стихотворений. В дневниковых записях Николай Михайлович коснулся истории с «зарезанной» повестью, упомянул нас с Московкиным, но имя «ответственного лица» вроде бы так и не назвал.

Вернусь к разговору в рыбинской квартире Николая Михайловича, в которой мне запомнились голые книжные полки, оставшиеся после распродажи домашней библиотеки. Когда речь зашла о цензуре и неприятии инакомыслия, я, помню, сказал, что во всем виновата система. И тут крайне неожиданно для меня Николай Михайлович встал на защиту советского строя:

– Виновата не система, а люди, которые присосались к власти, – примерно так заявил он.

А в доказательство вдруг достал из стопки нераспроданных книг брошюру с работой Ленина «Государство и революция», все страницы которой были испещрены его пометками, сделанных красным карандашом, и начал мне объяснять, как при строительстве советского государства были искажены ленинские идеи.

От человека, безвинно просидевшего 17 лет в гулаговских лагерях за участие в мифическом заговоре с целью свержения советского строя, я такого никак не ожидал, в чем откровенно признался ему. В ответ услышал еще более неожиданные слова о том, что среди арестованных в годы культа личности были не только честные, безвинные люди, но и те, кто был осужден за уголовные преступления. И таких было большинство. А теперь они тоже выдают себя за жертвы политических репрессий. «Я потому и на всякие собрания узников ГУЛАГа не хожу, чтобы с ними не встречаться», – добавил Николай Михайлович.

Спустя несколько лет после его смерти мне позвонила из Рыбинска Тамара Пирогова – поэтесса, член Союза писателей России, для которой Николай Михайлович был первым наставником и остается непререкаемым авторитетом и в жизни, и в поэзии. Она сообщила, что взялась за составление сборника воспоминаний о нем, и предложила мне принять участие, поскольку знала, что я не раз встречался с Н.М.Якушевым.

Я обещал подумать. Хотел уже отправить ей приведенные выше воспоминания о встрече в Рыбинске – и не сделал этого. Вспомнил, что мы живем в новых, «демократических» условиях, когда всякое слово в защиту советской власти воспринимается как непростительная крамола; когда даже те, кто активно боролся с инакомыслием, объявляют себя жертвами и мучениками советского строя. Наверное, Тамаре Пироговой было бы неудобно отказывать мне в публикации воспоминаний, которые не вписываются в общую «демократическую» картину. Вскоре книга воспоминаний «Попробуй выстоять в тени» вышла из печати, и я имел возможность убедиться, что поступил правильно.

Из упомянутого выше разговора с Николаем Михайловичем я вынес одну очень «неудобную» для многих истину: узников ГУЛАГа нельзя стричь под одну гребенку – среди них были люди разных убеждений, хотя порой были осуждены по одним и тем же статьям. По его словам очень большое количество заключенных было осуждено за уголовные преступления. В одном из «лагерных» стихотворений он с горечью писал, что им, политическим заключенным, особо горько было видеть, «что на шапках у конвойных наша красная звезда». И этим многое сказано.

12. «ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС «ФУЛТОНА»

 

Моей дипломной работой в Литературном институте стала повесть «Юность чекиста», изданная в Верхне-Волжском книжном издательстве в 1979 году. В центре повести – события, связанные с установлением в Ярославле советской власти и белогвардейским мятежом 1918 года.

Я уже писал, что мой дед Иван Николаевич Нефедов был узником так называемой Баржи смерти, на которую перхуровцы посадили около трехсот коммунистов и сочувствующих советской власти. Таким образом, вполне естественно, что у меня было и остается свое отношение к революции и гражданской войне, в корне отличное от того, которое сегодня усиленно навязывают обществу «новые русские» историки, политики и журналисты.

Чтобы объяснить свою позицию в отношении гражданской войны, приведу отрывок из моего очерка «Как «большевистские банды» разбили «прославленных полководцев»»…

 

С недавнего времени в наших СМИ и даже в исторических работах наметилась четкая линия: подвергать критике все действия Красной Армии и всячески превозносить белое движение. Оказывается, все командующие Белой Армии были талантливыми и выдающимися полководцами, которые проиграли Красной Армии по какому-то досадному недоразумению.

«Белый рыцарь – Владимир Каппель» – под таким высокопарным заголовком был опубликован очередной очерк о новоявленном «выдающемся» полководце, в котором рассказывалось, как возглавляемая Каппелем Белая Армия отступала под ударами Красной Армии через Урал, Сибирь, до самого Дальнего Востока. Казалось бы – чем хвастаться, если отступаешь, а по-простому – бежишь от противника? Но наши «новые русские историки» и здесь умудряются всё поставить с ног на голову, читаем:

«Конечно, не вина Каппеля (?!) в сибирских неудачах белых... После оставления в конце 1919 года Омска Белая Армия совершает беспримерный, в 3000 верст поход до Забайкалья, который позже получил название Сибирского Ледяного похода… Эта пестрая толпа усталых, голодных, замерзших и больных людей, гонимых собственным народом, называлась армией адмирала Колчака, белыми, а позднее – просто каппелевцами… Люди гибли сотнями каждый день: из-за эпидемии тифа или от лютого сибирского мороза… С удвоенной энергией нападали на растянутые беззащитные обозы организованные банды большевиков и творили над несчастными людьми свирепые расправы. С подходом отступавшей армии к Оби начались восстания гарнизонов в городах Новониколаевске, Томске, Красноярске, Иркутске. Эти восстания и переход белых войск на сторону красных несли с собой новые ужасные трагедии и бесконечно осложняли великий и трудный отход белых войск».

Вдумайтесь, что получилось у автора. С одной стороны он признает, что каппелевцы – это «гонимые собственным народом», а с другой – им противостоят всего лишь «банды большевиков». На пути каппелевцев против них восстают практически все города и переходят на сторону красных – однако элементарное бегство всё равно красиво называется «великим и трудным отходом». Читаешь такое – и не можешь понять, как же «большевистским бандам» удалось разбить таких «выдающихся полководцев», как Деникин, Колчак, Капель и другие? Авторы подобных работ не хотят признавать главное – что Красная Армия была сильнее духом и пользовалась поддержкой народа. По-человечески можно посочувствовать таким, как Каппель (который, кстати, до «принципиального» участия в белом движении высказал согласие «верой и правдой» служить в Красной Армии), но ставить их на пьедесталы вместо тех, кто их разбил, – ни в какие ворота не лезет…

Всё смешалось в России. Отмечаем День защитника Отечества, от которого, по сути, началась история Красной Армии, и одновременно поливаем ее грязью. Раньше строили финансовые пирамиды, сегодня строят исторические пирамиды, в основе которых тоже лежит обман. И этот обман не так безобиден, как может показаться на первый взгляд. Мой сын Михаил так написал об этом в стихотворных строках:

 

 

Кто его знает? Может, действительно, скоро наши «новые русские историки» и у Гитлера найдут «светлые» черты, поскольку он был самым последовательным антикоммунистом ХХ столетия. По принципу: враг моего врага – мой друг»…

 

В работе над повестью «Юность чекиста» мне очень помогло знакомство с Иваном Алексеевичем Гагиным, который жил в доме на Красной площади, где жила сестра моего отца Наталья Федоровна Сударушкина. Она и познакомила меня с Иваном Алексеевичем, которого можно назвать прообразом героя моей повести Тихона Вагина. Я несколько раз приходил к нему на квартиру и записывал его воспоминания о ярославских событиях 1918 года, в которых он принимал непосредственное участие: был красногвардейцем, вместе с моим дедом сидел на Барже смерти, участвовал в освобождении города от перхуровцев. Жена Ивана Алексеевича, которая была гораздо моложе его, заботилась о его здоровье, поэтому старалась, чтобы наши встречи были не очень продолжительными. При этом она ничего не говорила мне, а просто открывала дверь из соседней комнаты и выразительно смотрела на меня. Я понимал ее без слов и сразу же начинал прощаться с Иваном Алексеевичем, хотя ему по-стариковски хотелось еще пообщаться, повспоминать. Когда я подарил ему первый экземпляр книги «Юность чекиста», он был очень доволен, о чем сказал мне в телефонном разговоре. У меня создалось впечатление, что даже придуманные мною сцены и события он принял как действительные, в которых сам участвовал.

Ни одна моя книга не проходила такой болезненный процесс рецензирования, как «Юность чекиста». Как-то я подсчитал, что всего на повесть была сделано десять рецензий. Сначала, как было положено в то время, рукопись прорецензировали в Ярославском отделении Союза писателей СССР и рекомендовали ее для издания. Поскольку я был работником издательства, рукопись отправили на рецензирование в Госкомитет по печати. Потом руководство Верхне-Волжского книжного издательства, чтобы обезопасить себя, отдало рукопись на рецензирование в Серый дом – так называли тогда здание, где размещалось КГБ. Этого показалось мало – и рукопись опять отправили в Москву, чтобы ее прорецензировал человек, знакомый с историей гражданской войны и Всероссийской чрезвычайной комиссии. На мое счастье, рукопись попала в руки бывшего полковника КГБ С.Ананьина, который написал очень добрую рецензию, в которой в частности говорилось:

«Главная ценность повести в том, что читатель верит Борису Сударушкину, воспринимает положительные и отрицательные персонажи как подлинно правдивые, взятые из жизни. Конечно, это не означает, что Борису Сударушкину удалось создать классическое произведение, поведать читателям что-то совершенно неизвестное. О контрреволюционном мятеже в Ярославле в 1918 году написано немало. Но, во-первых, Б.Сударушкин увидел этот мятеж по-своему, во-вторых, далеко не каждый читатель имеет о нем четкое представление, и, прежде всего, молодой читатель.

Место действия в повести – Ярославль. Время действия – с момента установления здесь Советской власти. Читатель узнает, как в Ярославле перешла власть к большевикам, что представляет интерес не только для жителей этого старинного русского города. Ведь, как и повсюду, большевики в борьбе с эсерами, меньшевиками и прочими врагами Советской власти победили потому, что пользовались поддержкой трудового народа и, прежде всего, рабочих. В повести подчеркивается, что именно рабочий класс – главная опора Советской власти. И это еще раз подтвердилось во время контрреволюционного мятежа в 1918 году.

Завершается повесть описанием ликвидации последствий мятежа, розыском уцелевших и ушедших в подполье мятежников, причем опять же большевикам активно помогали прежде всего рабочие. Здесь уместно заметить, что Борис Сударушкин не идет по стопам авторов детективных произведений, посвященных чекистам. У них на первом плане, как правило, интригующий сюжет (процесс расследования уголовного преступления, процесс выполнения какого-то задания), а при таком подходе человек нередко отходит на второй план, превращается в своеобразный привесок к сюжету. У таких авторов верхом мастерства почему-то считается детально описать профессиональные приемы уголовных преступников, а также работников уголовного розыска, чекистов, причем, зачастую без знания методов их работы.

У Бориса Сударушкина на первом плане – люди, сюжет выполняет свою роль – помогает писателю создать характеры. Когда Борис Сударушкин описывает работу чекистов, опять же у него, во-первых, на первом плане человек; во-вторых, он не занимается сочинительством: чекисты у него действуют так, как они и должны действовать в далеком 1918 году. И вот что еще характерно: у детективщиков враг – дурак, его легко выявить, обезвредить. А значит, неминуемо принижается подвиг чекиста, точнее, советского человека, направленного партией на эту важную и трудную работу. У Бориса Сударушкина враг – хитрый, умный, его очень нелегко выявить и обезвредить, что целиком и полностью соответствует жизненной правде. Таким образом, в показе чекиста и его нелегкого и опасного труда Борис Сударушкин стоит на правильном пути. Хочется надеяться, что Борис Сударушкин напишет повесть о дальнейшей судьбе Тихона Вагина, причем так же реалистически, не отступая от жизненной правды, как он написал повесть о героической юности молодого рабочего, ставшего чекистом».

Вместе с рецензией на повесть С.Ананьин прислал мне теплое письмо, в котором просил рассказать о себе, почему я вышел на тему Ярославского мятежа, чьи воспоминания использовал. Я подробно ответил на эти вопросы и задал свой вопрос – откуда он так хорошо знает о подробностях и деталях мятежа? Он ответил мне по телефону:

– У меня есть хороший старый друг – Давид Львович Голинков, автор двухтомной монографии «Крушение антисоветского подполья в СССР». Когда я, Борис Михайлович, читал вашу рукопись, то постоянно звонил ему и спрашивал, так ли было на самом деле, как это описано у вас. И Давид Львович, прекрасно знающий историю всех контрреволюционных выступлений, тут же выдавал мне нужную справку. Так что фактическую сторону вашей повести я проверил на самом высоком, профессиональном уровне. Настоятельно советую вам продолжить работу над этой темой…

К этому времени я и сам начал подумывать о продолжении повести «Юность чекиста». Во-первых, осталось много не использованного материала. Во-вторых, мне понравился сам процесс создания исторической повести – было интересно работать в архиве, пересматривать старые газеты, изучать другие источники. В-третьих, у меня появился новый свидетель событий, связанных с Ярославским мятежом. Ко мне пришел старик, прочитавший в газете отрывки из повести «Юность чекиста». Оказалось, во время мятежа он жил во дворе Государственного банка на Варваринской улице, в здание которого обосновался штаб перхуровцев. Старик своим глазами видел всех руководителей мятежа, как они бежали из штаба, когда в город вошли красноармейцы. Рассказал мне о таких деталях, которые грех было не использовать. Так появилась повесть «По заданию губчека», а следом за ней повесть «Последний рейс «Фултона» – заключительная книга трилогии. При создании этой книги я широко использовал воспоминания учителя М.А.Драчева и материалы областного архива.

О содержании повести «Последний рейс «Фултона»» лучше всего в областной газете «Юность» рассказала журналистка Ольга Скибинская:

«Борис Сударушкин в своей новой повести вновь обращается к первым годам становления Советской власти на Ярославской земле, возвращается к своим героям. Позади остались революционные события 1917-го и кровавый мятеж 1918 года, но поступающие в губчека новости не радуют: в лесах продолжают действовать бело-зеленые банды, в городе не разоблачены еще все заговорщики – горят по ночам продовольственные склады, не прекращаются грабежи и убийства. Возвратившийся из госпиталя Тихон Вагин готов к выполнению любого, самого опасного задания. Но очередное поручение необычно отличается от предыдущих. Городу, еще не оправившемуся от мятежа, грозит страшный голод. Правительство молодого государства помочь ресурсами не может – все силы отнимают фронты, сжимающиеся кольцом вокруг Республики Советов. Единственное, что предлагает Москва, это спасти детей из самых нуждающихся семей, отправив их на пароходе по Волге в хлебородные губернии. Только выбравшись из голодного города, дети смогут выжить. Инициативу по спасению детей берут на себя чекисты.

Книга написана автором в жанре детектива, но в основу ее положены подлинные события. Использованные архивные материалы, а также воспоминания современников позволили достоверно воссоздать атмосферу этого непростого времени, когда судьбы беспризорников переплеталась с судьбами мятежников – Савинкова и Перхурова. Поэтому только сначала Тихону казалось, что трудности, связанные с предстоящей поездкой, ограничиваются лишь дефицитом медикаментов, недостатком продуктов, подбором воспитателей и обслуживающего персонала.

В губчека поступают сведения, что в связи с отступлением Колчака в город прибыл сотрудник белогвардейской контрразведки для инспекции всей колчаковской агентуры в Поволжье и передаче ее деникинской контрразведке. «Волга – это бикфордов шнур. Если его удастся поджечь, взорвем большевистскую Россию, расколем ее пополам», – говорит скрывающийся под чужим именем колчаковский агент. Чекисты предполагают, что для реализации этой цели врагом может быть использована акция спасения детей. Вовремя разоблаченная подготовка к диверсии на пароходе, загадочная гибель одного из воспитателей, огромная ответственность за судьбу каждого из тысячи малолетних пассажиров, – всё это заставляет Тихона Вагина снова и снова анализировать каждый свой шаг, подозрительно вглядываться в лица попутчиков. Кто из них друг, а кто скрытый враг? Обстановка обострилась еще и тем, что за неделю до отплытия «Фултона» пал Царицын, и пароход с каждым днем все больше приближался к линии фронта…»

 

13. МИША И КАРАБИХА

 

Миша родился 3 июля 1977 года в Ярославле. В тот день в Карабихе проходил очередной Некрасовский праздник поэзии. Тогда я не обратил внимание на это совпадение событий, а оказалось – оно было знаменательным и как бы продолжило «некрасовскую» линию в истории нашей семьи. Дело в том, что родители моей матери жили в доме (Угличское шоссе, 2/53) на бывшей Сенной площади, ныне площадь Труда, который когда-то принадлежал отцу Н.А.Некрасова. В этом старинном здании мне тоже довелось жить в самом раннем детстве. Вот и Миша родился в день, отмеченный именем Некрасова.

Через четыре года после рождения Миши я ушел из издательства и по переводу был назначен заведующим музеем Н.А.Некрасова в Карабихе. На этот шаг я решился исключительно из любви к поэзии Некрасова, интереса к его личности, намереваясь всерьез заняться изучением жизни и творчества поэта. Однако мои благодушные мечты рассеялись уже через неделю после вступления в должность – текущие хозяйственные дела занимали всё мое рабочее время, но и его не хватало. Чтобы не мотаться каждый день в Ярославль, где у нас была однокомнатная квартира, я обратился к директору Ярославского музея-заповедника В.И.Лебедеву, в подчинении которого находилась тогда «Карабиха», с просьбой разрешить мне поселиться с семьей в так называемом Рубленом домике на территории усадьбы. Отзывчивый и по-военному решительный человек Вениамин Иванович пошел навстречу, хотя это и было связано с некоторыми «музейными» нюансами.

Так Рубленый домик поступил в наше полное распоряжение. Нашлась кое-какая мебель, посуду и все прочее привезли из ярославской квартиры. В Карабихе, обходясь скромными «деревенскими» удобствами, проживали всю рабочую неделю и только на выходные возвращались в Ярославль.

Хотя «карабихский» период не был продолжительным, он сыграл в судьбе Миши значительную роль. Дело в том, что еще до переезда в Карабиху имя Некрасова часто звучало в нашей квартире. Отец моей жены Евгений Никифорович Храмов тоже очень любил творчество Некрасова. После рождения Миши он приезжал к нам в Ярославль чуть ли не каждый день, рождение внука от любимой дочери буквально омолодило его. Мише не было еще и года, когда Евгений Никифорович начал читать ему свою любимую поэму «Кому на Руси жить хорошо». Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами, словно всё было только вчера: сидят на диване «старый и малый» и буквально наслаждаются строчками некрасовской поэмы.

В результате этих чтений еще до Карабихи Миша наизусть знал уже целые куски из поэмы. За делами и хлопотами, которые свалились на мою голову, я даже не успел рассказать Мише о связи Некрасова с Карабихой, о том, что именно здесь создавалась поэма – всё это сделал за меня Евгений Никифорович. С ним Миша совершил и первую экскурсию по музею. А мне досталась другая роль – по вечерам вместе с Мишей и дежурными сотрудниками музея Ириной Константиновной Соколовой или Кирой Александровной Торочковой мы закрывали и опечатывали двери музейных зданий, в том числе – Восточного флигеля, где находились мемориальные комнаты Некрасова. И всякий раз Миша просил разрешить ему посидеть в высоком кресле перед письменным столом Некрасова. Кто знает, может, именно в эти секунды в нем зарождался будущий поэт. Так или иначе, но первое стихотворение Миша сочинил в Карабихе.

Избитое выражение – здесь всё дышало поэзией – применимо к Карабихе с ее парками, прудами и ручьем Гремихой как нельзя лучше. Часто нам с Наташей стоило немалого труда найти сына на обширной территории усадьбы, где он гулял вольно, без всякого присмотра. А тут еще толпы экскурсантов и «высокопоставленные» посетители: министры, дипломаты, именитые артисты и космонавты. Мне довелось встречать Валентину Терешкову, которая приехала в Карабиху вместе с дочерью и в сопровождении первого секретаря Ярославского обкома КПСС Ф.И.Лощенкова. Смешно было наблюдать, как главный ярославский чиновник мелким бесом крутится вокруг знаменитой землячки со связями «на самом верху».

Впрочем, и другое местное начальство вело себя в отношении именитых гостей также заискивающе, подобострастно. Курировавший «Карабиху» заместитель председателя облисполкома С.Н.Овчинников установил настоящий церемониал, какого гостя где встречать: самых важных – у ворот в усадьбу, менее влиятельных – у подъезда Центрального дома, следующих по рангу – в вестибюле и т.д. Несколько раз я впопыхах забывал об этой субординации, за что неизменно получал телефонный нагоняй.

А мне, признаться, тогда было просто не до церемоний. Согласившись заведовать музеем «Карабиха», я представления не имел о его аварийном состоянии: здания нуждались в капитальном ремонте, заборы вокруг усадьбы рушились, экспозиция давно устарела. Зимой то не хватало угля для кочегарки, то выходил из строя местный водопровод, и воду приходилось ведрами таскать из Гремихи, то по-черному запивал кто-нибудь из кочегаров. Последнее происходило так часто, что ночью, когда дежурил самый ненадежный «кадр», я спал, не раздеваясь и положив руку на батарею. Как только она остывала, надевал валенки и по сугробам бежал в кочегарку. Если не удавалось растолкать кочегара, кидал уголек в топку сам.

Многому научила меня Карабиха. До этого никогда не брал косу в руки, а здесь пришлось – по разнарядке сверху за лето на территории усадьбы надо было накосить и высушить пять тонн сена. А мужиков в музее – раз-два и обчелся, все больше женщины пенсионного возраста. Рассказываю об этом не для того, чтобы покрасоваться или пожаловаться, – всё это видел Миша, в какой-то степени карабихские впечатления наверняка формировали его характер. Несмотря на некоторые трудности и шероховатости, в целом нас встретили в Карабихе по-доброму. Моментально сошлась с сотрудниками музея Наташа, которая стала работать садовником, товарищи появились и у Миши, из Карабихи в Ярославль он возвращался неохотно.

Еще до меня было принято решения создать в музее экспозицию «Литературная жизнь Ярославского края». Вполне естественно, что открывать экспозицию должны были материалы, посвященные «Слову о полку Игореве», древний список которого, по словам графа А.И.Мусина-Пушкина, он нашел в Ярославле, в Спасо-Ярославском монастыре. Меня и раньше интересовала запутанная история находки и гибели «Слова», поэтому я с удовольствием взялся за продолжение сбора материалов на эту тему. А заодно, как директору музея, мне надо было пополнять знания о жизни и творчестве Некрасова. Существовало негласное правило, что самым именитым посетителям музей должен показывать его директор. Тут, как говорится, ни в коем случае нельзя было ударить в грязь лицом. За время моего директорства в Карабиху приезжали и министры, и известные артисты, и иностранные дипломаты.

В Карабихе работали замечательные старушки-смотрительницы, с которыми у меня тоже установились теплые отношения. Помню, приходит одна из них ко мне в кабинет и говорит: «Завтра я на работу не выйду – надо козу в соседнюю деревню вести». Спрашиваю: «Зачем?» «Как зачем? – удивляется женщина. – Вы что, Борис Михайлович, до сих пор не знаете, как дети на свет появляются?» «А причем здесь дети?» «Как причем? В Карабихе ни одного козла не осталось, неужели не ясно. Вот и приходится с козой в соседнюю деревню тащиться».

Возможно, мы окончательно прижились бы в Карабихе, если бы не письмо, которое я вместе с Анатолием Федоровичем Тарасовым – создателем музея и его первым директором – написал на имя первого секретаря Ярославского обкома КПСС Ф.И.Лощенкова о том плачевном состоянии, в котором находится музей. Спустя несколько дней меня вызвал к себе директор Ярославского музея-заповедника В.И.Лебедев и рассказал о своем разговоре с заместителем председателя облисполкома С.Н.Овчинниковым, везде доказывающим, что под его мудрым присмотром Карабиха находится в прекрасном состоянии. Нашим письмом он был возмущен дальше некуда, а поскольку воевать с почетным пенсионером и Заслуженным деятелем культуры Тарасовым было неприглядно, обрушил весь свой гнев на меня и через Лебедева передал мне, что если я не угомонюсь, опять буду куда-то писать, то вылечу из Карабихи не по собственному желанию, а по увольнению. Как мог, Вениамин Иванович попытался меня дружески успокоить – на то и начальство, чтобы пугать подчиненных, но я понял: как бы хорошо я ни работал, следить за мной из облисполкома будут не просто строго, а с подозрением, что я еще чего-нибудь такое выкину. Тут у любого руки опустятся. А Карабиха, между тем, действительно нуждалась в кардинальных мерах спасения, раз в год проводимый перед Некрасовским праздником поэзии косметический ремонт был подобен макияжу на лице покойника.

Так я принял решение уволиться. Вениамин Иванович Лебедев попытался меня отговорить, но я настоял на своем. Расстались мы без обид. Больше того, спустя несколько месяцев после моего увольнения Вениамин Иванович пригласил меня к себе и предложил возглавить только что созданный отдел музея, посвященный истории «Слова о полку Игореве». Предложение было заманчивое. До этого в Москве у меня вышла книга «Уединенный памятник» – об истории находки и гибели списка «Слова», за которую я был удостоен звания лауреата премии журнала «Молодая гвардия». Работа в музее позволила бы продолжить эту тему на более высоком уровне. Однако тут я вспомнил, что уже начал писать новую книгу, работа над которой потребует немало времени и усилий, – и отказался.

Можно сказать, этот разговор поставил точку на ярославской странице нашей семейной жизни. Поменяв квартиру «однушку» в Ярославле на трехкомнатную квартиру, мы переехали в Семибратово, где жила моя мать и родители Наташи. Этот переезд устроил всех – и наших родителей, и нас с женой, и Мишу, для которого уютное Семибратово стало как бы продолжением Карабихи. Кстати, поселились мы на улице Некрасова.

 

14. СЕМИБРАТОВО

 

Первые школьные годы Миши для нас, родителей, оказались трудными, но не по его вине. Возникла проблема: он лучше владел левой рукой, чем правой, то есть оказался левшой. Это сейчас общеизвестно, что таких детей, чтобы не травмировать их, не надо переучивать. А тогда первая учительница Миши, в общем-то, добрая женщина, восприняла это как недостаток, который надо немедленно искоренять. И искореняла – как только Миша, забывшись, опять брал ручку в левую руку, бросала его тетрадь на пол. Класс смеялся, а что испытывал Миша – приходится только догадываться. В конце концов, учительница своего добилась – в классе он стал писать правой рукой, а дома – левой.

Однажды, когда Миша уже учился в университете, он показал мне, как одновременно пишет сразу обеими руками и объяснил, что иногда делает так на занятиях, когда не успевает конспектировать лекцию. Но бесследно для него эта школьная история с переучиванием не прошла. Трудно избавиться от мысли, что именно она стала причиной сахарного диабета, которым заболел Миша. Ни у меня, ни у Наташи не было в роду диабетиков, сладостями он тоже не очень-то увлекался. Осталась третья причина – нервное потрясение. Все это объяснила Наташе в областной больнице пожилая женщина-эндокринолог. Потом попросила ее и Мишу выйти из кабинета и позвала меня. Запомнился мне этот разговор.

– Заболевание у вашего сына очень серьезное и пока неизлечимое, – напрямую заявила она. – Теперь вам под эту болезнь надо весь образ жизни перестраивать. Утешить вас мне нечем. Единственное, что могу сказать: за тридцать лет работы эндокринологом я убедилась, что дети, больные сахарным диабетом, как правило, очень сообразительные и способные. Разговор с вашим сыном лишний раз убедил меня в этом…

Мне часто доводилось слушать сетования родителей на то, как тяжело достается им обучение детей в школе: не хотят делать домашние задания, балуются на уроках, прогуливают, учителя ругают на родительских собраниях, вызывают родителей в школу. Другие жаловались, что учителя не любят их ребенка, умышленно занижают оценки, одноклассники обижают, с теми и другими приходится самим разбираться, просить, требовать, угрожать. Вынужден признаться, что за все время учебы Миши в Семибратовской средней школе я не был ни на одном родительском собрании, ни разу не приходил в школу с кем-либо разбираться, просить переправить оценку и т.п. Больше того, каждый раз, когда я делал попытку помочь Мише с домашними заданиями и открывал дверь в его комнату, он коротко говорил: «Не мешай». Иногда жена подступала ко мне: «Что-то у него там не получается, помоги». Чтобы лишний раз не спорить с ней, я открывал дверь, уже зная, что услышу от Миши.

Ни я, ни жена никогда не проверяли, сделал ли Миша уроки, потому что необходимости в этой проверке просто не было. Откуда у него взялась такая ответственность – по правде говоря, не знаю. Хотя я учился в школе тоже неплохо, но родители меня все-таки контролировали. Наташа говорила про себя то же самое. А с Мишей всё было иначе. Иногда мне даже становилось обидно, что ничем не могу помочь сыну, и я в шутку высказывал ему свою обиду. Однажды он так ответил на это:

– Папа, чего ты обижаешься? Ни химию, ни математику ты не знаешь, а в литературе и в истории я и без тебя как-нибудь разберусь…

Я уже и сам к тому времени понял, что у Миши явно выраженное гуманитарное направление ума и способностей. Понять это было не трудно: по тому, с какой жадностью он читал художественные книги, как отнимал у меня газеты, чтобы прочитать их первым, с какой живостью пересказывал прочитанное и комментировал его. И опять вынужден признаться, что я никак не корректировал этот процесс, лишь иногда советуя ему прочитать ту или иную книгу, статью. Я очень быстро понял, что ему ничего нельзя навязывать силком, поэтому иногда действовал хитростью. Например, прочту какую-нибудь книгу, расхвалю ее Наташе, как бы не замечая сына, гляжу – на следующий день книга уже оказалась в его комнате.

Миша не был отличником и, вроде бы, никогда не стремился им стать, хотя получать пятерки любил. Возвращаясь с родительских собраний, Наташа рассказывала мне, что некоторые учителя жалуются на Мишу: если его не спросишь, когда он тянет руку, то обижается и в знак протеста даже отворачивается от доски. Причем мог это сделать даже на уроках тех учителей, которых уважал: Л.Г.Баюровой, И.И.Климова, А.Д.Шихаревой, А.П.Шлепаковой. Короче говоря, был с характером.

Пожилая женщина-эндокринолог оказалась права в главном: Миша рос сообразительным, многое схватывал на лету, без зубрежки. Помню, когда он учился в выпускном классе, у нас с Наташей как-то зашел разговор о том, что хорошо бы ему, для поступления в институт, получить хотя бы серебряную медаль. Для этого надо было что-то там пересдать. Миша возмутился: «Зачем мне это нужно?!» Больше мы этот разговор не поднимали. У Миши очень сильно было развито чувство неприятия всего формального, показушного. Наверное, поэтому он органически не переваривал лживых, неискренних людей. Как чувствовал, что именно они нанесут ему в недалеком будущем самые болезненные, самые подлые удары…

После окончания школы Миша решил поступать на заочное отделение исторического факультета Ярославского педагогического университета. Нет нужды говорить, как его выбор обрадовал меня, хотя, признаться, мое влияние тут все-таки сказалось. Иметь рядом собственного историка, с которым можно было посоветоваться, поспорить, обменяться мнениями, – это была моя давнишняя мечта. Литературный институт им. А.М.Горького в Москве, который я закончил, был хотя и престижным, единственным в своем роде, но к истории меня «тянуло» не меньше чем к литературе, если не больше.

Сдавать первый экзамен – историю – мы поехали вдвоем. Я не сомневался – этот предмет Миша знает, и не только в рамках школьного курса. Пугало другое – при сахарном диабете нельзя нервничать, да и инсулиновый укол надо было сделать вовремя (в то время Наташа делала ему два укола – один утром, другой вечером). Вот тогда я впервые, несмотря на Мишины возражения, решил ему помочь: подошел к декану исторического факультета и попросил об одном – чтобы экзамен у Миши приняли побыстрее, объяснил ситуацию. Мишу вызвали в первом потоке, и уже сам он пошел сдавать экзамен первым, почти без подготовки. Помню, появился из кабинета бледный и хмурый. «Что, – спрашиваю, – плохо дело?». Уже не скрывая улыбки, он протянул мне экзаменационный лист, а в нем – «отлично». На «отлично» написал и сочинение на тему о патриотизме.

Студентом Ярославского педагогического университета он стал, еще не имея диплома об окончании средней школы, его он получил позднее. Мы с Наташей присутствовали на этом мероприятии. Дипломы, как принято, выдавали в порядке степени успеваемости. Миша получил его вторым.

Так в судьбе Миши начался новый этап – студенческий. К слову сказать, и в университете, как до этого в школе, я больше никогда и ни о чем не просил за Мишу, случай со вступительным экзаменом по истории был первым и последним. Да и нужды в этом не было, в университете Миша тоже учился с удовольствием и с ответственностью. В группе он был самым юным, среди однокурсников – учителя и даже директора школ, люди солидные, в основном семейные. Не удивительно, что они сразу стали называть Мишу Малышом, всячески опекали его. Убедившись в его способностях, успокаивали перед экзаменами: «А тебе-то, Малыш, с твоей головой чего волноваться? Обязательно сдашь, да еще на пятерку».

Обычно, так и было. В целом преподаватели тоже относились к Мише с интересом, доброжелательно. Лишь иногда приезжал с занятий сердитым, не выбирая выражений, ругал какого-нибудь нерадивого преподавателя:

– Стоило ехать за пятьдесят километров, чтобы слушать, как он учебник слово в слово пересказывает…

И совсем с другим настроением он возвращался, когда занятия нравились. Помню, про какого-то старичка, который читал лекции по экономике, он мне целый вечер рассказывал с таким восторгом, с каким фанаты говорят о своих кумирах. С этим же искренним восхищением он рассказывал о некоторых других преподавателях.

Однако это не мешало ему тут же сочинять о них короткие юмористические стихи. К сожалению, большинство студенческих стихотворений Миши не сохранилось, в моей памяти остались только некоторые строчки, написанные в шутку, не для печати.

Многие контрольные и курсовые работы, которые Миша писал в университете, позднее стали главами его книг. Именно так появилась на свет первая книга о Семибратове «О семи братьях-сбродичах, заповедной Кураковщине и несбывшейся мечте», которая вышла в 1998 году, к 50-летию Семибратова.

Для дипломной работы Михаилу были предложены такие узкие темы, которые его совершенно не интересовали. Приезжал из Ярославля мрачнее тучи, но вскоре сам же нашел выход из положения – обратился на кафедру методики преподавания, к доценту Ольге Федоровне Рожковой. Дело в том, что параллельно с работой над книгой «О семи братьях-сбродичах, заповедной Кураковщине и несбывшейся мечте» Михаил пытался самостоятельно подготовить методическое пособие по преподаванию краеведения в Семибратовской средней школе. Показал книгу и проект методического пособия Ольге Федоровне – и она тут же согласилась стать руководителем его дипломной работы. В результате диплом был защищен на «отлично».

Сразу после защиты диплома Ольга Федоровна подошла ко мне и сообщила, что предложила Мише стать соискателем – то есть заочником аспирантуры с последующей защитой кандидатской диссертации, но он отказался. «Уговорите его, пожалуйста, парень-то у вас очень способный, ему обязательно надо продолжить образование». Я слишком хорошо знал Мишин характер, чтобы надеяться его переубедить, хотя и сделал такую попытку. Ответ был тот же, что и при разговоре о медали: «Зачем мне это?». Он как будто знал, какой короткий срок отпущен ему судьбой.

По правде говоря, я долгое время не обращал внимание на поэтические способности Миши. Когда работал в Верхне-Волжском издательстве и возглавлял редакцию художественной литературы, убедился, что пишущих стихи много, делающих поэзию – единицы. Мне довелось знать многих молодых авторов, для которых занятие поэзией обернулось крушением их надежд. Естественно, я не хотел видеть среди них своего сына, хотя и отмечал, что сочинение, например, поздравительных стихов дается ему очень легко, за несколько минут он мог сочинить целую шуточную поэму.

Свое мнение о стихотворных способностях Миши я изменил после одного случая. По вечерам мы часто гуляли по Семибратову, обсуждая всякие местные и семейные новости, но однажды речь зашла о политике, о предстоящих выборах. Я удивился, какие точные и лаконичные оценки Миша дает политикам. «Вот бы и сочинил о каждом из них по стихотворению», – в шутку сказал я. – «Пожалуйста, хоть сейчас, – ответил Миша. – Ну, с кого начать?» – «Начни с Жириновского», – предложил я, на мой взгляд, самую доступную для юмора кандидатуру. Буквально через минуту Миша «выдал» мне первое четверостишие. Затем я называл одного политика за другим, а Миша, с той же периодичностью, читал мне одно четверостишие за другим.

Короче, я попросил Мишу показать мне все написанные им стихи, чтобы посмотреть, можно ли из них составить книгу. Думал, обрадую сына своим предложением, но вышло иначе – мне пришлось его уговаривать, приводить всяческие доводы, которые, по крайней мере, разожгли бы его честолюбие. Наконец, с большим трудом мне удалось его уломать. При этом он так и не показал мне тетради и блокноты со всеми своими стихами, а в школьной тетрадке специально для меня сделал из них выборку. Нетрудно было догадаться, какие стихи он не хотел мне показывать, – конечно, о любви. Кроме того, он поставил мне непременное условие: чтобы книга заканчивалась стихотворением «Эпитафия», в котором были такие строки:

 

 

Я пытался отговорить его печатать это стихотворение, но безуспешно. «Тогда мне никакой книги не надо», – заявил он. Я вынужден был согласиться с этим ультиматумом, но до сих пор не знаю, правильно ли поступил: ведь в этом стихотворении Миша как бы бросил смерти вызов…

 

15. СМЕРТЬ САШИ

 

В декабре 1983 года мне позвонила из Москвы мать Саши Гаврилова тетя Катя. Коротко спросила:

– Боря, Саша у тебя?

– Нет. А что случилось?

– Если его нет у тебя, значит, его нет в живых, – и тетя Катя заплакала.

Я пытался ее успокоить, но и сам не верил в свои слова.

Саша умер в московском автобусе. Роза была в очередной творческой командировке. Как-то он признался мне, что не любит оставаться один. Я поделился с ним той же слабостью. На своей последней книге стихов «Звездная борозда», вышедшей в 1981 году в издательстве «Современник», он написал характерную фразу: «Будь рядом, – не расставайся с близкими».

Видимо, и на этот раз он ушел из дома, чтобы избавиться от одиночества. Документов при нем не было. Еще бы день – и его похоронили как неизвестное лицо. Найти его помог случай – в отделение милиции, куда в поисках Саши обратилась тетя Катя, зашел милиционер из другого отделения и, услышав разговор о пропаже человека, вспомнил, что на их участке обнаружили мужчину без документов.

Похоронить Сашу тетя Катя решила в Ярославле. Когда встал вопрос о кладбище, пришлось обратиться за помощью к Ошанину, который посодействовал, чтобы могила была не на самой окраине кладбища, прислал траурный венок.

Мне довелось присутствовать на нескольких писательских похоронах, но похороны Саши были самые скромные. С кладбища, чтобы помянуть его, мы вернулись в деревянный домик его тети на Перекопе, едва поместились в маленькой комнатке за столом под иконами. Собрались самые близкие Саше люди – его родственники, московские, ярославские и ростовские знакомые: Виктор Московкин, Виктор Андрианов, Михаил Китайнер, Александр Голицын. Была и жена Роза, и женщина, которая любила Сашу.

Примерно через год вместе с ней и с Александром Голицыным мы посетили тетю Катю в семейном общежитии, в комнатке на одного человека. Она уже плохо передвигалась, не могла выходить в магазин, но за ней ухаживали соседки – тоже пожилые женщины-одиночки.

Это была моя последняя встреча с тетей Катей – прекрасной женщиной, которой Саша посвятил, пожалуй, самые проникновенные и сердечные слова:

 

 

Невольно вспоминается Некрасов. Особенность чисто русской поэзии – найти слова о матери в самой глубине сердца...

В книге «Бегущий свет» редактор заменил в этом стихотворении слово «распятые» на «печальные», но Саша в подаренном мне сборнике исправил так, как было в оригинале.

Буквально с нежностью относился Саша к Ростову и ростовцам, которые согрели его своей любовью и заботой в самом начале жизненного и поэтического пути. Не озлобила его даже трагическая гибель отца, вернувшегося из фашистского концлагеря с тетрадкой собственных стихов. Может, из этой тетрадки и выросла Сашина любовь к поэзии? «Островком детства» назвал поэт Ростов Великий в одном из стихотворений. Неоднократно возвращался он в стихах к знаменитым ростовским колоколам, которые стали как бы музыкальным сопровождением его поэзии, посвященной Родине, России, в «громогласье колокольном» прорывался и его любящий голос. Но не только любование звучало в этих стихах. Так, в стихотворении о Ростовской звоннице была и тревога, и боль:

 

 

При всем моем уважении к тем, кто до Саши и после него писал и пишет стихи о Ростове, нет пока среди них Поэта, чьи стихи приходили бы на ум, когда бываешь здесь. А стихи Саши вспоминаются естественно и легко, как слова душевной песни, когда услышишь знакомую мелодию.

Из ростовских знакомых Саши обязательно следует назвать Виктора Александровича Андрианова, с которым и меня связывают теплые дружеские отношения, не раз проверенные в самых разных ситуациях. Я и раньше замечал, что человек, который нравился Саше, был по душе и мне. И наоборот.

Это замечательно, когда у провинциального города есть свой поэт, который горячо и искренне его любил! Однако, к сожалению, имя поэта Александра Гаврилова постепенно стирается в памяти Ростова. Еще в преддверии его сорокалетия были сделаны попытки увековечить его память, но они так и не увенчались успехом. Спустя десять лет, когда Россия превратилась из советской в рыночную, этот вопрос даже не поднимался. По мнению некоторых «ответственных» людей, Александр Гаврилов «не дотягивал» до такой чести: и написал не так уж много, и пошумел в своей короткой жизни немало. Трудно спорить с такими людьми, потому что им подавай заслуги и регалии, которые можно пощупать и взвесить. Больше всего меня поразило, что среди этих людей оказались и те, кто претендует на свою причастность к литературе. Но неужели в Ростове мало настоящих любителей поэзии, понимающих, что почетные звания и толстенные «кирпичи» избранных произведений отнюдь не обязательны для истинного поэта? Пусть поздно, но поняли же это с Николаем Рубцовым! Кстати, пути Саши и Рубцова пересеклись в Литературном институте. Почему бы им не оказаться рядом и в нашей памяти? Ведь и в Вологде были люди, всячески противившиеся посмертной известности Николая Рубцова, отказывавшие ему в признании его таланта.

Скучные, далекие от культуры люди есть и в Вологде, и в Ростове, и в Ярославле, но почему в наше время, когда мы возвращаем из забвения даже тех поэтов, которые покинули родину, не вспомнить и не увековечить память о тех, кто до конца любил свой светлый край и запечатлел его в своей поэзии? Не надо бояться оскорбить чувства обывателей – они всегда были первыми неприятелями поэтов, причем самыми последовательными и непримиримыми, потому что вообще не понимают, зачем нужна поэзия, если от нее нет ни сытости, ни удобств. Думаю, на родине Саши таких найдется не так уж и много, а больше тех, кто просто не знает творчество земляка Александра Гаврилова. Чтобы сохранить память о нем, не обязательно называть его именем улицу – достаточно проводить посвященные ему литературные чтения. И я уверен – у Саши появятся новые друзья, новые почитатели его искренней поэзии. Сегодня, после революционного периода дележа (точнее – грабежа) государственной собственности, самое время вспомнить и о других наших ценностях, которые не нужны новым русским, но необходимы нам – простым русским людям.

Первые свои воспоминания о Саше я написал 20 лет назад. Добавилось больше горечи. Многое изменилось за эти годы в стране, в душах людей. Многое можно объяснить объективными причинами, но нельзя терять историческую память, память о близких и талантливых земляках. В том числе нельзя забывать, что кроме преуспевающих и вполне благополучных столичных поэтов, ранее прославлявших один строй, сегодня – другой, были и Николай Рыбцов из Вологды, и Александр Гаврилов из Ростова. Любовью за любовь ответим нашим талантливым землякам, иначе просто оглохнем от корыстного, рыночного словоблудия, забудем свое родство...

Напоследок должен сказать, что сразу после похорон Саши его жена Роза Хуснутдинова отдала мне папку с его стихами. В ней были как ранее изданные, так и неопубликованные стихи. Издать все поэтическое наследие удалось только спустя годы, когда за дело взялся Сашин земляк – поэт и журналист, член Союза писателей России Николай Родионов. Я беру на себя смелость выразить ему искреннюю благодарность от имени всех, кто знал и любил Сашу Гаврилова.

 

  16. «ЕСТЬ И В НАШЕЙ ИСТОРИИ СВЕТЛОЕ»

 

20 марта 1989 года секретариат Правления СП РСФСР принял меня в Союз писателей. В связи с этим в областной газете «Юность» было опубликовано интервью со мной под названием «Есть и в нашей истории светлое». С небольшими сокращениями приведу это интервью, поскольку в нем отразились и мои удачи, и заботы, и мысли по поводу того, что происходило в стране в то время. Первый вопрос был дежурный – рад ли я вступлению в Союз писателей?..

«– Не буду скрывать, я рад этому событию в своей жизни, давно и трудно шел к нему. В последнее время в нашей печати появилось несколько статей, в которых высказывалось предложение распустить Союз писателей. Для меня самым непонятным и несуразным моментом в этих выступлениях было то, что иногда писали их люди, которые при всем своем желании так и не смогли стать членами Союза писателей. А теперь они с озлобленностью и пафосом требуют его ликвидировать. Уверен, что даже если бы я не стал членом СП СССР, то все равно не опустился бы до такой демагогии. Писатели должны иметь свой профессиональный союз точно так же, как музыканты, художники, архитекторы, журналисты. Особенно сейчас, когда в литературе и искусстве идет чуть ли не гражданская война. Но это отдельная тема, о которой не скажешь коротко, общими словами.

– И все-таки от нее не уйдешь. Вы посвятили три книги истории становления Советской власти в Ярославле, рассказываете в них о первых наших чекистах. Как вы теперь, в наше время, относитесь к этой теме!

– После того, как стало известно о репрессиях 37–38-го годов, некоторые читатели были склонны предать все книги о чекистах анафеме. Знаю, как трудно переубедить людей, которые не умеют и не хотят думать. А ведь достаточно вспомнить, что в результате сталинской политики было репрессировано 80 процентов большевиков с дореволюционным стажем. Очень много среди них было и первых чекистов, а всего их репрессировали около 20 тысяч – обе цифры приводились в нашей печати. Конечно, в той «кровавой бане» подвергались опале и бывшие организаторы репрессий, которых заменяли другими, чтобы отвести вину от вождя и его ближайших подручных. Но были и тысячи большевиков-чекистов, которые до конца сохранили верность идеалам революции, остались порядочными людьми.

– Чувствуется, то, о чем вы говорите, у вас наболело.

– Вы правы. Сейчас появилось много таких, кто получает какое-то ненормальное удовольствие, смакуя ошибки, трудности, народную трагедию. Всё остальное в нашей истории, светлое и героическое, их просто не интересует или даже наоборот – вызывает озлобление. В прошлом году в Верхне-Волжском издательстве вышла моя повесть «Последний рейс «Фултона», рассказывающая о том, как летом девятнадцатого года ярославские большевики спасли от голодной смерти детей, отправив их пароходом в так называемые хлебородные губернии. Большую роль в успехе этого рейса сыграл председатель Ярославской губчека Михаил Иванович Лебедев – именно к нему обратились наши учителя за помощью, когда выяснилось, что детей нечем будет кормить во время этого необычного рейса. Хорошо знали в Ярославле, как предгубчека любит детей – шестерых беспризорных усыновили они с женой в то трудное время, когда чекисты сидели на второй продовольственной категории и голодные обмороки случались с ними прямо в губчека. Вот почему и пришли к нему за помощью учителя. И он не отмахнулся от них, не сказал, что это не его дело, а созвонился с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, который отдал указание оформить ярославских детей беженцами, выдавать им пайки, кормить бесплатно в столовых. Так два чекиста спасли от смерти несколько сот детей. Говоришь об этом некоторым, а они и слышать не хотят: сами, мол, чекисты, сделали этих детей несчастными, а потом спасали. Словно не было интервенции и миллиардных поставок оружия из-за рубежа, которые, по сути дела, и спровоцировали гражданскую войну. Конечно, не надо закрывать глаза на правду, в то время были сделаны огромные ошибки, в частности по отношению к крестьянству и интеллигенции. Но к разжиганию гражданской войны приложили руку и внешние силы, это обязательно надо учитывать, чтобы иметь о том времени объективное, непредвзятое представление.

– В прошлом году вы стали лауреатом премии журнала «Молодая гвардия». За что вы были удостоены этого звания и как к нему относитесь!

– Действительно, минувший год был у меня удачным. Почти одновременно с «Последним рейсом «Фултона»» в Москве, в библиотеке журнала «Молодая гвардия», вышла повесть «Уединенный памятник» – об истории находки и гибели списка «Слова о полку Игореве». Как отношусь к премии? Дело сделано, сейчас я работаю над продолжением этой повести – в той же форме научно-популярного детектива пытаюсь рассказать о поисках так называемой библиотеки Ивана Грозного. Премия – это приятно, но теперь мне важнее напечатать новую повесть и закончить тему, которая несколько лет не отпускала меня. Кстати, повесть «Уединенный памятник» была напечатана в журнальном, сокращенном варианте, поэтому хотелось бы опубликовать эти две повести в одной книге и в полном объеме. Другое дело – удастся ли это сделать в ближайшие годы.

– Вроде бы ваши книги выходили регулярно. Откуда такой пессимизм!

– Издаваться большинству провинциальных писателей с каждым годом становится все труднее, тем более – молодым. Смотрите, как трудно входят они в литературу, как долго лежат в издательствах их рукописи. Уверен, что ярославским писателям нужен свой журнал, где бы они могли сразу, а не спустя годы печатать новые произведения. Когда-то такой журнал у нас был – назывался он «Стрелка». Нужно возродить его, если мы не хотим окончательно выпасть из литературного процесса, отстать от времени. В этом журнале нашли бы место произведения современных ярославских авторов, получили бы голос те, кто уже ушел из жизни, была бы предоставлена трибуна нашим краеведам и историкам. Уверен, журнал получился бы интересным, нужным нашим читателям. Как тут не вспомнить «Уединенный пошехонец»! В восемнадцатом столетии ярославские авторы имели свой журнал, а в конце двадцатого о нем приходится только мечтать.

– Что еще заботит вас сейчас!

– Недавно закончил работу над приключенческой повестью «Секрет опричника» – пока она без движения лежит в моем письменном столе. Повесть написана в жанре детектива. Знаю, как к этому жанру относятся некоторые критики, но умышленно подставляю голову под удар – убежден, что и об истории надо писать интересно. В этом отношении детектив – самый популярный, самый демократичный вид литературы. В первую очередь я адресую свои книги юному читателю, который любит напряженный, сжатый сюжет. Что я и пытаюсь сделать в меру моих сил и возможностей. Но и достается порой за это. Помню, как выступал с одним поэтом в рабочей аудитории, сказал о своей приверженности к детективному жанру. Так этот поэт, когда ему дали слово, в первую очередь погрозил мне пальцем и заявил, что детективы писать не надо, это несерьезная литература. И начал читать свои «серьезные» стихи, а после выступления ко мне подошли несколько человек и сказали, чтобы я не слушался этого «наставника» и продолжал писать то, что нравится мне и очень многим читателям. Спасибо этим добрым людям за поддержку. Литература должна быть разноликой, разнохарактерной, в ней должно быть место и приключенческим книгам. Нет в ней места только скучным произведениям, пусть они и написаны на серьезные, глобальные темы. Скучная книга не может быть полезной – она проходит мимо сердца и памяти читателя.

– Сейчас вы – заведующий бюро пропаганды художественной литературы при Ярославской писательской организации. Что можете сказать о работе бюро нашим читателям!

– Пропаганда литературы — дело нужное, но в последнее время вокруг этой работы, на мой взгляд, сложилась не совсем нормальная ситуация. Похоже, что ее тоже хотят отдать на откуп кооператорам, или вовсе прикрыть как нерентабельную. Предприятия и организации экономят на ней, дома культуры зарабатывают «деньгу» с помощью дискотек и видеосалонов, учебные заведения «гонят» учебный план. Таким образом, пропаганда литературы и искусства в целом остались на заднем плане. Понимаю, почему труднее стало организовывать творческие встречи на предприятиях – план превыше всего, и это, наверное, справедливо. Но почему устраняются от культурно-воспитательной работы учреждения культуры, понять невозможно. Тем более, учебные заведения, где воспитание должно стоять на первом месте. Видимо, не лишено смысла высказывание одного остряка, что сегодня знакомство с директором продовольственного магазина и заведующим торговой базой престижней знакомства с писателем и художником.

– Обычно под конец беседы у творческих людей спрашивают о планах. Коротко вы на этот вопрос уже ответили. Поэтому поставим вопрос иначе – что вы желаете себе как прозаику!

– Поменьше суеты и побольше чисто творческой работы. Я не завидую и даже по-человечески жалею писателей, находящихся при начальственных должностях. С подозрением отношусь к тем, кто постоянно мельтешит на публике и лезет, как говорится, в каждую щель, лишь бы быть на виду. Считаю, что даже в наше убыстренное время Пушкин остается прав: «Служенье муз не терпит суеты», хотя демагогам от литературы это высказывание и не нравится. Но я надеюсь, что вашу газету в основном читают другие люди, которым я желаю всего доброго, аглавное – хороших и разных книг»…

 

Перечитываю это интервью сегодня, спустя двадцать лет, – и что-то в моих словах кажется мне наивным, устаревшим. Но остались те же убеждения. Я так и не перестроился под новую идеологию, платные проповедники которой переписывает отечественную историю одной черной краской. Было и в нашей истории светлое…

 

17. В ЖУРНАЛЕ «РУСЬ»

 

Вернусь к нашим семейным делам.

После окончания третьего курса университета Мишу пригласили работать в Татищевскую сельскую неполную школу – вести уроки отечественной истории с 4-го по 9-й класс. Нагрузка большая даже для опытного учителя, а у Миши никакого педагогического стажа не было. Да и учеба в университете требовала немалых усилий. Поэтому и у меня, и у жены были сомнения – по силам ли ему такая работа, тем более – с его здоровьем? Пока мы гадали, как поступить, Миша, как всегда, принял решение самостоятельно – надо попробовать, а там видно будет.

Всё получилось даже лучше, чем мы с Наташей могли надеяться: работа по-настоящему увлекла его, а главное – он сразу, с первых занятий нашел верный тон с учениками. Об этом нам говорили знакомые преподаватели, но еще убедительнее было другое – ученики Миши стали постоянными гостями нашей квартиры на улице Некрасова.

Было только одно неудобство – это дороги туда и обратно: часто автобусы снимали с рейса, приходилось добираться до Татищева-Погоста пешком или искать попутную машину. Миша не жаловался, к каждому занятию готовился с той же добросовестностью, что и к сессиям в университете. Ушел из школы только на пятом курсе, перед защитой диплома. Его татищевские ученики, которые после девятого класса поступили в десятый класс Семибратовской средней школы, продолжали приходить к нему и «просто так», по-дружески, и как к бывшему учителю, всегда готовому оказать им помощь, дать совет. Иногда в его комнате собиралось столько ребят, что у нас не хватало чашек, чтобы напоить их чаем.

1999-й год – год окончания университета – в короткой судьбе Миши был одним из самых плодотворных, одна за другой у него вышли две историко-краеведческие книги: «Расследуя старинные преданья…» и «Путешествие к истокам».

После окончания университета Мишу приглашали вернуться в Татищевскую школу, однако мы с женой отговорили его – слишком непредсказуемы были дороги туда и сюда, тем более – зимой. Чтобы не прерывался трудовой стаж, Миша стал литературным сотрудником журнала «Русь», в котором я был заместителем главного редактора по творческой работе.

В книге «Путешествие во времени из Ростова в Ярославль», вышедшей уже после смерти Михаила, последний раздел – ««Русь» о Ярославле и ярославцах» – целиком составлен из заметок, которые он писал, надеясь издать их к 10-летию журнала. Получилось так, что юбилей журнала и смерть Миши произошли почти одновременно. В том же 2001 году из-за финансовых трудностей журнал «Русь» прекратил свое существование.

Мне довелось работать с двумя главными редакторами, но неизменным оставалось одно: где бы ни жил главный редактор, в Ростове или в Рыбинске, журнал формировался в Семибратове. В нашей квартире хранился весь редакционный портфель, сюда приходили рукописи авторов и письма читателей, отсюда мы с Наташей, которая работала корректором, несколько лет отсылали журнал подписчикам. В этой работе участвовал и Миша, так что к журнальной работе он был приобщен с малолетства. Вместе с нами радовался успехам, переживал неприятности, связанные с вынужденной переменой руководства. Как говорится, узнал всю кухню литературного и журнального дела. Не сомневаюсь, что именно это обстоятельство помогло ему рано освоить навыки авторской работы, побудило к созданию собственных книг.

Формально Миша занимался организацией рекламы, но я использовал его иначе – отдавал ему на вычитку все материалы, связанные с историей и краеведением. Пытался подсунуть ему и художественные произведения, но Миша на это не пошел. Вот так мы с ним и разделили обязанности по журналу, причем еще до того, как он был взят в штат редакции.

Здесь, в журнале, у Миши открылась еще одна способность – он оказался очень хорошим редактором, тонко чувствующим слово. А знание отечественной истории порой делало его незаменимым работником. Можно назвать немало примеров, когда он обезопасил журнал от публикации исторических ляпсусов. Назову только один случай.

В год 200-летнего юбилея А.С.Пушкина в качестве книжного приложения к журналу «Русь» готовился к печати первый номер литературно-художественного альманаха «Ростовский изборник». Его предварительное составление организовала редакция газеты «Ростовский вестник», я стал литературным редактором альманаха. В числе прочих материалов поступил рассказ «Любовь ямщика», написанный маститым ростовским автором. Речь в рассказе шла о времени княжения в Ростове князя Василько, погибшего в 1238 году сразу после Ситской битвы. Это обстоятельство дало мне повод отдать рассказ Мише. Он поворчал, но взял его к себе в комнату. Буквально через несколько минут оттуда стали доноситься сначала смешки, потом возмущенные возгласы. Возвратившись, Миша бросил рассказ на мой письменный стол и заявил:

– Не рассказ, а сплошная мура!

Я опешил, потребовал объяснений.

– А ты его читал? – спросил он меня.

– Ну, читал. Обычный рассказ про любовь с историческим колоритом.

Миша возмутился:

– Ничего себе – колорит! Да если этот рассказ напечатать, вас историки осмеют и в порошок сотрут. Тут что ни историческая деталь – то фальшь, полное незнание русской истории.

Подумав про себя, что Мишу, может быть, просто «заносит», я потребовал назвать конкретные примеры.

– Пожалуйста. Ляпсус уже в самом названии рассказа – до начала татаро-монгольского ига в русском языке не было слова «ямщик», оно появилось гораздо позднее и образовалось из татарского слова «ямчы». «Ям» с тюркского переводится как «почтовая станция, дорога». В русском обиходе слово «ямщик» появилось не раньше четырнадцатого века.

Я заглянул в этимологический словарь и вынужден был согласиться с этим замечанием.

– Во-вторых, – продолжил Миша, – герои называют друг друга по отчеству, а это тоже пришло гораздо позднее. Если твой автор не читает историческую литературу, пусть хотя бы вспомнит фильм «Петр Первый», где царь по имени-отчеству назвал купца и тот из благодарности за такую честь бросился ему в ноги. Это было в начале восемнадцатого века, а здесь дело происходит в тринадцатом. В-третьих, автор называет Ростов Ростовом Великим так, словно это название было общепринятым. На самом деле все было иначе. Впервые в письме князю Юрию Долгорукому Ростов назвал Великим князь Вячеслав Владимирович в 1151 году. Однако ни в летописях, ни в житиях, ни в других источниках во времена князя Василько это название не употреблялось, Ростовом Великим город стали называть гораздо позднее, чаще всего для того, чтобы отличить его от Ростова-на-Дону. В-четвертых, – начал Миша и тут же махнул рукой. – Да чего говорить, весь рассказ так на пародию и просится. Ямщика на таксиста заменить, некоторые детали обновить – и получится рассказ о современном Ростове…

Рассказ «Любовь ямщика» со всеми историческими ляпсусами был опубликован в следующем номере ростовского альманаха, который редактировал уже не я. Нигде не была опубликована и Мишина пародия «Любовь таксиста» – еще и Мише не хватало неприятностей от маститого и влиятельного, в масштабах Ростова, автора, у которого подобных исторических ляпсусов в каждой книге – хоть пруд пруди.

В журнале «Русь» Михаил не только успешно редактировал исторические материалы, но и публиковал свои поэтические и краеведческие работы. Так, здесь были опубликованы очерки «Откуда пошла Русская земля?», «Новоявленный мученик – полковник Перхуров», несколько стихотворений и поэтическая «Сказка о том, как братья-сбродичи хотели женить Алешу Поповича». Эту сказку, использовав местные предания, Миша написал, как говорится, в один присест, всего за один день. На мой взгляд, сказка написана в лучших пушкинских традициях, читается на одном дыхании, на выступлениях Миши я не раз видел, с каким удовольствием воспринимали ее слушатели.

Но вернемся к работе Миши в журнале «Русь».

Некоторые материалы он напечатал под псевдонимом «Михаил Уваров». Под этим псевдонимом Миша опубликовал очерк «Тоскливое времечко выпало…» – о ярославском краеведе, журналисте и поэте Леониде Николаевиче Трефолеве. В основу очерка была положена переписка Л.Н.Трефолева с писателем Ф.Д.Нефедовым. На мой взгляд, этот очерк интересен тем, что Миша нарисовал совершенно новый, для многих ярославцев даже неожиданный портрет известного деятеля. Не могу избавиться от ощущения, что очерк был подсказан Мише не только знакомством с перепиской Л.Н.Трефолева, но и собственными впечатлениями от некоторых особенностей провинциальной жизни, оставивших в его душе горестный осадок.

 

18. СЕРГЕЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ

 

Если бы знать, чем обернется для Миши работа в библиотеке, этой страницы в его биографии не было бы вовсе! Впрочем, хотя Миша и посмеивался, наблюдая царившие там порядки, сначала все шло хорошо: он выступал перед школьниками, делал выставки, писал отчеты. Когда Ярославская областная научная библиотека им. Н.А.Некрасова объявила конкурс «Библиотека – школа просвещенного патриотизма», Ростовская районная библиотека рекомендовала историко-краеведческие книги Миши, и он стал лауреатом конкурса. До этого, во многом благодаря ему, Семибратовская поселковая библиотека заняла первое место в районном конкурсе, посвященном 200-летию А.С.Пушкина, и второе место в областном конкурсе.

В библиотеке проходили занятия кружка юных журналистов, созданного при Доме детского творчества. Формально руководил кружком я, но все занятия мы вели вместе с Мишей, вместе разрабатывали планы занятий, читали первые журналистские опыты членов кружка.

В это же время Миша выступил с предложением проводить в Семибратовской поселковой библиотеке Сергеевские краеведческие чтения. Вместе мы разработали их концепцию, в которой говорилось:

«Сергеевские краеведческие чтения проводятся в честь семибратовского краеведа Петра Александровича Сергеева (16) [29]. 01. 1889 – 30.04. 1963). С 1939 года он жил в Семибратове, работал экономистом на заводе термоизоляционных материалов и вел большую краеведческую работу. В Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области (РФ ГАЯО) хранится его фонд (Р-946), состоящий из 213 дел. Здесь работы по краеведению, военному делу, техническому нормированию, планированию, лекции и статьи по краеведческой и общественно-политической тематике. Картотека П.А.Сергеева по истории Ярославского края насчитывает 45 тысяч справок… Все это свидетельствует, что на Ростовской земле, в Семибратове, жил замечательный краевед, проделавший уникальную исследовательскую работу и достойный нашей памяти. Главная цель Сергеевских краеведческих чтений состоит в том, чтобы объединить усилия местных краеведов, дать им возможность ознакомить жителей Семибратова и Ростовского района со своими краеведческими работами».

В целом, Первые Сергеевские чтения прошли так, как было задумано в концепции. Сообщение о жизни и творчестве П.А.Сергеева сделал Олег Непоспехов, сохранивший личное дело краеведа и написавший о нем первое исследование. Другой хороший Мишин приятель Саша Ермаков, тоже часто бывавший у нас в доме, рассказал об Александре Николаевиче Жупикове – одном из самых уважаемых директоров Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры. Учительница истории Семибратовской средней школы Марина Станиславовна Моторова представила доклады членов краеведческого кружка Лены Бубновой и Насти Даниловой – об истории детских домов, разместившихся в годы Великой Отечественной войны в Семибратове и Макарове, и об экспонатах школьного музея. Миша рассказал о книге «Полвека на службе экологии», посвященной 50-летию Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры и в создании которой он принимал участие как член авторского коллектива.

Позднее практически все прочитанные работы, в полном соответствии с разработанной нами с Мишей концепцией Сергеевских чтений, были изданы.

Во Вторых Сергеевских чтениях, которые прошли на следующий год и были посвящены 70-летию Семибратовской средней школы, ни я, ни Миша не участвовали. До этого в газете «Ростовский вестник» была опубликована заметка, автор которой, по сути, приватизировал честь создания и Сергеевских краеведческих чтений, и школьной газеты «Истоки». Нас неприятно покоробило то, что эту явную ложь никто не разоблачил во время этих чтений. О Мише вспомнили только во время проведения Третьих Сергеевских чтений, почтив его память минутой молчания. Однако о том, что идея создания Сергеевских чтений принадлежит Мише, так и не удосужились вспомнить. Даже после смерти ему не вернули то, что отняли при жизни…

Работая в библиотеке, Миша написал свою следующую книгу «В России центр на периферии» с подзаголовком «Создание и реализация концепции «Периферийная библиотека – центр изучения краеведения». Слова «В России центр на периферии» принадлежат известному русскому историку В.О.Ключевскому. Книга представляла собой аналитический обзор того, что было проделано Мишей в 1998–2000 гг. с целью придания Семибратовской библиотеке краеведческой направленности, создания в ней краеведческого отдела и музея, посвященного истории местного края. Создание краеведческого музея он рассматривал как логическое следствие проделанной им собирательской и исследовательской работы и ее продолжение на новом организационном уровне. Однако вскоре Миша вынужден был уйти из библиотеки. Как-то он пришел с работы мрачный и заявил нам с Наташей, что больше работать в библиотеке не будет. И уже на следующий день подал заявление об уходе. Несмотря на наши просьбы, он не стал объяснять, чем была вызвана такая поспешность, об этом мы узнали стороной, от других людей. Для меня всё окончательно прояснилось только после того, как разбираться в сложившейся в библиотеке ненормальной ситуации приехал начальник отдела культуры Ростовского муниципального округа Александр Александрович Гусев, и при жизни, и после смерти Миши относившийся к нему с уважением.

Другое отношение Миша встретил в библиотеке. Не хочется ворошить прошлое и называть тех, кого он после этого случая не простил до самой смерти. Скажу главное: мы оба заявили, что больше нашей ноги в этой библиотеке не будет. Миша свое слово сдержал. Сдержу его и я…

Выход за короткий срок сразу нескольких краеведческих книг молодого автора не мог остаться незамеченным теми, кто следит за подобной литературой. В течение месяца сразу две журналистки опубликовали материалы о нем и его книгах: Анна Кукушкина в выходящей в Ярославле региональной газете «Караван-рос» – в очерке «Загадка Поповича», Елена Батуева в центральной московской газете «Трибуна» – в очерке под интригующим названием «Алеша Попович тоже бабник?».

На этот период приходится наше близкое знакомство с Галиной Федоровной Масловой, несколько лет возглавлявшей Семибратовский поселковый Совет, и ее внучкой Настей, учившейся в то время в Гнесинской музыкальной школе. Это знакомство не прервалось и сегодня. После выхода поэтического сборника «Зазеркалье» Настя сочинила песню на слова Мишиного стихотворения «Ярославна». Уже после смерти Миши учитель Насти в Гнесинской школе – известный московский композитор Ивар Арсеев – сочинил еще одну песню – на его стихотворение «Журавли». Стало песней и стихотворение «Дорогое мое Семибратово», впервые прочитанное Мишей в 1998 году на празднике, посвященном 50-летию Семибратова.

Мне очень хотелось, чтобы в придачу к опыту работы учителя и библиотекаря у Миши добавился опыт сотрудника музея. Эти знания, считал я, очень помогли бы ему в его дальнейшей краеведческой и авторской работе. Да и желание создать в Семибратове музей, как я убедился, не оставляло Мишу. Поэтому он тоже был не прочь поработать в музее, набраться опыта. Но ближайший от Семибратова музей находился в Ростове, значит, опять дороги, нервотрепка. И все-таки, может, Миша избрал бы именно этот путь, если бы не случай.

О том, что в Семибратове открывается филиал Петровской открытой (сменной) общеобразовательной школы, Миша как-то узнал сам. Однако выяснить, есть ли вакансии, послал мать. Она переговорила с директором школы Ириной Александровной Конториной, та с присущей ей прямотой отругала ее: «Где же вы раньше были? О вашем сыне я наслышана, умный парнишка. Я бы его учителем истории взяла, но сейчас место уже занято. Но и упускать Мишу не хочется. Пусть приходит, я его психологом возьму».

Вот так неожиданно Миша переквалифицировался в психолога. Первое время мы с женой очень боялись, как бы вечерники – ребята, в основном, из неблагополучных семей, чаще, чем головой, решающие свои проблемы кулаками, не устроили ему «веселую жизнь». Да и по внешним данным его ученики были гораздо его рослее и крепче, примерным поведением не отличались, скорее наоборот. Однако и на этот раз наши страхи оказались напрасными – Миша вошел в новый коллектив с такой легкостью, будто до этого только с неблагополучными детьми и общался. Вероятно, чисто интуитивно он выбрал с ними правильный тон отношений – не подстраиваться и не задаваться. Уже через несколько дней после начала работы на новом месте с улыбкой рассказал нам с Наташей, как двое самых хулиганистых и враждующих между собой парней подходили к нему по одиночке и говорили примерно одно и то же: «Если тебя кто-нибудь тронет, ты мне только скажи…» Далее следовало не вполне цензурное описание того, что будет с Мишиным обидчиком. Но его так никто и не обидел здесь. Думаю, в этом немалую роль сыграла Ирина Александровна Конторина, встретившая Мишу радушно, с искренним уважением к его знаниям и способностям.

Однажды после разговора с Ириной Александровной он обратился ко мне с просьбой – помочь им издавать собственную газету. Он ей уже и название придумал – «Большая перемена», по названию его любимого телефильма, главный герой которого – учитель истории Нестор Северцев – был чем-то похож на Мишу. Идея создания независимой образовательной газеты преподавателей, учащихся и родителей мне понравилась, но я поставил условие: Ирина Александровна берет на себя издательские хлопоты и расходы, Миша становится ответственным секретарем газеты, организует и собирает материалы, а я их редактирую и набираю на компьютере.

Уже через месяц после этого разговора первый номер газеты «Большая перемена» вышел в свет. Ее открывала статья И.А.Конториной под пространным названием «Наша газета не для тех, кто не любит перемен к лучшему…», где излагались цели и задачи газеты. В этом же номере очерком «Клянусь вам своей честью…» Миша открыл постоянный раздел газеты «Уроки родиноведения», который и в дальнейшем формировался из его работ.

Вспоминается случай с текстом Государственного гимна Российской Федерации, который попался Мише на глаза в какой-то из газет. Краем уха я слышал о спорах, которые шли вокруг текста гимна, но всерьез этой темой не интересовался. Обратить внимание на новый, еще не утвержденный текст гимна, написанный Сергеем Михалковым, меня заставил Миша. Прочитав этот текст, он буквально разнес его в пух и прах:

– Ты мне объясни, отец, что это за гимн, в котором даже не упоминается название страны, которой он предназначен и посвящен?

Я заглянул в газету и действительно не нашел упоминания России. (В окончательном тексте эту несуразицу исправят, появятся строки: «Россия – священная наша держава, Россия – любимая наша страна».)

– Больше того – здесь нет ни единой исторической приметы, по которой можно было бы догадаться, о какой стране идет речь!

– Как это нет! – возразил я. – Читай внимательней:

 

 

– Во-первых, это не историческая, а географическая примета, – поправил меня Миша, – а во-вторых, весьма неуклюжая. Надо быть очень неграмотным человеком, чтобы утверждать, что «наши леса и поля» раскинулись аж до «полярного края», то есть до зоны вечной мерзлоты, которой предшествуют огромные пространства тундры.

И опять Миша был прав. Возможно, Сергею Михалкову не приходилось бывать в тех местах, но ведь тест гимна перед тем, как напечатать в газете, читали сотни людей! Как они не заметили этот ляпсус?

– Я уже не говорю о такой, например, слабой строчке, как «Широкий простор для мечты и для жизни», – продолжил Миша. – Банально и примитивно, прямо-таки цитата из стихотворения начинающего графомана…

Помню, я дважды перечитал текст нового гимна, все больше убеждаясь в Мишиной правоте. Он был написан до того непрофессионально, что оставалось только удивляться, как этого не заметили, когда принимали его за основу на самом высоком уровне. Мы нашли в старом песеннике текст гимна Советского Союза, написанный тем же Сергеем Михалковым вместе с Эль-Регистаном. Слова гимна , сама тональность его текста, если выкинуть устаревшие понятия, были просты и ясны, проникнуты подлинным патриотизмом, чего никак не скажешь о новом тексте, написанном бездарно и бездушно. Миша высказал мысль, что не надо сочинять новый текст, а достаточно изменить всего несколько слов в старом тексте.

– Вот и сделай это, чем языком болтать, – сказал я в шутку.

Миша промолчал, вернулся к себе в комнату, а примерно через час положил передо мной написанный от руки следующий текст.

 

 

Сначала я воспринял всё это как очередную Мишину шутку, но, внимательно ознакомившись с отредактированным им текстом, понял, что он подошел к делу всерьез, и не безуспешно.

На мой взгляд, Мише удалось сохранить основу текста, изменения были сделаны только в тех случаях, где без них было не обойтись или имелись шероховатости. В частности, как человек, тонко чувствующий Слово, он убрал из текста одинаковые рифмы в первом четверостишии и припеве: свободных – народов, свободное – народное, однокоренные слова в третьем четверостишии и припеве: поведем – ведет. Таким образом, он ликвидировал не только повторы одних и тех же слов, но и расширил словарный состав текста, усилил, так сказать, его информативность.

Первоначальный текст гимна был написан в 1943 году, когда шла Великая Отечественная война, поэтому упоминание армии, «захватчиков подлых» и «битв» было естественно, но наступило другое время, что тоже было учтено в Мишином тексте. Наконец, в отредактированном им тексте есть название страны, оставлена яркая историческая примета – «Сплотила навеки Великая Русь». Если в угоду каким-либо местным националистам не вымарывать страницы нашей истории, то так оно и было – Россия образовалась вокруг Руси и осталась союзом народов.

Как ни понравился мне Мишин текст, я прекрасно понимал, что с Сергеем Михалковым ему тягаться бесполезно – разные весовые категории. Поэтому никуда не стал его посылать, да и Миша больше о нем не вспоминал. А вскоре последовали трагические события, связанные с болезнью и смертью сына, которые заставили меня забыть о нашем разговоре и об этом тесте. Напомнил мне о нем очерк журналиста Б.Кудрявого в «Экспресс-газете» «Украденный гимн», где говорилось, что вдова сына поэта Эль-Регистана Д.В.Красновская имеет полное право обвинить Михалкова в плагиате – на том основании, что в новом тексте гимна сохранилась ведущая строка старого гимна: «Славься, Отечество наше свободное». По мнению автора очерка, этот факт бросает тень не только на Сергея Михалкова, но и на весь новый гимн, оказавшийся с привкусом плагиата. Возможно, Д.В.Красновская права в том, что текст писал не сам С.Михалков, а это его сын Никита «собрал щелкоперов, которые состряпали текст».

Создается впечатление, что его текст «протолкнули», использовав старые заслуги и высокие связи. Заодно, представив новый текст, С.Михалков избавился от соавтора – Эль-Регистана. Возможно, только с этой целью он отказался от новой редактуры старого текста, между тем единственная светлая строка – «Славься, Отечество наше свободное» – заимствована из старого текста. В этой ситуации действительно было бы более разумно и более порядочно к памяти Эль-Регистана вернуться к старому тексту в новой редакции, о чем в интервью журналисту так и сказала Д.В.Красновская: «Текст нужно лишь немного подправить».

Что и сделал Миша буквально перед самой смертью...

 

19. «ТАЙНЫ ЗОЛОТОГО КОЛЬЦА»

 

В 1988 году в библиотеке журнала «Молодая гвардия» вышла моя повесть-расследование «Уединенный памятник» – об истории находки и гибели древнего списка «Слова о полку Игореве». Вскоре за эту повесть я был удостоен звания лауреата премии журнала «Молодая гвардия». Тогда я даже не предполагал, что работа над этой повестью станет началом моего длительного путешествия в древнюю русскую историю, которая завершится созданием целой тетралогии – «Тайны Золотого кольца».

Заключительная часть этой тетралогии – повесть «Находится в розыске», посвященная судьбе загадочной библиотеки Ивана Грозного, вышла в 1997 году в книжном приложении к журналу «Русь». Я и раньше получал письма читателей, интересующихся историей создания тетралогии. Наиболее обстоятельное письмо пришло от И.В.Грачевой – доцента Рязанского педагогического университета, исторические очерки которой неоднократно печатались на страницах журнала «Русь». Вот что она писала:

«Уважаемый Борис Михайлович! Я внимательно прочитала Ваши книги «Преступление в Слободе», «Исчезнувшее свидетельство» и «Находится в розыске» и собираюсь во время педагогической практики рассказать о них нашим учителям. Приятно видеть, что есть писатели, так хорошо владеющие научной информацией и настолько увлеченные судьбой русской книжности. В Ваших произведениях реальные факты и научные концепции так органично, «без зазоров», переплетаются с художественным вымыслом, что у меня возникло несколько вопросов к Вам. Поскольку я преподаю древнерусскую литературу, особенно меня заинтересовала повесть «Исчезнувшее свидетельство» – об истории находки и гибели древнего списка «Слова о полку Игореве». В ней Вы цитируете газетную публикацию о криминальной истории в доме А. И. Мусина-Пушкина, следственные документы по этому делу, письмо человека, который, якобы, видел еще один список «Слова» в Костромской земле, и т. д. Что это – реально существующие источники или тоже вымысел? Дело в том, что несколько лет назад я была в туристической поездке по Волге и Оке и от одного из спутников слышала, что на дне Рыбинского водохранилища оказалось здание, скрывающее загадку «Слова о полку Игореве». Об этом было написано в какой-то газете, но сам он ее не читал, говорил с чужих слов, поэтому ни названия газеты, ни приблизительного времени публикации сообщить не мог. И я склонна была думать, что это очередной «фольклор». А у Вас одним из узлов повествования является какая-то газетная публикация. То же касается и сообщения, будто список «Слова» видели где-то под Костромой. Устных преданий об этом ходит много, но указываются разные места. И еще: был ли реальный прототип у Вашего литературного героя – мнимого «наследника» Мусиных-Пушкиных? Извините за мои дотошные расспросы, но дело в том, что в «большую» столичную науку не попадает масса интересных подробностей, которые хорошо известны местным краеведам и к тому же строго документированы. Из местных реалей, на которые Вы опираетесь в своей повести, в научной литературе, выходящей в центральных издательствах, я встречала лишь сообщение о первом издании «Слова» из семьи Корсунских, да и то оно, видимо, не имело широкого резонанса в научных кругах и в многочисленных популярных пособиях по истории «Слова» не упоминается. А в наше время, когда мы вернулись в состояние феодальной раздробленности, обмен информацией и вовсе оказывается затрудненным, поэтому и приходится просить Вас о комментариях. Всего Вам самого доброго и успехов в Ваших начинаниях. С уважением – И.Г рачева».

Я написал ответное письмо и опубликовал его в журнале «Русь»:

«Сначала коротко том, как возник этот цикл исторических детективов под общим названием «Тайны Золотого кольца». В 1992 году в Верхне-Волжском книжном издательстве вышла моя повесть «Секрет опричника». Именно в этой повести обозначились темы, которые стали предметами моих последующих повествований: загадка гибели царевича Ивана («Преступление в Слободе»), история находки и гибели древнего списка «Слова о полку Игореве» («Исчезнувшее свидетельство»), судьба библиотеки Ивана Грозного («Находится в розыске»). Многие вопросы отсеялись бы, если бы все мои читатели имели возможность ознакомиться с этой повестью, но, к сожалению, она была напечатана очень маленьким тиражом и быстро разошлась. Кроме того, повесть была значительно сокращена, в основном – за счет исторического материала, который, конечно же, мне хотелось бы восстановить в новом, расширенном издании, чтобы читатели получили полное представление о задуманной мною тетралогии.

Теперь постараюсь ответить на конкретные вопросы, причем, используя тот источник, который доступен для читателей, – журнал «Русь», где я работаю со дня его основания. Да, в моих повестях постоянно присутствуют две линии – фактическая и вымышленная, но и последняя, как правило, опирается на какие-то реалии. В частности это касается истории усадьбы Мусиных-Пушкиных в селе Иловна, ныне оказавшейся на дне Рыбинского водохранилища. Впервые я заинтересовался ее судьбой, когда подготавливал для «Руси» очерк ныне покойного мологского краеведа Ю.А.Нестерова «Минута молчания» (№ 2–91). Тогда, в разговоре с автором очерка, я убедился, что среди местных краеведов усадьба Мусиных-Пушкиных пользуется, если так можно сказать, таинственной славой. Весьма помог мне в работе и извлеченный из архива очерк Е.В.Сосниной-Пуцилло, написанный еще в 1927 году на основе изучения семейной переписки Мусиных-Пушкиных, отрывки из которого я подготовил для журнала «Русь» (№ 5–95, № 1–96). Одновременно с последней публикацией был дан материал «Русская Атлантида», в его подготовке я тоже принимал непосредственное участие: перепечатал некоторые главы книг Ю.А.Нестерова «Молога – память и боль» и С.Н.Тачалова «Рукотворное море», ознакомился с воспоминаниями начальника Волгостроя Я. Д. Рапопорта и перелистал все последние номера мологской районной газеты, выходившей почти до «судного», последнего дня существования Мологи. Вот из этих сведений, раскиданных по разным источникам, и родилась «криминальная» история особняка Мусиных-Пушкиных в Иловне, во многом вымышленная, но с использованием реальных фактов, слухов, преданий.

О том, что усадьба Мусиных-Пушкиных скрывает загадку «Слова», и сегодня пишут, говорят местные краеведы. Характерно, что и вокруг дома А.И.Мусина-Пушкина на Разгуляе в Москве ходят легенды о каких-то тайниках. Думаю, все это не случайно, при всем моем уважении к личности и деятельности Алексея Ивановича он явно любил создавать вокруг своей собирательской деятельности некий загадочный ореол, что до сих пор самым печальным образом сказывается па судьбе открытого им «Слова о полку Игореве». Такой увлекающийся, незаурядный человек вполне мог устроить в своем доме тайник, все данные к тому были.

Теперь о древнем списке «Слова о полку Игореве», который видели на Костромской земле. В данном случае я практически ничего не выдумывал, а взял конкретное сообщение исследователя из Днепропетровска М. Гойгел-Сокола, сначала опубликованное в вышедшей в Ярославле книге «Экспонаты музея рассказывают», а затем перепечатанное мною в журнале «Русь» под названием «Я видел «Слово»» (№ 5–95). Как автор исторического детектива о судьбе «Слова» я не мог пропустить это свидетельство – оно буквально просилось в повесть, во многом определило ее сюжет. Точно так же я не мог оставить без внимания очерк В.Гребенюк и Т.Гончаровой о неизвестном экземпляре первого издания «Слова о полку Игореве» из библиотеки потомственных ярославских священников Корсунских, опубликованный в сборнике ««Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства XI – XVII веков» (Издательство «Наука». М., 1978). Древний список «Слова» нашли в Ярославле – и здесь же обнаружили его первое издание с такими интереснейшими комментариями! Не слишком ли много совпадений, чтобы оставить их без внимания? Что же касается мнимого «наследника» Мусиных-Пушкиных, то здесь я опирался не на факт, а на ту тенденцию, которая особенно ярко проявляется в последнее время, – с лихорадочной, а иногда даже с неприличной поспешностью многие стали искать в своих куцых родословных глубинные дворянские корни. Если так дальше пойдет, то скоро в дворянских собраниях окажется половина населения России. Но это уже политика, которая опять может привести к классовой борьбе, вернемся к истории.

Мне повезло – когда я еще работал над повестью «Секрет опричника», познакомился с замечательным человеком и прекрасным знатоком древнерусской литературы Л.А.Костериной – первой заведующей экспозиции Ярославского музея, посвященной истории находки и гибели списка «Слова о полку Игореве». Разговоры с ней во многом определили содержание и характер повести «Исчезнувшее свидетельство», можно сказать, она вдохновила меня на эту книгу, почему и стала прообразом одной из моих героинь. Но встречались и такие, кто говорил мне примерно так: как вы осмелились высказать об истории «Слова о полку Игореве» такую-то версию, если уважаемый академик такой-то считает совсем иначе? Убежден, что диктатура в истории так же недопустима, как и в политике, поэтому очень люблю и уважаю краеведов, которые ломают устоявшиеся взгляды и оценки и зачастую делают удивительные открытия, всячески замалчиваемые чиновниками от истории. Взять ту же историю «Слова о полку Игореве». До тех пор, пока не будет обнаружен хотя бы еще один древний список, все версии происхождения и судьбы «Слова» имеют абсолютно одинаковое право на существование независимо от того, кто их высказал, – именитый академик или сельский краевед. То же самое касается и истории библиотеки Ивана Грозного. При работе над повестью «Находится в розыске» я опять-таки пошел тем же путем – совмещал вымышленные приключения с подлинными историческими событиями, связанными с судьбой этой загадочной книгохранительницы. Описанные мною поиски в Москве, Александровой слободе, Ростове действительно имели место, в них участвовали реальные лица, приведены конкретные доказательства историков и краеведов. Среди прообразов моих героев хотелось бы назвать александровского краеведа М.Куницына – автора книги «Александрова слобода», московского инженера А.Иванова, напечатавшего в журнале «Наука и жизнь» очерк «Тайна Чертольского урочища», ростовского краеведа М.Тюнину, костромского историка К. Воротного, опубликовавшего в журнале «Русь» уже несколько очерков, дополняющих наши представления и о судьбе «Слова о полку Игореве», и «Повести временных лет», и вообще об истории русского народа, начальный период которой, уверен, для нас до сих пор находится за семью печатями, может, в неизвестных летописях, хранящихся в той же библиотеке Ивана Грозного. Мне всегда бывает досадно слышать, что наша отечественная история скучная, неинтересная, вся на одной свербящей ноте печали и безысходности. В какой-то степени именно эта досада и заставила меня обратиться к жанру исторического детектива – надо сделать все возможное, чтобы возбудить интерес к нашему прошлому, к известным и исчезнувшим сокровищам русской культуры. И об истории можно писать занимательно. А иногда и нужно, особенно для молодых читателей, школьников, на чьи головы сейчас буквально обрушился поток низкопробных, «крутых» западных детективов, где все построено на ненависти и насилии. Появится интерес к истории – вновь пробудится национальная гордость, которую в последнее время мы так быстро утрачиваем. Именно поэтому заканчивая повесть «Находится в розыске», я привел замечательные слова А.С.Пушкина: «Клянусь вам своей честью, что ни за что на свете не согласился бы ни переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков, какую нам послал Господь».

Конечно, все ответы на возможные вопросы должны быть даны автором в самих книгах, но я уже объяснил ситуацию с историей этой тетралогии, первую часть которой – повесть «Секрет опричника» – многие мои читатели вовсе не видели. В сокращенном, журнальном варианте опубликована и повесть «Преступление в Слободе», в которой помимо исследования обстоятельств гибели царевича Ивана я коснулся судьбы знаменитой Янтарной комнаты. В свете недавней находки в Германии одного из фрагментов этой комнаты некоторые версии моих героев могут показаться в какой-то степени пророческими. Кстати, отдел МВД, занимающийся поисками кладов, представляющих собой государственную ценность, не авторская выдумка, а реальное, ранее существовавшее в Москве учреждение, о деятельности которого, прежде чем приступить к работе над книгой «Секрет опричника», я собрал целую папку газетных вырезок. Издать бы все четыре повести, связанные единым сюжетом, вместе – но опять все упирается в тот финансовый загон, в котором оказалось сейчас наше книгоиздательство. Дважды мне удавалось найти отзывчивых земляков, готовых помочь авторам в это тяжкое для нас время, но чувствую, проводимая перестройка экономики работает против них, а значит, против культуры, против писателей. И все-таки хочется верить, что в России, как и раньше, будут выходить книги, посвященные «истории наших предков, какую нам послал Господь»».

Мне так и не удалось издать тетралогию «Тайны Золотого кольца» полностью. В значительно сокращенном виде – с изложением одной исторической линии – она вышла к моему 60-летию.

 

20. ВОКРУГ МУЗЕЯ

 

Желание создать в Семибратове музей не оставило Мишу и после вынужденного ухода из библиотеки, где он разработал его первоначальную концепцию. Как-то он признался мне, что хотел бы не только создать этот музей, но и работать в нем на постоянной основе, не отвлекаясь на другие дела. Я одобрил Мишино желание – это была именно та работа, которая больше всего соответствовала его увлеченности краеведением и состоянию здоровья.

К 70-летию Семибратовской средней школы было решено издать книгу, за помощью в издании обратились ко мне. Так я стал ее редактором, а Миша был включен в редакционный совет, в который входили ветеран школы Н.Н.Потемина и учительница истории М.С.Моторова. Книгу назвали «Повесть школьных лет». Директор школы А.А.Капралов собирал материалы, я набирал текст на компьютере и сделал распечатку, Миша ее вычитывал.

В этой книге, в статье «Каким быть школьному музею», Миша очень коротко изложил концепцию музея с привязкой ее к школе, привел его тематическую структуру. Мы надеялись, что после выхода книги, которую открывала вступительная статья начальника управления образования Ростовского муниципального округа А.Н.Скворцовой, вопрос о создании музея будет наконец-то решен положительно. Но прошел юбилей с его непременными обещаниями – и о музее больше не вспоминали.

Я думал, что после всего этого к идее создания музея охладеет и Миша, но не тут-то было: он периодически отдавал мне для набора на компьютере листочки бумаги, на которых делал наброски текстов к экспонатам будущего музея. Все иллюстративные материалы и ксерокопии документов Миша собирал в отдельные папки и часто перекладывал их. Видимо, представлял, как они будут выглядеть в музее. Это продолжалось почти до самой его смерти.

Первое время после потери сына мне было не до музея, в первую очередь я хотел как можно быстрее издать его стихи из «потаенных» тетрадей. Потом я занялся составлением его посмертной краеведческой книги «Рассказы о ростовской истории», для чего пришлось перерыть все оставшиеся после Миши бумаги. Среди них я обнаружил более подробную, чем в книге «Повесть школьных лет», концепцию музея и дополненной вариант тематической структуры. Позднее я опубликовал их в книге «Дорогое мое Семибратово, дорогие мои земляки» в отдельной главе «Музей истории Кураковщины».

Значительно обновленная Мишей тематическая структура музея охватывала практически всю историю Кураковщины до наших дней, был значительно расширен литературный раздел. Так, помимо первого семибратовского краеведа П.А.Сергеева и писателей К.Г.Брендючкова и О.П.Попова в него были включены и семибратовские поэтессы А.С.Андрианова и И.Б.Пуарэ, журналисты И.А.Собчук, В.Ф.Мамонтов, Г.С.Залетаев, Р.Д.Ермаков.

Основу книги «Дорогое мое Семибратово, дорогие мои земляки» составили материалы книги «О семи братьях-сбродичах, заповедной Кураковщине и несбывшейся мечте», но появились и новые материалы, вошедшие в главу «Семибратовские портреты». Здесь были представлены написанные Мишей краткие биографии Н.А.Бубнова, А.Н.Жупикова, Е.Н.Храмова, И.Б.Пуарэ. Здесь же был приведен полный список погибших воинов-семибратовцев на памятнике, установленном в центре поселка. Рассказывалось, как родилась идея создать книгу «Семибратовский гарнизон: имена на поверке», которая представляла бы собой списки семибратовцев – участников Великой Отечественной войны – погибших, умерших, живых.

Опубликованные в книге «Дорогое мое Семибратово, дорогие мои земляки» материалы – малая часть собранных Мишей материалов для Музея истории Кураковщины. О том, какие шаги я предпринял, чтобы реализовать эту идею Миши, подробно рассказала в очерке «Осуществится ли мечта Михаила Сударушкина?» Оксана Шляхтина:

«Мое знакомство с отцом и сыном Б.М. и М.Б.Сударушкиными началось в Семибратове, на занятии кружка юных журналистов, которым они руководили вдвоем: Борис Михайлович вел теоретическую часть занятий, а Михаил Борисович, подавая реплики, придавал нашим занятиям живой, разговорный характер. Часто в результате этих реплик тон занятий резко менялся, но всегда становился более творческим, более приближенным к реальной жизни. Таким он мне и запомнился: остроумным, неожиданным в мыслях и поступках. Но был и другой Михаил Сударушкин: серьезный краевед и способный педагог, оставивший после себя несколько краеведческих книг и методических пособий по преподаванию краеведения, а также тетради стихов.

И еще была у него мечта – построить в Семибратове литературно-краеведческий музей и работать в нем. Об этом мне рассказал Борис Михайлович уже после смерти сына. «Каким быть школьному музею» – так называлась статья Михаила Борисовича, опубликованная в книге «Повесть школьных лет», изданной к 70-летию Семибратовской средней школы. В этой статье он обосновал необходимость строительства в Семибратове не просто краеведческого музея, а музея, посвященного истории так называемой Кураковщины – целого региона Ростовского края, которым когда-то владели князья Куракины, в условиях крепостного права сделавшие своих крестьян одними из самых обеспеченных, самостоятельных и грамотных. Ростовский краевед А.А.Титов писал по этому поводу в 1886 году: «Недаром в Ярославской губернии их называли кураковцами – это название было не насмешка, а как бы почет. К кураковцам относились с уважением, и они пользовались большим доверием. Несмотря на изменившиеся условия, сторона эта и посейчас в экономическом отношении находится в значительно лучшем положении, нежели другие части Ростовского уезда»…

Борис Михайлович рассказывает:

– Несколько месяцев назад я написал письмо главе администрации Ростовского муниципального округа А.К.Руденко с просьбой профинансировать издание краеведческой книги Михаила «Рассказы о ростовской истории», которая могла бы стать своеобразной отправной точкой для создания семибратовского музея, вписалась бы в юбилейные мероприятия, посвященные 1140-летию Ростова и послужила бы сохранению памяти о моем сыне, немало сделавшего для ростовского краеведения. Но ответа так и не получил. Боюсь, как бы то же самое не получилось и с музеем, что последняя мечта Михаила, как и многое другое, что он задумал, не осуществится. На свои деньги удалось издать итоговый сборник «Эпитафия», в который вошли практически все поэтические произведения Михаила. 19 октября в Ярославле, в библиотеке им. М.Ю.Лермонтова, состоится литературный вечер, посвященный памяти Михаила. Причем, эта инициатива исходила от самих сотрудников библиотеки. Творчество Михаила заинтересовались и некоторые столичные издания. Обидно, что в Ростове, об истории которого Михаил так много писал, отношение к нему другое…

Борис Михайлович показал мне комнату сына, в которой все осталось так, как было при его жизни. Добавился только большой портрет Михаила на стене, а за стеклом книжного шкафа – вырезки из газет Москвы, Твери, Ярославля, Ростова, откликнувшихся на смерть талантливого парня из Семибратова. Здесь же собраны все его печатные издания (а это, помимо 10 отдельных книг, еще около 50 публикаций в газетах и журналах) и материалы будущего Музея истории Кураковщины: книги, фотографии, газетные вырезки, ксерокопии документов, карт и портретов.

В компьютере на письменном столе Михаила несколько десятков файлов заняты текстами будущей музейной экспозиции. Нахожу файлы со знакомыми фамилиями: Сергеев, Брендючков, Попов… И подумала: если, все-таки, в Семибратове будет свой музей, в этот список замечательных земляков должен быть включен и сам Михаил Сударушкин – талантливый поэт, краевед и педагог, разработавший концепцию музея и вложивший в его создание свою весомую лепту… Но будет ли музей? Пока этот вопрос остается без ответа».

И все-таки Музей истории Кураковщины был создан. Но уже после того, как не стало Миши…

В 1999 году вышел литературно-художественный альманах «Ростовский изборник». В нем был напечатана наш общий с Мишей очерк «Ростовская версия» с подзаголовком «Из книги «Утраченное наследие». Публикацию открывала вступительная статья, написанная московским журналистом Виктором Федоровичем Виноградовым – потомком изобретателя русского фарфора Дмитрия Ивановича Виноградова. В журнале «Русь» была опубликована статья Лилии Фроловой «У истоков русского фарфора», где говорилось:

«Виктор Федорович – человек известный: в гости к нему в Томилино приезжали великая русская певица Надежда Обухова, прекрасная поэтесса Вероника Тушнова; он был знаком с выдающимся американским художником Рокуэллом Кентом; несколько лет возглавлял Московские передвижные выставки и сохранил дружеские связи со многими талантливыми художниками… На прощание Виктор Федорович подарил мне журнал «Русь» с его очерком. Журнал издается в провинции, в Ростове Великом, и я удивилась, каким образом он «вышел» на него.

– Случайно увидел в киоске – и сразу понял: этот журнал делают родственные, близкие мне люди. Написал в редакцию, представился, кое-что опубликовали, но главное – помогаю журналу найти читателей в Москве: пишу рекламные заметки в газеты, дважды удалось организовать передачи на телевидении. Есть такая поговорка: «Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами». Вот я и помогаю. Ведь я же говорил – мне везет на встречи с интересными людьми»…

Дружескую и творческую связь с Виктором Федоровичем – очень отзывчивым и добрым человеком – мы поддерживали до самой его смерти. Я высылал ему все опубликованные Мишей работы, которые буквально приводили его в восторг. Он не раз всерьез уговаривал меня отправить Мишу к нему в Москву, обещая обеспечить его творческое и житейское будущее. Мы делились с ним нашими общими планами. Так, рассказали ему о намерении совместно издать книгу «Утраченное наследие» – об исчезнувших памятниках русской литературы: о первых летописях и Влесовой книге, о списках «Слова о полку Игореве» и «Слова о погибели русской земли», о ростовских манускриптах «Трехлетовский летописец» и «Мусин-Пушкинский сборник», о спрятанном в Карабихе архиве Некрасова.

Виктор Федорович горячо поддержал эту идею, обещал свою помощь и написал предисловие к будущей книге, отрывок из которого и открывал нашу совместную публикацию в «Ростовском изборнике» о причастности Ростова к судьбе «Слова о полку Игореве». Перечислив мои исторические книги и Мишины краеведческие работы, Виктор Федорович писал: «Вот так, в соединении интересов и собранных материалов, создается книга «Утраченное наследие», адресованная самому широкому кругу читателей».

Очерк «Ростовская версия» остался единственным опубликованным материалом, созданным совместно с Мишей еще при его жизни.

 

21. СТИХИ НА ЗАКЛАДКАХ

 

С тяжким усилием приступаю к самой горестной части своих воспоминаний. До смерти Миши я не знал, что выражение «сломило горе» имеет такой глубокий и такой верный смысл: горе действительно сломило нас с женой…

Несмотря на то, что каждый день начинался у Миши с инсулинового укола, он вел довольно-таки подвижный образ жизни: часто вместе со мной ездил в Ярославль и Ростов, встречался с друзьями. Мы волновались за него всякий раз, когда он уходил из дома, однако и противостоять этому не могли. Всё, что случилось потом, началось с перелома ноги. Был наложен гипс, даже по квартире Миша ходил с трудом. Это выводило его из себя. Однажды, когда нас с Наташей не было дома, он самостоятельно, подручными средствами, разбил гипс, весь пол его комнаты был усеян осколками. Нас успокоили, что такое случается часто. Однако начался воспалительный процесс, Мишу направили в больницу в Ростов.

В больнице состояние Миши ухудшилось. Мы были в панике. Спрашивали врачей, какие нужны лекарства, чтобы моментально отправиться за ними хоть в Ярославль, хоть в Москву и подключить к их поиску всех наших родственников. Нам говорили – ничего не нужно, лечение идет как положено. В этом состоянии мне пришло в голову обратиться в Ростовскую администрацию, чтобы сына обеспечили всем необходимым, приставили к нему самых опытных врачей. Ответственное лицо при мне позвонило в больницу, заверило меня, что все возможное будет сделано.

Из хирургического отделения Мишу перевели в реанимацию. В ночь на тридцатое сентября дежурный врач напился вдрызг и уснул у себя в кабинете. Таким образом, было сделано не только «все возможное», но даже невозможное. По телефону вызвали реаниматора из Ярославля, мне сказали – вот-вот прилетит вертолет и Мишу перевезут в областную больницу. Через несколько часов реаниматор приехал на машине, долго стучал в дверь, чтобы разбудить дежурного врача. Очень возмущался, но дальше словесного возмущения дело не пошло. Сказал мне, что в таком состоянии перевозить Мишу в Ярославль нельзя, и уехал, оставив рекомендации, что делать дальше. Утром Мишу подключили к аппарату искусственного дыхания. 30 сентября 2001 года, в 12 часов 30 минут, сердце Миши остановилось.

Отзывчивым людям, на себе испытавшим горе, не трудно понять, что было с Наташей и со мной в тот день, в каком состоянии мы готовились к похоронам, провожали Мишу на кладбище, сидели на поминках. Страшно представить, что стало бы с Наташей в эти черные дни, если бы рядом с ней не было ее подруг Евгении Гузаевой, Людмилы Степановой, если бы не поддержка и помощь ее старшего брата Александра и его семьи, московских и тверских родственников.

Нуждался в поддержке и я. Приехали из Ярославля мои родственники, рядом были мужья Наташиных подруг Виталий Гузаев и Виталий Степанов. С похоронами помогли Семибратовская школа и директор вечерней школы Ирина Александровна Конторина. Нет слов, чтобы выразить всем им благодарность за то, что все они сделали для нас в те дни. Из жизни ушел наш любимый, единственный сын. Дальнейшая жизнь теряла всякий смысл. Но оказалось, что эта утрата ударила не только по нам – ее глубоко осознали те, кто знал Мишу при жизни, кто был знаком с его книгами.

Несколько дней после похорон мы не могли входить в Мишину комнату – здесь все напоминало о нем. Но у меня не выходила из головы записная книжка, которую в последние дни я часто видел у него на письменном столе и которую он сразу закрывал, как только я или Наташа входили в комнату. Пока Наташи не было дома, я пересилил себя и открыл дверь в комнату Миши. Не сразу нашел ту самую записную книжку. Как я и предполагал, в ней были стихи. Читал их со слезами, которые не в силах был сдержать. Это были последние стихи Миши, навеянные его болезнью, разбитой любовью, пророческим пониманием того, что он обречен.

Решение издать эти стихи к сороковому дню со дня смерти сына я принял не сразу. Это было тяжелое решение – ведь Миша писал их для себя, не для публикации. А с другой стороны, в этих стихах наиболее ярко отразился его поэтический талант, незаурядность его личности, отчаянная тяжесть его переживаний.

Я начал перепечатывать стихи только после того, как, спустя несколько дней, получил согласие Наташи. Видимо, ей, как матери, это решение далось тяжелее, чем мне. К сороковому дню книга «Последние стихи» была напечатана. Принято считать, что после сорокового дня к близким приходит некоторое успокоение. Мы этого не испытали, без слез не могли входить в Мишину комнату, видеть его вещи, книги, рукописи. Однако меня не оставляло чувство, что стихи в записной книжке – не единственные, с которыми я не был знаком раньше. Короче, нашлась еще одна тетрадь, потом другая. В той же типографии «Траст» мне удалось издать еще один сборник Мишиных стихов – «Жил, надеялся, любил…». А потом я случайно в одной из книг, стоявших в его комнате, нашел закладку, на которой тоже были стихи. Начал перелистывать другие книги – и находил на закладках всё новые стихотворения.

Так родилась книга «Эпитафия», в которую вошли стихи из книг «Зазеркалье», «Последние стихи», «Жил, надеялся, любил…» и стихи, обнаруженные на закладках книг. Для оплаты типографских расходов мы с Наташей продали кое-что из семейных «ценностей», которые после смерти Миши для нас никакой ценности не имели.

Презентация книги состоялась в Ярославле, в библиотеке им. М.Ю.Лермонтова. Инициатором проведения вечера памяти Миши выступила Ирина Хоновна Шихваргер. Здесь же присутствовала Светлана Александровна Курочкина – сотрудница типографии «Траст», которая своими руками с любовью делала все книги Миши. Низкий поклон этим отзывчивым женщинами и наша благодарность за все, что они сделали для Миши, для нас с женой. Наташа не могла поехать со мной – это было бы для нее непереносимым переживанием.

Я знал, что этот вечер будет для меня трудным, но и не надеялся, что он окажется таким душевным, трогательным – ведь подавляющее большинство собравшихся не знали Мишу, судили о нем только по его стихам. Несколько раз у меня срывался голос, но искреннее сочувствие и внимание аудитории давало новые силы. Как всегда на таких мероприятиях, на вечере было много женщин, которых интересовала история первой и последней любви Миши. Я не стал вдаваться в подробности, которые и сейчас не хотел бы ворошить. Через четыре года после смерти Миши от сердечного приступа совсем молодой умерла и его первая любовь. Кто знает, может, их жизни сложились бы совсем иначе, если бы не чужое вмешательство в их чувства, в их судьбы.

Намерение опубликовать все краеведческие работы Миши в одной книге появилось у меня сразу после выхода его «Последних стихов». Когда я собрал вместе его книги и материалы, оставшиеся неопубликованными, это желание переросло в уверенность, что так и надо сделать. Я подсчитал примерный объем книги – получилось очень солидное издание. Ведь Миша писал не только об истории Ростовского края, но и об истории Ярославля: это опубликованные историко-краеведческие очерки «Расстрелянное детство» и «Тоскливое времечко выпало…», некоторые студенческие работы, тоже достойные печати, рецензии на публикации в журнале «Русь». Поэтому я решил ограничиться только «ростовскими» исследованиями, опубликовать которые в одной книге Миша мечтал еще при жизни, даже придумал ей название – «Рассказы о ростовской истории».

Книгу такого объема издать на собственные средства мы с Наташей не могли, надо было находить спонсора. А книгу «ростовского» содержания, как я надеялся, обязательно профинансирует Ростовская администрация – для распространения ее по школам и библиотекам района. Поэтому первое, что я сделал после того, как собрал материалы для книги и сделал ее компьютерную верстку, это обратился с официальным письмом к главе администрации Ростовского муниципального округа. Однако случилось то, чего я никак не мог предвидеть, – на мое письмо даже не ответили. Как я понял, Миша и его книга здесь были не при чем – сказалось «теплое» отношение ко мне «ответственных товарищей», с которыми я вступил в конфликт после вынужденного ухода со своего поста главного редактора журнала «Русь», последовавшего после того, как КРУ выявило допущенные им серьезные финансовые нарушения. Копию акта КРУ я оставил себе на память – читается, как уголовный роман, «герой» которого не брезговал ничем, чтобы погреть руки у редакционного бюджета. Однако «ответственные товарищи» почему-то обрушили свой гнев не на виновника этой неприглядной истории, попавшей даже в центральные газеты, а на меня. Кстати, и сам «герой» спустя время стал неуклюже доказывать, что он пал жертвой зависти и коварства, при этом делая вид, что никаких документов, уличающих его в финансовых махинациях, нет. Но они существуют, хранятся и в Ярославской писательской организации, и в Ростове. Так что не знать о них «ответственные товарищи» не могли.

Не знаю, как поступил бы на моем месте кто-нибудь другой, но я не поехал в Ростов просить, унижаться, требовать справедливости, а обратился за помощью в администрацию Ярославской области. Здесь сразу же пошли мне навстречу, был заключен договор на издание книги в качестве очередного номера журнала «Русь», издание которого Ярославская администрация тут же профинансировала. Однако средств было выделено недостаточно, чтобы осуществить полноценное издание. Поэтому, чтобы увеличить тираж, я обратился к руководству общественного движения «Ярославль-2000», которое вывело меня на Издательский дом «Учитель», на свои средства осуществивший второе издание Мишиной книги.

В 2006 году в Ярославле, в издательстве «Нюанс», вышла наша совместная с Михаилом книга «Семибратово». Первая часть книги представляет собой переиздание краеведческого очерка Михаила «О семи братьях-сбродичах, заповедной Кураковщины и несбывшейся мечте», отдельным изданием опубликованного в 1998 году. Вторая часть – «Дорогое мое Семибратово» – была подготовлена мною с использованием книг «Полвека на службе экологии», «За чистое небо» и «Повесть школьных лет», при создании которых были использованы краеведческие материалы, собранные Михаилом. Третий раздел – «Семибратовские портреты» – тоже был написаны совместно. Здесь читатели найдут литературные портреты земляков-семибратовцев П.А.Сергеева, К.Г.Брендючкова, О.П.Попова, В.Ф.Мамонтова, И.И.Собчука, Р.Д.Ермакова, Г.С.Залетаева, И.Б.Пуарэ, В.И.Андрианова, Е.В.Пасхиной, А.И.Колесникова. Михаилом написаны главы «Семибратовская летопись» и «Топонимы Семибратова и его окрестностей».

Следующим своеобразным «уроком родиноведения» стала наша совместная книга «Ярославцы и Ярославский край в русской истории» с подзаголовком «По страницам журнала «Русь»», вышедшая в 2007 году. Большую помощь в подготовке к печати этой и других книг мне оказал прекрасный специалист ЗАО «Кондор-Эко» Дмитрий Боровков, обучивший меня компьютерной верстке.

В 2008 году в Твери, при содействии Ассоциации тверских землячеств вышла книга Михаила «Истории оборванные строки». В сборник включены ранее изданные отдельными книгами историко-краеведческие очерки Михаила «Путешествие к истокам», «Расследуя старинные преданья…», «Расстрелянное детство», «Рассказы о ростовской истории», «Путешествие во времени из Ростова в Ярославль», а также поэтический сборник «Жил, надеялся, любил», основу которого составила посмертная книга стихов «Эпитафия».

Особую благодарность хотелось бы выразить директору издательства «Седьмая буква», доктору культуроведческих наук Вячеславу Михайловичу Воробьеву, который бережно, с высокой литературной и издательской культурой подготовил этот сборник к печати и выпустил его в свет.

Государство отвернулось от писателей, от конкретной помощи в издании книг. С большими усилиями приходится выпрашивать средства на типографские расходы у местных властей. Таким образом, издание некоммерческой литературы стало уделом героических одиночек, подвижников, которые заслуживают самых высоких слов благодарности.

Опытный программист ЗАО «Кондор-Эко» Наташа Самуйлова помогла мне создать персональный сайт Михаила. Теперь его голос звучит не только в книгах, доступных ограниченному кругу читателей, но и в Интернете, аудитория которого безгранична. Сайт Михаила пользуется большой популярностью – каждый месяц к нему обращаются сотни посетителей, делают тысячи запросов. Иногда приходит мысль: а может, если бы природа не наделила сына такими разносторонними способностями, она наградила бы его более длинной и счастливой судьбой?..

 

Конец первой части

 

НОСТАЛЬГИЯ-2

 

Воспоминания в лицах

 

CОДЕРЖАНИЕ

 

1. Трудная судьба «Руси»

2. Узник «Бухенвальда»

3. Он спас Домик Лермонтова

4. «Русский гений издавна венчает тех, которые мало живут…»

5. «Дорогие мои земляки»

6. Музей истории и родиноведения

7. «От Генерального штаба до деревни Исады»

8. Отсекая всё лишнее

9. «Преодоление»

10. От Карабихи до Александрийской библиотеки

11. Призрак дачи Вахрамеева

12. «Зато не участвую в междоусобной суете…»

13. Разрушая одни мифы, зачем создавать новые?

14. «Сказание о Ростове Великом, затерянном граде Китеже и замечательных ростовцах»

15. «Григорьевский затвор»

16. Есть единственная роскошь в мире

 

1. ТРУДНАЯ СУДЬБА «РУСИ»

 

В сентябре 1991 года в Ярославле вышел в свет первый номер литературно-исторического журнала «Русь», учредителями которого выступили писательские организации Владимирской, Костромской, Ивановской и Ярославской областей, входящих в древности в пределы Ростово-Суздальского княжества. Необходимость создания такого журнала созрела еще задолго до появления «Руси». Так, в начале шестидесятых годов прошлого века в Ярославском книжном издательстве вышло 6 номеров альманаха «Стрелка», который предполагалось сделать журналом. Однако по требованию Госкомиздата альманах был закрыт – как не соответствующий статусу и профилю областного издательства.

С 1963 года, когда в Ярославле было создано региональное Верхне-Волжское книжное издательство, начал выходить ежегодный альманах писательских организаций Владимира, Иванова, Костромы и Ярославля. Чтобы и с этих альманахом не случилась такая же история, как со «Стрелкой», каждый год ему давали другое название. Однако мысли о создании собственного журнал не покидали местных писателей.

«Ярославским писателям нужен свой журнал, где бы они могли сразу, а не спустя годы печатать новые произведения. В этом журнале нашли бы место произведения современных ярославских авторов, получили бы голоса те, кто уже ушел из жизни, была бы предоставлена трибуна нашим краеведам и историкам. Уверен, что журнал получился бы интересным, нужным нашим читателям. Как тут не вспомнить журнал «Уединенный пошехонец»! В восемнадцатом столетии ярославские авторы имели свой журнал, а в конце двадцатого о нем приходится только мечтать».

Это интервью со мной было опубликовано в газете «Юность» в мае 1989 года. О необходимости создания журнала говорилось почти на каждом собрании ярославских писателей. В декабре 1989 года ответственный секретарь Ярославской писательской организации Ю.С.Бородкин направил письмо в идеологический отдел Ярославского обкома КПСС: «Ярославская писательская организация обращается в обком КПСС с просьбой поддержать ее ходатайство об издании в Ярославле литературно-художественного журнала, объединяющего широкий творческий актив писателей Верхней Волги… Писатели Костромы, Иванова, Владимира поддерживают данное предложение».

Хлопоты закончились тем, что 20 сентября 1990 года в Ярославле состоялся учредительный съезд писателей Верхней Волги. Предлагались разные названия нового журнала, но остановились на названии «Русь», предложенном Ю.С.Бородкиным – оно наиболее точно отвечало географии и направленности нового печатного органа.

Местом прописки «Руси» стал Ростов – город, который на протяжении нескольких столетий был одним из центров русской истории, культуры, духовности. Первоначально редакция находилась на Спартаковской улице, дом 142 – в здании бывшей богадельни, построенной на средства ростовского купца Дмитрия Васильевича Плешанова (1800–1865). Им были пожертвованы крупные суммы в пользу детских приютов, сиротского дома, на реставрацию Ростовского кремля.

Знаменательно, что вскоре редакция журнала разместилась в церкви Григория Богослова на территории Ростовского кремля – там, где когда-то находился знаменитый Григорьевский затвор, из стен которого вышли писатель Епифаний Премудрый и просветитель Стефан Пермский.

«В России центр – на периферии», – эти слова историка В.Ключевского могли бы стать своеобразным девизом журнала, прописанного не в столице и даже не в областном центре, а в небольшом районном городе с древней историей, в самой глубинке России.

«От души желаю успеха Вашему журналу. Название журнала и место его издания ко многому обязывает. Если ограничиться только религиозным и историческим направлением – то нужно иметь широкий исторический огляд и понимание, что трудно после стольких лет лжи, в которой нас держали... А не включить ли Вам в темы современные болезни и нужды? Это ведь – тоже Русь», – писал из США А.И.Солженицын, которому редакция отправила несколько номеров журнала.

«Такому журналу надо помогать... Я убедился, что журнал несет в себе высокий нравственный заряд, направлен на духовное возрождение россиян, что очень важно в наше неспокойное время, когда остро необходимо умиротворение в обществе», – сказал, ознакомившись с содержанием «Руси», Патриарх Всея Руси Алексий Второй, когда посещал Ростов Великий.

«Журнал сразу обрел всероссийское лицо и значение, объединив вокруг себя широкую русскую элиту – писателей, историков, краеведов, журналистов, учителей, научных работников и просто умную читающую публику. Журнал стал заметным, в некотором роде – уникальным явлением в культурной и общественно-литературной жизни России», – такую высокую оценку получила «Русь» при обсуждении в Союзе писателей России.

По достоинству оценили журнал, признали своим многие талантливые авторы, сотрудники библиотек и рядовые читатели, интересующиеся историей государства и православия, краеведением и современным литературным процессом. В обращении к читателям редакция писала:

«Русь» – журнал для всех, кто испытывает гордость за великое прошлое России и боль за трагические изломы ее судьбы, кто способен оценить и серьезное исследование, и неожиданную версию, и занимательный сюжет. В условиях, когда общество до крайности политизировано, что таит в себе опасность трагического раскола, журнал решительно отказался от партийных и групповых пристрастий и обратился к тем нравственным и духовным ценностям, на которых веками строилась и держалась государственность России. «Русь» – журнал семейный. Его с полным основанием можно назвать прямым наследником первого русского провинциального журнала «Уединенный пошехонец», выходящего в Ярославле в 1786–1787 гг., и газеты «Русь», издаваемой И.С.Аксаковым в 1880–1886 гг., продолжателем лучших традиций популярной дореволюционной «Нивы». На переломном этапе истории трудно, практически невозможно не касаться политических вопросов. Печально наблюдать, как различные политические силы, размахивая идеологическими топорами, рубят единое древо отечественной истории. У журнала «Русь» своя, давно заявленная позиция: надо помнить, какое знамя развивалось над Бородинским полем, и не забывать, какое было водружено над рейхстагом. Невозможно полностью уйти от всех сложностей и трудностей нашего времени, и журнал не делает такой попытки. А вот подходить к ним взвешенно и осторожно, искать в прошлом параллели, предостерегающие от повторения трагических ошибок, – вполне возможно».

Этой линии «Русь» старалась придерживаться с самого начала своего существования. О содержании и направленности журнала красноречиво говорят названия постоянных разделов и рубрик: «История Отечества», «Былое и вечное», «Литературная нива», «Краеведческий изборник», «Сокровища древней книгохранительницы», «Замечательные земляки», «Антология исторических загадок», «Русская школа», «Культура и провинция», «Библиотека исторических приключений».

Историческая направленность журнала приобретает особо важное значение сейчас, когда серьезную литературу такого рода в местных и центральных издательствах потеснила, а кое-где и вовсе вытеснила коммерческая макулатура, рассчитанная на сенсацию и дешевую потребу дня. Другую задачу поставила перед собой редакция журнала «Русь» – на примере и опыте прошлого осмыслить настоящее и заглянуть в будущее России.

Порой публикация исторических материалов вызывала неожиданную читательскую реакцию. Так, после появления в журнале очерка о сыне Екатерины Второй и Григория Орлова редакция получила письмо от его потомка Николая Николаевича Бобринского, который потом неоднократно публиковался в «Руси», здесь же были напечатаны стихи его жены – графини Веры Сергеевны Бобринской.

Внимание к духовному и вечному – еще одна характерная черта журнала, не случайно среди его постоянных авторов были священнослужители – архимандрит Георгий (Тертышников) и архимандрит Макарий (Веретенников) – ректор Духовной Академии Русской Православной Церкви.

Особое место в журнале занял раздел «Краеведческий изборник». В редакционной статье, открывшей первый номер «Руси», говорилось: «История нашего края столь богата удивительными, зачастую загадочными событиями, незаурядными личностями и бесценными сокровищами культуры, что раздел «Краеведческий изборник» наверняка заинтересует самый широкий круг читателей, но, естественно, при одном условии – что нам помогут все, кто с любовью и гордостью относится к прошлому своего Отечества: писатели, историки, краеведы, работники музеев и архивов».

Этот призыв редакции был услышан: краеведческий раздел журнала стал одним из наиболее интересных и содержательных разделов «Руси». В немалой степени этому способствовало то, что журнал постоянно обращался к творчеству краеведов прошлого. В этом списке ярославские краеведы С.Серебреников, В.Лествицын, Л.Н.Трефолев, П.Критский, И.С.Аксаков и др. Из наиболее крупных публикаций следует назвать почти полное переиздание книги П.Критского «Наш край. Опыт родиноведения», неизданной рукописи А.А.Золотарева и Н.П.Анциферова «Ярославль», посвященной начальной истории Ярославля работы В.Лествицына «О волжском городе Руси», очерка С.Серебреникова о «ярославском стоянии» ополчения Дмитрия Пожарского и др.

Постоянной рубрикой журнала стала «Летопись Золотого кольца», которую формировала сотрудница краеведческого отдела Ярославской областной библиотеки Маргарита Владиславовна Бекке.

Следует сказать и о другом направлении деятельности «Руси» – о переиздании исторических повестей и романов в книжном приложении «Библиотека исторических приключений». Этой деятельностью журнал начал заниматься еще в то время, когда все мы испытывали книжный голод – книги такого рода, в хорошем оформлении и большими тиражами, стали издаваться позднее. Большая роль в формировании «Библиотеки исторических приключений» принадлежит Галине Павловне Федюк – заведующей отделом редкой книги Ярославской областной библиотеки им. Н.А.Некрасова.

В лучшие годы своего существования тираж журнала достигал 10 тысяч, из них 9 тысяч распространялись по подписке. Среди подписчиков «Руси» были практически все центральные, областные и краевые библиотеки России, Государственная историческая библиотека, библиотека Эрмитажа, библиотека Конгресса США и др. Но, к сожалению, все это в прошлом.

Общеизвестно, с какими трудностями сталкиваются сейчас буквально все периодические издания, начиная от районной газеты и кончая солидным столичным журналом: лихорадочно ползут вверх типографские расходы, потом издателя берут за горло распространители и окончательно обирают его до нитки. Стихию дикого, нецивилизованного рынка в полной мере испытал на себе и журнал «Русь»: нарушилась периодичность выхода журнала, резко сократился его тираж, в результате чего редакция вынуждена была отказаться от распространения «Руси» по подписке.

Как уже было сказано выше, учредителями журнала выступили писательские организации городов, входящих в Золотое кольцо России: Ярославля, Владимира, Иванова и Костромы. В связи с тем, что частичное финансирование «Руси» осуществляла только Администрация Ярославской области, весной 2000 года был составлен новый Устав и новый Учредительный договор, по которому учредителями журнала выступили Ярославская писательская организация и трудовой коллектив журнала «Русь». Одновременно было принято решение о переводе редакции «Руси» из Ростова, где она находилась со дня основания журнала, в Ярославль. Однако финансовое положение журнала становилось всё хуже.

Настоящая, «немассовая» культура никогда не была доходной. Как же при отсутствии государственных дотаций в России существовали музеи, театры, издательства, журналы? Отечественная история дает на этот вопрос однозначный ответ – культуру спасали меценаты! Не было бы Павла Третьякова – не было бы знаменитой Третьяковской галереи. Как бы сложились судьбы Шаляпина, Рахманинова, Врубеля и многих других выдающихся деятелей отечественной культуры, если бы им не помог Савва Мамонтов? Что бы стало со знаменитым Московским Художественным театром, если бы не поддержка Саввы Морозова? Наконец, сколько простых руcских людей не овладели бы грамотностью, если бы не Иван Сытин, издававший неприбыльные учебники, дешевые, себе в ущерб, книги, календари, энциклопедии? Высокое внутреннее благородство, ясное понимание того, что русская культура служит процветанию России не меньше, чем финансы и предпринимательство, – вот что объединяло этих незаурядных людей.

Россия сделала новый резкий поворот в своей истории, и «распалась цепь великая», которая, как это бывало и раньше, одним свои концом опять ударила по культуре. Кто может спасти ее от гибели? Государство? Но бывшее лежит в развалинах, а новое практически еще не построено. Надеяться, что культура «как-нибудь» сама выкарабкается, – напрасно терять время, которое для нее может оказаться роковым. Вроде бы в этих условиях самое время для возрождения российского меценатства, но – увы – в основном «новые русские» помогают массовой культуре. Как выжить в условиях рыночной стихии некоммерческому, просветительскому журналу?

Незадолго до закрытия журнала редакция писала: «Не лучшие времена переживает сейчас Россия, много потерь мы понесли, но есть потери роковые, символические. Нельзя допустить, чтобы погиб журнал с названьем кратким «Русь». Гибель «Руси» станет темным пятном в истории культурной жизни Ярославского края, на земле которого журнал появился на свет. Мы, ярославцы, первыми несем ответственность за судьбу созданного нами журнала».

Не покидает мысль, что ярославским властям и общественности стоит подумать о возрождении журнала «Русь», который делал такое доброе дело – без наукообразия, доступно для самого широкого круга читателей освещал судьбы замечательных ярославцев и самые интересные страницы ярославской истории. Вспомним слова Пушкина: «Гордиться славою предков не только можно, но и должно, не уважать оную есть постыдное малодушие».

Сразу после создания журнала «Русь» я был назначен заместителем главного редактора по творческой работе. После того, как со своей должности ушел проживавший в Ростове первый главный редактор В.А.Замыслов, наместо которого был назначен прожививший в Рыбинске С.А.Хомутов, редакция журнала, по сути, переместилась в Семибратово: сюда приходили авторские рукописи, отсюда журнал рассылался подписчикам, здесь жили почти все сотрудники журнала. Возникает естественный вопрос не о том, что я делал в журнале, а о том, что не делал?

Отвечу откровенно – я никогда не занимался финансированием журнала. И не только потому, что это не входило в мои обязанности, но и потому, что не имею к этому виду деятельности ни малейших способностей. Мне кажется, в журнале «Русь» я занимался именно тем делом, к которому был предрасположен. Всего за 10 лет вышло 50 номеров журнала, каждый из которых был мною сформирован, отредактирован и издан. Я горжусь этой работой и, вроде бы, имею на это право.

Работу в журнале совмещал с собственным литературным трудом. Так, за короткий срок у меня вышли 4 исторические повести: «Секрет опричника», «Преступление в Слободе», «Исчезнувшее свидетельство», «Находится в розыске», составившие тетралогию «Тайны Золотого кольца». Кроме того, издал книгу «Фанни Каплан: «Я стреляла в Ленина», которую до сих пор цитируют историки, занимающиеся расследованием этого загадочного покушения, в журнале «Русь» опубликовали очерк-расследование «Темное дело» большевика Малиновского», переиздали тюремные воспоминания руководителя Ярославского мятежа А.П.Перхурова «Исповедь приговоренного», опубликовали несколько очерков о жизни и творчестве Н.А.Некрасова.

Когда меня спрашивали, как можно было за столь короткий срок столько написать книг и при этом издавать журнал, я отвечаю откровенно – мне помогала жена Наташа, которая полностью освободила меня от всех домашних работ, кроме мытья посуды, к которому у меня есть какое-то странное предрасположение.

К своему 60-леьнеиу юбилею некоторые из своих исторических и литературоведческих работ я включил в книгу «Потаенное и сокровенное», которую удалось издать благодаря поддержке Ассоциации тверских землячеств и лично Валерия Львовича Плёнкина – близкого родственника Наташи.Плёнкин Валерий Львович – управляющий филиалом АКБ «Традо–Банк», член правления АКБ «Традо–Банк», вице-президент Ассоциации банков Тверской области. За большую работу по развитию экономики Верхневолжья награжден медалью Русской Православной Церкви Преподобного Сергия Радонежского 1-й степени и золотой медалью Российского фонда мира. Инициатор создания и руководитель Ассоциации тверских землячеств.

Кроме выпуска журнала и работой над собственными книгами я занимался изданием книжных приложений – всего издал около 30 книг, в том числе посвященные ростовской истории книги сына Михаила, его поэтические сборники, а также поэтические сборники семибратовцев Олега Пантелеймоновича Попова и Георгия Сергеевича Залетаева, книги об истории ОАО «ФИНГО», СФ НИИОГАЗ, ЗАО «Кондор-Эко», Семибратовской средней школы. Вместе с сыном Михаилом издавали семибратовские газеты «Истоки» и «Большая перемена». Основали газету ОАО «ФИНГО» «На страже экологии» и общесемибратовскую газету «Дорогое мое Семибратово», позднее переименованную в «Дорогие мои земляки».

В 2001 году из-за отсутствия финансовой поддержки журнал «Русь» прекратил свое существование. Долгое время я не терял надежду, что найдется солидная организация или патриотически настроенный спонсор, который реанимирует журнал. У меня дома до сих пор хранятся неизданные рукописи, я не потерял связи с авторским активом журнала. То, что в Ярославле перестал выходить литературно-исторический журнал с названием кратким «Русь», считаю крупной ошибкой тех, кто прекратил его финансирование. Мне до сих пор пишут письма читатели и удивляются, почему интересный и полезный журнал прекратил свое существование?

 

2. УЗНИК «БУХЕНВАЛЬДА»

 

В списке замечательных семибратовцев Константин Григорьевич Брендючков занимает особое место – и как писатель-фронтовик, и как человек, на долю которого выпала необыкновенная, трагическая судьба, которая не смогла поколебать его стойкости и мужества.

Мне довелось общаться с Константином Григорьевичем на протяжении нескольких лет. Вместе с ним я работал в Семибратовском филиале НИИОГАЗ. Затем встречался с ним по работе в Верхне-Волжском книжном издательства. С его биографией и творчеством более подробно мне довелось познакомиться, когда заведовал музеем-усадьбой Н.А.Некрасова «Карабиха» – в тот период здесь создавалась экспозиция «Литературная жизнь Ярославского края», в которой материалы о К.Г.Брендючкове должны были занять свое достойное место. Позднее, когда стал членом Союза писателей России, я встречался с ним на писательских собраниях в Ярославле.

После моего возвращения в Семибратово наше знакомство стало более близким – я бывал у него в гостях, он не раз приходил ко мне. Естественно, что чаще всего наши разговоры касались литературной жизни России, писателей-ярославцев и их книг. Но случалось, что литературные разговоры перерастали в беседы о жизни вообще, о семибратовских новостях и наших общих знакомых. В литературно-историческом журнале «Русь» опубликовал его стихи и повесть. Годы знакомства позволили мне хорошо узнать этого одаренного человека и интересного собеседника – сдержанного и даже мрачноватого на вид, но неожиданно мягкого и душевного, когда он чувствовал родственную душу, доброе отношение к себе.

Я хорошо знал не только Константина Григорьевича, но и людей, с которыми он общался в Семибратове и был с ними близок. Его знакомства и симпатии многое говорили о нем – это были люди, во многом похожие на него: неординарные, увлеченные любимым делом, верные своим убеждениям и пристрастиям. Кто-то сказал, что писателя делает окружение. Вряд ли это определение справедливо для всех писателей, в том числе и для Константина Григорьевича, но совсем отрицать влияние окружающей среды тоже нельзя. Это влияние может не коснуться творчества, но на писательской биографии оно все равно отражается…

Константин Григорьевич Брендючков родился 14 октября 1908 года в городе Сормово Нижегородской (Горьковской) области в семье рабочего Сормовского завода. Его отец Григорий Алексеевич активно участвовал в революционном движении, был знаком с Горьким и Троцким, с последним состоял в переписке. Письма Троцкого долгое время хранились в семье, но когда их автор оказался в опале, были уничтожены – это знакомство могло обернуться боком для всей семьи.

В 1925 году Константин Григорьевич закончил среднюю школу в городе Ветлуга Горьковской области и поступил в Горьковский электротехникум, после окончания которого, в 1931 году, в качестве техника-электрика был направлен на строительство Челябинского тракторного завода. Днем рождения завода считается 1 июня 1933 года, когда из его стен вышел первый гусеничный трактор «Сталинец-60». Таким образом, Константин Григорьевич был первостроителем завода, ставшего пионером советского тракторостроения. В 1933 году начал работать на заводе инженером-электриком, одновременно поступил на заочное отделение Свердловского энергетического института, факультет «Электрооборудование промышленных предприятий». С четвертого курса был вынужден уйти из института «по служебным обстоятельствам» – так написал он в автобиографии.

В 1936 году Константин Григорьевич вернулся на родину, работал старшим инженером-электриком на знаменитом заводе «Красное Сормово», созданном еще в середине девятнадцатого столетия. Первым построенным здесь в 1850 году пароходом стал деревянный колесный пароход «Ласточка», и здесь же спустя два года был спущен на воду первый пароход с металлическим корпусом «Орел». В 1914 году с заводского стапеля сошел, пожалуй. самый известный и долговечный сормовский пароход «Великая княжна Ольга Николаевна», после революции переименованный в «Володарского» и проработавший на Волге более семидесяти лет.

Воспоминания о заводе «Красное Сормово» вдохновили писателя на создание рассказа «На старинном пароходе», опубликованном в 1964 году в литературном альманахе писателей Верхневолжья.

В 1939 году здесь же, в Горьком, Константин Григорьевич был назначен главным энергетиком уже в то время известного завода «Красный Якорь», который существует и доныне. Возможно, Константин Григорьевич стал бы в дальнейшем крупным руководителем производства – все данные на то были – если бы не началась Великая Отечественная война.

Он был мобилизован в самом начале войны и отправлен в составе 52-й стрелковой дивизии на фронт. В качестве воентехника первого ранга, затем старшего техника-лейтенанта участвовал в боях под Ржевом и на Харьковском направлении.

Семнадцать месяцев продолжалась фашистская оккупация Ржева, в марте 1943 года он был освобожден. Харьков был оккупирован фашистскими войсками в октябре 1941 года – как следствие окружения советских войск под Киевом. Всего за период с мая 1942 года по август 1943 года под Харьковом состоялись три крупных оперативно-стратегических операции с участием трех фронтов и десятка армий, за освобождение города сложили головы более 300 тысяч человек. Десятки тысяч советских солдат и офицеров оказались в плену. В 1943 году Константин Григорьевич был тяжело контужен, его посчитали убитым и после отступления оставили на поле боя.

Домой ушла похоронка, а Константин Григорьевич оказался в фашистском плену, в концлагере Бухенвальд. В отличие от Освенцима и Майданека этот лагерь не был специальным лагерем уничтожения – в первую очередь Бухенвальд был лагерем моральных и физических пыток. Его первыми узниками стали немецкие антифашисты, в основном – коммунисты. Сюда после 1939 года сажали польских партизан, евреев. После начала Великой Отечественной войны в лагерь стали привозить пленных советских офицеров в звании до полковника. Всего в лагере были представители более 30 государств, общая численность – около четверти миллиона. К моменту освобождения лагеря в нем осталось всего 22 тысячи человек. Крематорий работал беспрерывно. Однако фашисты нуждались в рабской силе – рядом с лагерем возводится деревообделочный завод ДАВ и оружейный завод «Густлофф-Верке».

В 1943 году в лагере была создана подпольная организация, которая 11 апреля 1945 года возглавила восстание узников Бухенвальда. Написанная Константином Григорьевичем пьеса «Потомки Чапаева» стала частью идеологической подготовки к восстанию.

После освобождения из плена Константин Григорьевич работал в Ветлужском лесотехническом техникуме, где преподавал высшую математику, черчение, электротехнику. В 1953 году поступил на физико-математический факультет Костромского педагогического института, после окончания которого преподавал в техникуме механизации в селе Некрасовское Ярославской области. Затем поступил инженером-конструктором на Некрасовский машиностроительный завод. В 1963 году переехал на жительство в поселок Семибратово Ярославской области и начал работать инженером-конструктором на Семибратовском заводе газоочистительной аппаратуры. В 1965 году был переведен в Семибратовский филиал НИИОГАЗ, где работал заведующим отделом патентов, начальником отдела научно-технической информации, в 1970 году вышел на пенсию.

В том же году он заполнил последний в жизни «Личный листок по учету кадров». На вопрос: «Какие имеете научные труды и изобретения», ответил – 7 авторских свидетельств на изобретения; «Какие имеет правительственные награды» – медали «За победу над Германией», 20 лет Победы», «50 лет вооруженных сил», «За доблестный труд».

За мужество, проявленное в Бухенвальде, орденов не давали. Хорошо еще, что после фашистского концлагеря на долгие годы не угодил в гулаговский.

Как-то я спросил Константина Григорьевича – была ли такая вероятность. Он ответил, что к нему советская власть оказалась более-менее милостивой, никаких репрессий после войны он на себе не испытал, хотя фильтрационный лагерь и ему довелось пройти. Однажды он рассказал об увиденном в этом лагере близким сотрудникам СФ НИИОГАЗ, об оказавшихся там без вины виноватых женщинах и детях. Но его выпустили довольно-таки быстро. Возможно, учитывали факт Бухенвальдского восстания и то, что именно в Бухенвальде был казнен вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман. Может, сыграли свою роль две предпринятые им попытки бегства из лагеря. Однако так повезло не всем – некоторых узников Бухенвальда сразу после освобождения из плена перевезли в гулаговские лагеря и держали там до самой реабилитации, последовавшей после смерти Сталина.

Эта доля не коснулась Константина Григорьевича, но однажды, спустя годы после войны, он испытал неприятные минуты, когда к нему в Семибратово явились двое сотрудников правоохранительных органов. «Признаться, – вспоминал Константин Григорьевич, – я подумал, что арестуют за плен». Но оказалось, офицеры приехали, чтобы пригласить его выступить перед сотрудниками их управления. Конечно, выступил, но неприятный осадок от испытанного чувства опасности еще долго оставался в памяти. Буквально все, кто был хорошо знаком с Константином Григорьевичем, отмечали, что он не любил говорить о Бухенвальде просто так, в застольной беседе. Эти воспоминания оставались для него кровоточащими до самой смерти, ему было легче возвращаться к ним на бумаге, за письменным столом.

Выше уже упоминались авторские свидетельства, полученные Константином Григорьевичем до 1970 года. Но он продолжал заниматься изобретательством и после выхода на пенсию, получил еще восемь авторских свидетельств. Среди них такое экзотическое, как свидетельство на нотопечатающую пишущую машинку.

Но были у Константина Григорьевича и неудачи на изобретательском поприще, оставившие в душе обиду. Однажды он пригласил меня к себе и показал какой-то красочный американский журнал с чертежами принципиально нового, только что запатентованного роторного двигателя. А рядом выложил на стол свои чертежи, уже пожелтевшие от времени, и сделанную из картона модель роторного двигателя – вращающийся вокруг оси треугольник с закругленными концами. Так я получил возможность убедиться, что сделанная им более двадцати лет назад заявка на изобретение повторяет формулу американского изобретения один к одному. Как рассказали мне технические специалисты, роторной двигатель Ванкеля был установлен на японских автомобилях «Мазда», что вызвало буквально шок американских автомобилестроителей, испугавшихся конкуренции своему отлаженному производству. Но роторный двигатель первым мог появиться в России. Вероятно, именно этот случай подвиг Константина Григорьевича написать сатирический рассказ «Плавающий утюг» – о «хождении по мукам» отечественного изобретателя. Этот рассказ он отправил в ведомство, занимающееся рассмотрением заявок на патенты. Через некоторое время оттуда пришло письмо руководства, которое выразило свое восхищение рассказом и просило сообщить о себе. Такое письмо Константин Григорьевич написал, но на этом переписка закончилась.

Константин Григорьевич, как говорится, до мозга костей был инженер, технарь по натуре и даже образу мыслей. В этом я лишний раз убедился, когда он показал мне словарь рифм, над которым работал много лет. Человеку с явно выраженными гуманитарными наклонностями, без технических способностей, такое, наверное, и в голову не пришло бы, а Константин Григорьевич всерьез считал, что такой словарь нужен поэту не меньше, чем орфографический или фразеологический словарь. Помню, я пытался оспорить это мнение, но безуспешно. В любом случае способ построения этого словаря рифм показался мне весьма остроумным, может быть, оптимальным.

Екатерина Герасимовна, с которой Константин Григорьевич прожил больше полувека, – умерла раньше его. Еще раньше умерла их единственная дочь Ариадна, врач-окулист по профессии. После смерти жены наступил еще один мрачный этап и без того нелегкой судьбы Константина Григорьевича. Чтобы хоть как-то скрасить его одиночество, из Подмосковья в Семибратово переехал Григорий Павлович – сын Ариадны Константиновны и Павла Дмитриевича Незамайковых. В Москве живут сестры Григория Павловича – Елена и Светлана, старшая – художник-оформитель, младшая – медицинский работник.

Писатель умер 4 декабря 1994 года. Причем умер не в постели, а во время встречи ветеранов, за праздничным столом. Просто закрыл глаза и не проснулся. Говорят, такую легкую смерть, без мучений, Бог дает не каждому, а только тем, кто этого заслужил достойной жизнью. Мучений и испытаний Константину Григорьевичу с лихвой хватило при жизни.

Его фамилия значится в списках фантастов-писателей России и узников концентрационных лагерей. Но главное другое – он остался в памяти людей, судьбы которых в разные годы пересеклись с его судьбой.

В 1999 году в качестве книжного приложения к журналу «Русь» вышел первый номер литературно-художественного альманаха «Ростовский изборник», в котором был напечатан очерк семибратовского журналиста и краеведа Г.С.Залетаева «Инженер, воин, писатель Константин Брендючков». Георгий Сергеевич работал вместе с Константином Григорьевичем в Семибратовском филиале НИИОГАЗ, поэтому хорошо знал некоторые подробности его биографии.

«Принято считать, что трудности закаливают человека, – писал Г.С.Залетаев. – Константин Григорьевич не соглашался с этим. Он говорил, что трудности просто-напросто сортируют людей, убирая слабых и оставляя крепких. Сам он был сильным человеком. Сильным не только духом, но и телом. До преклонного возраста совершал ежедневные длительные прогулки, занимался гантельной гимнастикой, обливался холодной водой. Он до конца дней был полон планов и задумок и всегда сожалел, что для осуществления всего, что хотелось бы сделать, отпущен слишком короткий срок».

В 1962 году за книгу «Дважды рожденные» Константина Григорьевича Брендючкова приняли в Союз писателей СССР. На заседание приемной комиссии Союза писателей в Москву поехал Виктор Флегонтович Московкин, в то время возглавлявший Ярославскую писательскую организацию. Позднее он рассказывал мне, как состоялся прием Константина Григорьевича.

Дело в том, что к 20-летию начала Великой Отечественной войны было опубликовано немало книг фронтовиков, которые честно и мужественно воевали, но, не имея литературных способностей, нанимали так называемых литературных секретарей, которые, по сути, и были настоящими авторами таких книг. Вот и при обсуждении кандидатуры Константина Григорьевича возник вопрос – сам ли он написал повесть «Дважды рожденные»?

Виктор Флегонтович рассказал о нелегкой судьбе автора, о его активной изобретательской деятельности, а потом спросил членов приемной комиссии, есть ли среди них рыбаки? Получив утвердительный ответ, задал следующий вопрос: «Уверены ли вы, когда закидываете удочки, что в этом месте имеется рыба?» На этот раз ответ был отрицательный. «Константин Григорьевич решил эту проблему, – продолжил Московкин. – Он сконструировал и сам изготовил ручной перископ, который опускает в воду и смотрит – есть ли рыба. Если есть – закидывает удочку».

Эта шутливая история окончательно убедила членов приемной комиссии, что Константин Григорьевич – творческая личность, которому не нужны помощники, чтобы написать повесть. Да и сам материал повести был не похож на большинство книг военной тематики. Помню, первый раз я прочитал его книгу, как читают приключенческий роман, – не отрываясь. И только после личного знакомства с Константином Григорьевичем перечитал ее более внимательно. Этому предшествовал наш разговор о том, насколько его повесть документальна и насколько художественна.

Помню, Константин Григорьевич сказал, что практически он ничего не выдумывал. Тогда я спросил его, почему же он не написал повесть от первого лица? И получил ответ: «Я присутствую в повести даже не в одном лице, а сразу в двух лицах».

Константин Григорьевич и в этом отношении пошел своим, неизведанным путем. Во время второго прочтения я понял, что он имел в виду. В главе «Творчество» рассказывается о том, как члены подпольного комитета лагерного сопротивления обратились к узнику Григоричу (!) помочь в создании в лагере собственного театра. Обратились к нему не случайно – обладая хорошей памятью, он пересказывал узникам своего барака содержание давно прочитанных книг, придумывал и рассказывал собственные интересные сюжеты. Так Григорич стал членом подпольной организации, которая не только копила оружие для будущего восстания, но и всячески старалась поднять дух заключенных, укрепить их веру в победу.

Самодеятельный театр должен был сыграть в этом свою важную роль. Но свою работу лагерный театр начал с вполне безобидной вещи – пьесы А.П.Чехова «Медведь», по памяти восстановленной «Григоричем». Потом появилась композиция «Мужики», написанная на основе некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо» и, наконец, «Потомки Чапаева» – пьеса, написанная самим Григоричем.

О том, как в лагерных условиях работал подпольный театр, так написано в книге «Дважды рожденные»:

«Каждую постановку готовили в глубоком секрете, и не только в целях конспирации, но и для того, чтобы она была новой для зрителей. Сначала репетировали, запершись в уборной блока, а в дальнейшем приспособились использовать некоторые помещения прачечной. Работали тщательно, продумывая каждую частность и ухитряясь за счет выдумки скрасить те убогие средства, которыми располагали.

По части выдумки очень помог инженер Константин (!). В «Мужиках» он подсказал, как при помощи двух картонок с прорезями и электролампы создать «настоящий», играющий отблеск луны на реке – «лунную дорожку», а в «Потомках Чапаева» посредством куска кисеи, пары ламп и реостата обеспечили полную иллюзию появления призраков».

Инженер Константин и автор «Потомков Чапаева» Григорич – так Константин Григорьевич изобразил себя в двух лицах одновременно.

Ко второму изданию повести «Дважды рожденные» Константин Григорьевич написал послесловие – документальный очерк «Имена и цифры», в котором рассказал историю концлагеря Бухенвальд – от его возникновения до антифашистского восстания.

Вспоминаю, с каким интересом мой сын Михаил прочитал книгу К.Г.Брендючкова «Школьный выдумщик», написанную на строгой документальной основе. Ее героем стал Александр Николаевич Соколов, сорок лет проработавший в сельской школы и поразивший Константина Григорьевича своим новаторством и изобретательностью в преподавании географии и астрономии.

Повесть «Последний ангел» вышла в Верхне-Волжском книжном издательстве в 1984 году – в то время, когда я работал редактором художественной литературы. Хорошо помню, с каким упорством и настойчивостью Константин Григорьевич дорабатывал рукопись после многочисленных рецензий – до этого издательство практически не выпускало в свет фантастических произведений, поэтому решило обезопасить себя от критики с помощью авторитетного рецензирования. Но Константин Григорьевич с честью преодолел и эти, дополнительные препятствия на пути к выходу книги из печати.

Сюжет «Последнего ангела» построен на последствиях падения Тунгусского метеорита, но действие повести происходит уже в наши дни. 30 июня 1008 года в Восточной Сибири, в бассейне реки Подкаменная Тунгуска, упало небесное тело, которое опустошило ударной волной около двух тысяч квадратных километров, но не оставило после себя ни единого осколка. Это небесное тело назвали Тунгусским метеоритом, хотя споры о его природе и происхождении продолжаются до сих пор. Впервые прочитав повесть «Последний ангел», я обратил внимание на одно совпадение: и автор, и Тунгусский метеорит появились на свет почти одновременно – в 1908 году.

Г.С.Залетаев писал в упомянутом выше очерке «Инженер, воин, писатель Константин Брендючков»: «Образ героини повести «Последний ангел» был «списан» с одной из сотрудниц научно-исследовательского института настолько достоверно, что художник, воспользовавшийся этим точным словесным портретом, нарисовал в иллюстрации к книге женский образ, в котором весь институт признал свою сотрудницу».

Повесть «Последний ангел» очень нравилась моему сыну Михаилу – в пору увлечения фантастической литературой он перечитал ее несколько раз. Когда незадолго до смерти Константин Григорьевич был у нас в гостях и они разговорились с Михаилом о научной фантастике, я почувствовала себя в этой области дилетантом – с таким увлечением и эрудицией «старый и малый» говорили о ней.

Долгое время Константин Григорьевич работал над поэмой «Поземка», проникнутой лагерными воспоминаниями. Главы из нее были опубликованы в ростовской районной газете. Несколько отрывков из поэмы Константин Григорьевич прочитал членам Клуба любителей поэзии.

Используя стихотворную форму, автор описывал Бухенвальд, перечислял зверства жены начальника лагеря Эльзы Кох, давал портреты русских узников с именами и биографиями, во многих строфах угадывалась собственная биография Константина Григорьевича.

Уже после смерти Константина Григорьевича в номере журнала «Русь», посвященном 50-летию Победы, была напечатана повесть «Клятва над Эттерсбергом», в которой он вернулся к теме Бухенвальда. В предисловии к повести я писал:

«На 87-м году жизни скончался один из старейших членов Союза писателей России, участник Великой Отечественной войны Константин Григорьевич Брендючков. Это был человек огромного творческого потенциала и несгибаемого мужества: будучи в фашистском плену, писал пьесы, которые ставили узники Бухенвальда, – факт удивительный, но малоизвестный; дважды бежал из плена.

Мучительно переживал писатель события, происходящие сейчас в России. Как-то в разговоре у него вырвалось, что даже в Бухенвальде он не терял надежды на лучшее, а теперь и ее не осталось. Возможно, здесь сказался преклонный возраст, но думается, эти слова красноречиво отражают нашу действительность, когда в душах многих людей старшего поколения произошел трагический перелом.

Публикацией повести К.Г.Брендючкова редакция «Руси» выражает свое уважение и признательность писателю-фронтовику и всему его поколению, которое приняло на себя удар фашизма. Дай Бог всем нам найти в себе силы, чтобы противостоять натиску духовного обнищания и закабаления, а для этого надо почаще обращаться к нашей истории и помнить тех, кто не изменил ни себе, ни Отечеству».

Повесть «Клятва над Эттерсбергом» была создана на основе ранее написанной Константином Григорьевичем пьесы «Жестокий факультет», в ней действуют те же исторические и вымышленные лица: комендант концлагеря Бухенвальд штандартенфюрер Пинцель, его жена Ильза Кох, участница аристократической антифашистской оппозиции Алиса фон Фалькенберг, советские и иностранные члены подпольной организации сопротивления. В повести (как и в поэме «Поземка») рассказывается о подготовке восстания, а в последней главе – о самом восстании.

Думая о судьбе Константина Григорьевича Брендючкова, невольно вспоминаешь судьбы татарского поэта Мусы Джалиля и чешского журналиста Юлиуса Фучика. Оба погибли в фашистских застенках. Теперь уже и о них, несломленных героях-коммунистах, в связи с изменением политической конъюнктуры вспоминают редко.

Константин Григорьевич Брендючков не был членом коммунистической партии, слепо и показушно не восхищался ее мнимыми и реальными достижениями, но я утверждаю, что это был настоящий советский человек – с активной гражданской позицией и высоким чувством патриотизма. В этом меня убедили разговоры с ним, знакомство с его творчеством и, наконец, сведения об отце – участнике революционного движения. Константин Григорьевич не относился к тем, кто, учитывая изменившуюся политическую ситуацию, с легкостью чернит память отцов.

В отличие от Мусы Джалиля и Юлиуса Фучика Константину Григорьевичу выпала судьба пережить фашистский плен. Более скромно выглядит и его литературное наследие. Но я не знаю другого русского писателя, которому довелось бы пройти через такие же испытания и не только остаться в живых, но и оставить для потомков книгу, написанную хотя и после освобождения из концлагеря, но выстраданную там, в Бухенвальде. Это был человек необыкновенной стойкости, прошедший жестокий факультет жизни и достойный самого глубокого уважения и светлой памяти.

У Константина Григорьевича была еще одна очень симпатичная черта – умение восхищаться чужими способностями и талантами. Помню, с каким удовольствием он рассказывал мне о Клубе любителей поэзии, которым руководил Олег Пантелеймонович Попов – еще один семибратовец трагической судьбы…

 

3. ОН СПАС ДОМИК ЛЕРМОНТОВА

 

Мне довелось познакомиться с внучатыми племянниками двух великих русских поэтов – Пушкина и Некрасова. С Григорием Григорьевичем Пушкиным я встретился, когда работал заведующим бюро пропаганды Ярославской писательской организация. В то время существовала такая организация ВДОЛК – Всероссийское добровольное общество любителей книги. Как-то мне довелось присутствовать на отчетной конференции Ярославского отделения этой организации, когда ее возглавлял замечательный писатель и человек Виктор Флегонтович Московкин, которого я считаю своим литературным наставником. Аббревиатура ВДОЛК постоянно звучала в выступлениях и воспринималась как «в долг», что вполне соответствовало финансовому положению этой общественной организации, вынужденной выпрашивать деньги у благополучных предприятий, организовывать платные писательские выступления. На такие выступления, организованные совместно обществом книголюбов и бюро пропаганды, и был приглашен в Ярославль Григорий Григорьевич Пушкин. При первой же встрече в гостиничном номере меня поразило, как долго наследственные черты Пушкина сохраняются в его потомках: та же смуглость, те же черты лица. Но еще больше меня удивили простота и даже некоторая стеснительность Григория Григорьевича, проявившиеся, когда мы начали обсуждать программу выступлений. Он всё передоверил своему напарнику, с которым приехал в Ярославль. Я не сразу понял, какую роль этот человек выполняет в данной поездке, пока мне не объяснили, что Григорий Григорьевич, выпив, иногда срывал выступления, поэтому Союз писателей и приставлял к нему ответственного напарника. Справедливости ради следует сказать, что на выступлениях в Ярославле таких проколов не было, рассказы Григория Григорьевича о родословной Пушкина пользовались неизменным успехом. По долгу своей деятельности в бюро пропаганды мне не раз доводилось встречаться с приезжими из Москвы и Ленинграда, которые имели весьма спорное касательство к русской литературе, но вели себя как классики. В сравнении с ними участник Великой Отечественной войны, прямой потомок Пушкина Григорий Григорьевич вел себя очень скромно.

Более продолжительные отношения связывали меня с Николаем Константиновичем Некрасовым – внучатым племянником поэта. Впервые я встретился с ним, когда заведовал музеем Некрасова в Карабихе – как руководитель Некрасовского комитета при Союзе писателей России он постоянно приезжал на Некрасовские праздники поэзии. Когда стал заведующим бюро пропаганды художественной литературы при Ярославской писательской организации, я по работе встречался с ним в Центральном доме литераторов, сопровождал писательские делегации из Москвы в Ярославль, вместе с Николаем Константиновичем ездил в Грешнево, вместе встречали юбилей Карабихской школы. И опять меня поразили два обстоятельства: первое – схожесть Николая Константиновича со своим великим предком и удивительная скромность, простота в общении. Он ценил дружеское, не формальное общение, умел пошутить и любил посмеяться. Запомнился его рассказ о том, как он оказался в одной писательской делегации вместе с Григорием Григорьевиче Пушкиным и потомком Лермонтова. Они очень быстро сдружились, почувствовали друг в друге родственные души. На выступление летели самолетом, в одном из городов самолет сделал промежуточную посадку. Чтобы отметить встречу, потомки трех великих поэтов отправились в ресторан при аэродроме – и так душевно разговорились, что опомнились только после того, как по громкой связи услышали обращение к ним: «Пассажиров рейса такого-то Пушкина, Лермонтова и Некрасова просим срочно пройти на посадку».

К сожалению, мне не довелось познакомиться с родственником Лермонтова, но знакомство с Олегом Пантелеймоновичем Поповым, который спас от уничтожения Домик Лермонтова в Пятигорске, восполнило этот пробел…

В судьбе каждого человека, так или иначе, отражается его время. Но есть люди, в биографиях которых наиболее болезненно проявляются самые трагические, самые горестные события истории. Именно к ним следует отнести Олега Пантелеймоновича Попова, через всю жизнь пронесшего любовь к творчеству М.Ю.Лермонтова.

На долю этого талантливого человека выпала очень сложная, извилистая судьба. Оказавшись во время Великой Отечественной войны в Пятигорске, он совершил проступок перед Родиной, став полицаем. И здесь же, в Пятигорске, он совершил поступок, достойный уважения и признательности – спас от уничтожения домик-музей Лермонтова. Однако советская власть приняла во внимание лишь проступок – и Олег Пантелеймонович был осужден на 20 лет воркутинских лагерей. И хотя он отбыл только половину отпущенного ему срока, этого было вполне достаточно, чтобы искорежить его судьбу.

Однако эта судьба была бы еще трагичней, если бы там, в лагерях, он не встретил женщину, которая буквально вырвала его из рук смерти, после освобождения Олега Пантелеймоновича взяла на себя все хлопоты по переезду из Воркуты в поселок Семибратово Ярославской области, а затем сделала всё возможное и невозможное для его реабилитации. Здесь, в Семибратове, мне и довелось познакомиться с Олегом Пантелеймоновичем и его «Берегиней – Тамарой Борисовной Ярошевич.

Семибратово – поселок небольшой, здесь все на виду, поэтому нет ничего удивительного, что вскоре мы познакомились, в литературно-историческом журнале «Русь», в котором я работал, стали появляться литературоведческие статьи Олега Пантелеймоновича, мой сын Михаил общался с ним по работе в поселковой библиотеке, Тамара Борисовна часто бывала у нас в доме. В то время я еще не имел полного представления о сложном жизненном пути Олега Пантелеймоновича, но с первой же нашей встречи понял, что это человек неординарный, талантливый, многое переживший и перестрадавший.

«Он спас домик Лермонтова и получил за это двадцать лет каторги» – так называлась статья в газете «Северный край», опубликованная 5 сентября 1998 года, в которой впервые освещалась судьба Олега Пантелеймоновича.

Как ни эффектно звучал заголовок статьи, 20 лет он получил не за то, что с риском для жизни спас Домик Лермонтова, а за службу в полиции. Многие семибратовцы, узнавшие о том, что в годы войны он был полицаем, восприняли эту статью как гром среди ясного неба. Не скажу, что она была неожиданностью для меня – из разговоров с Тамарой Борисовной я уже понял, что она всячески пытается оградить Олега Пантелеймоновича от лишних контактов с любопытными семибратовцами, от копания в пятигорском прошлом, от объяснения того, как он оказался в воркутинских лагерях. Как я узнал потом, к моменту появления статьи в газете Тамара Борисовна уже вплотную занялась решением проблемы с реабилитацией Олега Пантелеймоновича, поэтому статья появилась не случайно.

Но всё это было очень тяжело для Тамары Борисовны, которая приняла на себя главный удар. Она скончалась 6 июля 1999 года.

«Дело для Божьего суда» – так назывался очерк Эллы Максимовой в газете «Известия», опубликованный 23 декабря 1999 года, после смерти Тамары Борисовны, но еще при жизни Олега Пантелеймоновича. Однако его имя в очерке не названо – он фигурирует в ней как некий НН, «для конспирации» не упоминается и Семибратово. Здесь акценты расставлены уже в других местах, правда приоткрыта больше, поскольку (опять сделаю предположение) вся былая скрытность исходила не от Олега Пантелеймоновича – он был человеком открытым, даже неосторожным. Знакомые вспоминали: когда Тамара Борисовна уходила из дома, она каждый раз предупреждала его, чтобы он никому не открывал дверь. А он отворял ее всем, кто звонил, отдавал бомжам и нищим буквально последний рубль, последний кусок хлеба.

Такой же щедростью души отличалась и Тамара Борисовна. Из двух пенсий одна целиком уходила у них на животных и птиц, а квартира представляла собой гостиницу для бездомных кошек. Тамара Борисовна буквально бросалась на помощь всем, кто попадал в беду, и делилась с ними последним. Единственное, что она всю жизнь берегла как самое ценное, никому в этом деле не доверяя, – это душевный покой мужа. Чтобы сохранить его, она в какой-то степени даже изолировала Олега Пантелеймоновича от любопытных людей. У многих семибратовцев сложилось такое впечатление. Но вот Берегиня ушла из жизни – и Олег Пантелеймонович на время остается один. И он начинает рассказывать то, что, возможно, ему хотелось выложить сразу после освобождения из лагеря. Не знаю, чем руководствовалась московская журналистка, когда лишила его имени и фамилии. Быть может, сочувствием или осторожностью – ведь многие стоявшие близко к О.П.Попову не знали о тайне его судьбы.

Он скончался 3 февраля 2000 года. Документы о его реабилитации пришли 14 апреля, через два месяца. 16 ноября того же года в ярославской газете «Золотое кольцо» был опубликован мой первый очерк о судьбе О.П.Попова под названием «Выхожу один я на дорогу…». Позднее с небольшими изменениями очерк был опубликован в литературно-историческом журнале «Русь» и в сборнике «Лермонтов и Ярославская земля», изданном Центральной городской библиотекой имени М.Ю.Лермонтова.

Здесь в конце 2000 года состоялись Лермонтовские чтения, на которых мною было сделано сообщение о судьбе и творчестве Олега Пантелеймоновича. А потом произошел разговор о том, как сохранить литературное наследие О.П.Попова. Именно тогда было принято решение об издании стихов Олега Пантелеймоновича, которые мне удалось собрать в Семибратове. Так в 2001 году вышел в свет поэтический сборник О.П.Попова «Я жить хотел – как ветер над волной…» с моим предисловием.

В свое время Максим Горький то ли в шутку, то ли всерьез сказал примерно так: «Ох, и сложен человек. Попроще бы…».

Очень часто мы выдаем свое впечатление о том или ином человеке за объективное представление о нем. Но чем не ординарней, талантливей человек, тем труднее судить о его личности. Казалось бы, в этом отношении поэты и писатели, благодаря знакомству с их творчеством, должны быть менее загадочны для нас, но и это наше мнение часто бывает ошибочным. Всё это я пишу, чтобы сразу отсечь замечания по поводу того, что я, возможно, неправильно представил себе личность О.П.Попова. Не уверен, что и более проницательным людям удастся составить его объективный портрет.

Приходится горько сожалеть, что в разговорах с семибратовцами Олег Пантелеймонович (конечно, не без влияния Тамары Борисовны) был так сдержан на откровенность, что почти ничего не рассказывал не только о «пятигорской» и «воркутинской» страницах своей биографии, но и о том, что ей предшествовало.

Естественно, в жизни Олега Пантелеймоновича были не только мрачные «частицы былого», но и светлые воспоминания, которыми он дорожил и старался «призвать» их из памяти. Но сегодня уже мало надежды, что хотя бы малая толика этих воспоминаний каким-то образом станет нам известна. Вряд ли можно рассчитывать, что найдутся юношеские дневники Олега Пантелеймоновича, – это было бы на грани чуда.

В основном остается восстанавливать скупые биографические данные О.П.Попова по сохранившимся документальным свидетельствам. Однако и эта задача была бы трудновыполнимой, если бы не Александра Николаевна Коваленко – заведующая мемориальным отделом музея М.Ю.Лермонтова в Пятигорске. Еще при жизни Олега Пантелеймоновича, в 1995 году, она опубликовала в пятигорской газете очерк «Кто он, спаситель?». До этого его имя даже не упоминалось среди тех, кто участвовал в спасении Домика Лермонтова, а те, кто в Пятигорске знал эту историю, были уверены, что Олега Пантелеймоновича давно нет в живых. Его «воскрешению» помог случай. Одна из сотрудниц пятигорского музея, будучи в Ленинграде в Пушкинском доме, назвала его имя и посетовала, что он уже умер.
– Как это умер – он жив и я с ним переписываюсь, – сказала на это присутствующая при разговоре Л.Н.Назарова – редактор биографического отдела «Лермонтовской энциклопедии», кандидат филологических наук, знавшая Олега Пантелеймоновича еще по совместной работе в Домике Лермонтова в Пятигорске, куда была эвакуирована после начала Великой Отечественной войны.

Так в Пятигорске узнали имя спасителя Домика Лермонтова. Через некоторое время в той же пятигорской газете появился очерк А.Н.Коваленко, который открывался следующим вступлением:

«Когда в одном из номеров наша газета опубликовала статью «Кто он, спаситель?», мы и не предполагали, что она получит свое продолжение. Напомним, что в очерке шла речь о подвиге сотрудника музея «Домик Лермонтова» О.П.Попова, который спас музей от уничтожения в период оккупации. Зная о том, что этот смелый человек проживал в последние годы в Ярославской области, мы решили отправить ему газетную публикацию. И какова же была радость, когда Олег Пантелеймонович откликнулся и прислал в Пятигорск несколько писем. Мы решили рассказать о том, как сложилась судьба этого замечательного человека после освобождения Пятигорска от фашистских захватчиков…»

Когда в Ярославской городской библиотеке имени М.Ю.Лермонтова состоялись очередные Лермонтовские чтения, в их работе приняла участие приехавшая из Пятигорска А.Н.Коваленко. Она намеревалась заехать в Семибратово, постоять у могилы Олега Пантелеймоновича, но по состоянию здоровья не смогла этого сделать, отложив эту поездку на более поздний срок. Так, к сожалению, не состоялась наша встреча, к которой я уже готовился, намереваясь получить об Олеге Пантелеймоновиче новые сведения. Хотя она никогда не встречалась с ним, но считает его своим учителем, человеком, достойным доброй памяти.

Настоящим ангелом-хранителем Олега Пантелеймоновича была его жена – Тамара Борисовна Ярошевич.

Они встретились в лагере, где Олег Пантелеймонович отбывал свой срок. Культурная и образованная девушка не могла не заметить человека, который резко отличался от других «зеков». Да и сама она плохо вписывалась в лагерную обстановку, не смогла «влиться в трудовой коллектив», охранявший и «перевоспитывавший» заключенных. Так что нет ничего удивительного в том, что молодых людей потянуло друг к другу, несмотря на все препятствия, которые встали на их пути. И здесь, конечно, в первую очередь надо отметить мужество сердца и характера Тамары Борисовны.

Не будет преувеличением сказать, что эта хрупкая женщина совершила подвиг, сравнимый с подвигом декабристок. Целиком благодаря ее энергии, Олег Пантелеймонович смог заниматься любимым делом – литературоведением. Его работами заинтересовался руководитель Лермонтовской группы Пушкинского дома (Институт русской литературы АН СССР) профессор В.А.Мануйлов, в результате чего О.П.Попов стал одним из авторов «Лермонтовской энциклопедии», ему принадлежат статьи об отце и матери поэта. К сожалению, самая большая его работа о старославянизмах в творчестве Лермонтова в процессе подготовки издания оказалась за его рамками.

Конечно, все это было бы невозможно, если бы не талант и разносторонность творческих интересов Олега Пантелеймоновича. Помимо профессионального занятия литературоведением, он неплохо рисовал, занимался художественной фотографией, писал стихи, которые никак нельзя назвать любительскими. Чтобы все эти таланты не пропали даром, судьба, вероятно, и наградила его ангелом-хранителем в лице Тамары Борисовны.

Сразу, как только это стало возможно, она задалась целью увезти мужа из Воркуты, с которой у него были связаны мрачные лагерные воспоминания.

К этому времени у Олега Пантелеймоновича и Тамары Борисовны была отдельная квартира, которую они решили обменять. Искали вариант поближе к Москве – поближе к журналам и издательствам. Так они оказались в поселке Семибратово Ярославской области.

Литературоведческие работы Олега Пантелеймоновича стали появляться в московском журнале «Русская речь». Здесь были опубликованы его «Заметки о языке поэзии А.К.Толстого» (1999, № 6). В том же журнале О.П.Попов публикует эссе «Четыре скрипки», где, помимо творчества А.К.Толстого, он касается творчества Иннокентия Анненского, Николая Гумилева, Булата Окуджавы, и статью «Штрихи к портрету Лермонтова». Уже после смерти Олега Пантелеймоновича в журнале «Русская речь» выходит его работа «Чего хочет «жалкий человек»: Опыт анализа сочинений Н.С.Мартынова», убийцы М.Ю.Лермонтова (2000, № 4).

Здесь названы не все опубликованные, тем более – ненапечатанные работы О.П.Попова. Были еще статьи в журнале «Русская литература» (о стихотворении «Великий муж»), в журнале «Мера» («Лермонтов и Мартынов»), в выходящем в Пензе, на родине М.Ю.Лермонтова, журнале «Сура», в областных и районных газетах. К этим публикациям он относился с такой же ответственностью, как и к публикациям в центральных изданиях. В этом – весь Олег Пантелеймонович, для которого литература была делом святым, чем-то вроде религии. В последние годы жизни он готовил к печати две большие работы «Речка смерти» и «Анна Ахматова и Лермонтов».

В то время, когда Олег Пантелеймонович и Тамара Борисовна появились в Семибратове, практически все местные жители, живущие на стороне поселка с названием Газоочистка, знали друг друга если не по имени, то в лицо. И их появление, конечно, не осталось незамеченным. Однако не стоит подозревать семибратовцев в том, что они сразу почувствовали в этой супружеской паре что-то необычное – пенсионеры как пенсионеры, наработались на Севере и захотели пожить под старость в более комфортных условиях.

Что почти сразу бросилось в глаза буквально всем – это замкнутость Олега Пантелеймоновича и энергичность Тамары Борисовны, которая даже на самые невинные вопросы, адресованные ему, тут же отвечала сама. Но в семьях такое бывает часто. При этом зрелые семибратовские женщины единодушно признали, что Олег Пантелеймонович очень воспитан и, несмотря на возраст, очень симпатичен. И действительно, он был высокого роста, с умным, располагающим лицом, всегда одет в костюм, который к нему очень шел. Рядом с ним Тамара Борисовна выглядела не так эффектно, как можно было ожидать от жены такого интеллигентного и красивого мужчины.

Олега Пантелеймоновича очень часто видели с фотоаппаратом на берегах протекающей возле Семибратова речки Устье, в окрестностях поселка. Он и Тамара Борисовна были очень частыми посетителями местной поселковой библиотеки, прочитывали почти все приходящие в библиотеку газеты, брали журналы и книги. Тамара Борисовна самым активным образом занялась заботой о семибратовской живности – кошках, собаках, птицах.

Именно благодаря собаке наша семья близко познакомились с ней. А дело было так. Когда мы решили завести щенка, об этом как-то узнала Тамара Борисовна и пришла к нам, чтобы выяснить, насколько это желание серьезно и есть ли у нас для собаки необходимые «жилищные условия». Она оказалась женщиной разговорчивой, просидела у нас целый вечер и на следующий день принесла щенка, которого мы назвали Пиратом. Позднее, когда с его здоровьем случались какие-нибудь неприятности, мы сразу обращались к Тамаре Борисовне, и она моментально приходила на помощь. В ветеринарном деле она разбиралась профессионально. На свои деньги закупала для бездомных кошек какие-то таблетки от беременности, в ее квартире кошек тоже жило немало, что вызывало ропот соседей. Но в целом в поселке к ней относились доброжелательно. Когда Тамара Борисовна кинула клич подкармливать голодных птиц, люди охотно давали ей деньги на подсолнуховые семечки, которые она покупала буквально мешками и рассыпала по всему поселку. Напротив своего дома установила на столбе щит, на котором информировала семибратовцев, как заботиться о «братьях наших меньших». Позднее, благодаря исключительно ее усилиям, в Семибратове открыли ветеринарный пункт, работу которого она строго контролировала и который продолжает существовать до настоящего времени.

Во всех этих начинаниях участвовал и ее молчаливый супруг. От Тамары Борисовны я узнал о том, что Олег Пантелеймонович – один из авторов «Лермонтовской энциклопедии», что его литературоведческие статьи печатаются в журналах, в том числе столичных. Это не смогло меня не заинтересовать, поскольку в то время я уже работал заместителем главного редактора литературно-исторического журнала «Русь» и непосредственно занимался его формированием. Я попросил Тамару Борисовну о встрече с ее мужем, чтобы выяснить, что конкретно он может предложить для публикации в журнале. Она как-то тактично замяла разговор о личной встрече, но уже на следующий день принесла мне литературоведческий очерк Олега Пантелеймоновича «Тайная сила» с подзаголовком «Природа в стихах Ахматовой».

Очерк понравился мне сразу же, как только его прочитал, но возникло несколько мелких замечаний и вопросов к автору, и я опять вернулся к разговору о встрече. Однако Тамара Борисовна предложила мне изложить свои замечания и вопросы на бумаге. Мне ничего не оставалось, как так и сделать. А на другой день Тамара Борисовна опять принесла мне машинописные страницы очерка с внесенными поправками по моим замечаниям.

В этот раз я как-то не обратил особого внимания на то, что, несмотря на мою просьбу, мне так и не удалось поговорить с Олегом Пантелеймоновичем лично, подумал – может быть, он просто плохо себя чувствует, и жена не хочет лишний раз тревожить его. Тем более что в разговорах со мной и с моей женой Тамара Борисовна часто говорила о здоровье Олега Пантелеймоновича, о его больных ногах и плохом самочувствии.

Очерк «Тайная сила» был опубликован в № 1 журнала «Русь» за 1996 год. Как и было принято в журнале с самого начала его существования, в конце очерка была дана справка об авторе. Пожалуй, более короткой справки я не давал еще ни об одном авторе:

Олег Пантелеймонович Попов долгие годы занимался преподавательской деятельностью, литературовед, один из авторов «Лермонтовской энциклопедии». Живет в п. Семибратово Ярославской области».

Вот и все сведения об Олеге Пантелеймоновиче, которые мне удалось заполучить у Тамары Борисовны. О том, что в годы войны он находился в оккупированном Пятигорске и спас от уничтожения Домик Лермонтова, тогда она ничего не говорила. Вскоре я имел возможность убедиться, что Тамара Борисовна не просто заботится о здоровье мужа, но боится всех его лишних контактов с людьми. Это случилось, когда она принесла мне его следующий очерк «С природой одною он жизнью дышал…» – о природе в творчестве М.Ю.Лермонтова. Повторилась та же история, что и с первым очерком – на мои просьбы о встрече она опять предложила свои услуги курьера. Очерк был опубликован в № 5 журнала за тот же 1996 год.

Позднее с Олегом Пантелеймоновичем мы все-таки встречались, и не раз: то на березовой аллее в центре Семибратова, то в библиотеке, то просто на улице. Было заметно – ему охота поговорить о журнальных и издательских делах, к которым я был непосредственно причастен, и Тамара Болрисовна никогда такие разговоры не прерывала. Но стоило только сделать шаг в сторону, к вопросам, так или иначе касающимся политики, истории, современности, как она тут же или переводила разговор на другое, или вообще его прерывала. Я понял – она боится, как бы Олег Пантелеймонович не наговорил чего-нибудь лишнего. К тому времени, когда до меня дошла эта мысль, она стала понятной многим семибратовцам, которые чаще, чем я, встречались с Олегом Пантелеймоновичем и Тамарой Борисовной.

В 1997 году, к 180-летию А.К.Толстого, я заказал Олегу Пантелеймоновичу юбилейный материал, что он незамедлительно сделал, опять-таки через Тамару Борисовну представив очерк «Поэт, державший стяг во имя красоты».

Пусть на том свете простит меня Тамара Борисовна, но я все-таки скажу, что если бы нее ее «буферная» роль между мною и Олегом Пантелеймоновичем, я бы успел опубликовать в «Руси» гораздо больше его работ. Помню, у нас состоялся с ним очень интересный разговор после публикации в «Руси» статьи доктора исторических наук А.М.Пономарева «Лермунт – кто он?» – о начальной родословной М.Ю.Лермонтова. У Олега Пантелеймоновича было свое отношение к этой теме и свои наброски к ней, которые он был готов опубликовать. Вспоминается еще один разговор – на этот раз с Тамарой Борисовной – когда я высказал желание напечатать в журнале «Русь» материал из книги А.Любарского «Русские уголовные процессы» под названием «Дело о первой дуэли Михаила Юрьевича Лермонтова» с бароном де-Барантом. Тамара Борисовна сказала, что лучше Олега Пантелеймоновича этой темы никто не знает, и она поговорит с ним, что он может предложить в журнал. Обещанных материалов я так и не дождался, и уверен – не по вине Олега Пантелеймоновича.

Очерк «Загадки Лермонтова» я опубликовал в № 1/2 журнала «Русь» за 2001 год – уже после того, как не стало ни Тамары Борисовны, ни Олега Пантелеймоновича. В следующем номере «Руси» – № 3/4 – опубликовал свой очерк «Выхожу один я на дорогу…» и большой цикл стихов Олега Пантелеймоновича из книги «Я жить хотел – как ветер над волной…»

И сегодня не могу без боли смотреть на этот, как оказалось, последний номер «Руси». Я сдал его в печать еще при жизни сына Михаила, с его очерками «Расстрелянное детство» и «Тоскливое времечко выпало… (под псевдонимом – Михаил Уваров). А из печати журнал вышел уже после смерти сына. Очерк «Тоскливое времечко выпало…» рассказывает о ярославском краеведе Л.Н.Трефолеве. Читаешь его – и видишь судьбы многих других русских интеллигентов, страдавших от непонимания, жестокости, безденежья. Через всё это прошел и Олег Пантелеймонович Попов.

Наверное, из Воркуты будущая жизнь представлялась Олегу Пантелеймоновичу и Тамаре Борисовне более светлой и содержательной, чем она оказалась в действительности, когда они приехали в Семибратово. Не хватало общения с образованными людьми, близкими по духу, влюбленными в русскую литературу. Поэтому такое большое место в их жизни занимали письма в Москву, Ленинград, Пятигорск.

По просьбе заведующей мемориальным отделом музея «Домик Лермонтова» Александры Николаевны Коваленко, многое сделавшей для того, чтобы восстановить в Пятигорске доброе имя Олега Пантелеймоновича и заочно считающей его своим учителем, посылал ей стихи, статьи, воспоминания о том, как был спасен лермонтовский домик.

До самой смерти он не порывал дружеской связи с Ириной Федоровной Шаховской – проживавшей в Пятигорске своей первой женой, которая тоже проявила немалое мужество при спасении домика Лермонтова.

Но письма, конечно, не заменяли живого общения. Именно в это время Тамара Борисовна и Олег Пантелеймонович буквально по-родительски начали опекать одаренного поэта из п. Борисоглебский Константина Васильева, сблизились с проживавшим в Семибратове бывшим узником Бухенвальда, членом Союза писателей СССР К.Г.Брендючковым, журналистом и краеведом Г.С.Залетаевым, учительницей А.П.Шлепаковой, другими местными интеллигентами.

Сейчас уже трудно сказать, кто первым подал мысль создать в Семибратове Клуб любителей поэзии. Скорее всего – это было их общее детище: Тамара Борисовна взяла на себя организационную сторону дела, Олег Пантелеймонович – содержательную.

Сохранились рабочие дневники Клуба любителей поэзии, которые в течение 15 лет аккуратно вел Олег Пантелеймонович. Перечитываешь эти записи – и еще раз поражаешься его добросовестности, широте знаний и высокому уровню культуры. Трудно назвать имя талантливого русского поэта, чье творчество не рассматривалось бы членами этого небольшого литературного кружка, объединившего людей разных специальностей, возрастов, уровней образования. Я разговаривал с некоторыми членами этого кружка, и все в один голос восхищались эрудицией Олега Пантелеймоновича, его глубоким знанием творчества русских поэтов, его уникальной памятью – почти все их произведения он читал наизусть.

На одном из таких занятий он прочитал собственные стихи – и перед членами Клуба любителей поэзии сверкнула еще одна яркая грань его незаурядной личности. Высокое, восторженное отношение к стихотворному творчеству звучит во всех его стихотворениях, посвященных поэзии, ее месту в жизни и искусстве.

Первый раз я побывал в Клубе любителей поэзии, когда Олег Пантелеймович пригласил меня рассказать о моем друге, поэте Александре Гаврилове.

Как я уже писал выше, мне не довелось часто встречаться с Олегом Пантелеймоновичем, вести с ним продолжительные разговоры. Но один из них, состоявшийся на березовой аллее в центре Семибратова, где они прогуливались с Тамарой Борисовной, мне хорошо запомнился.

Речь зашла о влиянии творчества Лермонтова на Некрасова. Я вспомнил о статье, опубликованной в одном из некрасовских сборников, регулярно выходящих в Верхне-Волжском книжном издательстве. Статья так и называлась: «Некрасов и Лермонтов. Проблема творческих связей». Всё, что касалось Лермонтова, интересовало Олега Пантелеймоновича с особой силой. Поэтому он попросил меня дать почитать ему этот сборник, хранящийся в моей домашней библиотеке, что я и сделал в тот же вечер.

Но в тот день говорили мы и о другом – о судьбе мемориальных музеев Лермонтова и Некрасова. Олег Пантелеймонович знал, что я некоторое время работал заведующим музеем-усадьбой Н.А.Некрасова «Карабиха», поэтому спросил о его состоянии, почему уволился, не остался в музее. Можно сказать, что он наступил мне на больную мозоль. Я откровенно рассказал Олегу Пантелеймоновичу о письме первому секретарю обкома о критическом состоянии музея, посетовал, что рушится не только Карабиха, но и еще один мемориальный некрасовский объект – дом охотника Осорина в селе Макарово, в котором часто останавливался Некрасов во время своих охотничьих странствий.

Макаровскому охотнику Николаю Осорину повезло меньше, чем «другу-приятелю» Гавриле Яковлевичу Захарову, которому Некрасов посвятил свою поэму «Коробейники». Не стал он героем известного некрасовского произведения, как это случилось с рыбаком и охотником по прозвищу Мазай. Но кто знает, как отразилось знакомство с Николаем Осориным в поэзии Некрасова, в частности, какую роль сыграло оно в истории создания поэмы «Кому на Руси жить хорошо»? Судя по всему, поэт относился к Николаю Осорину по-дружески, иначе бы так часто не навещал его гостеприимный дом, не подарил бы ружье – в знак уважения и особого расположения.

В 1988 году в очерке «Семь фрагментов из биографии», опубликованном в ростовской районной газете, я писал:

«Не трудно представить, какой поднялся бы переполох, если бы нашли деревенскую избу, где бывал Пушкин. Сразу бы встал вопрос о немедленной реставрации, об открытии мемориального музея и так далее. А у нас под боком, на дороге Москва-Ярославль, на маршруте знаменитого Золотого кольца России стоит дом, где не раз останавливался великий поэт Некрасов, и мы спокойно наблюдаем, как он рушится у нас на глазах! Сюда, в дом макаровского охотника Николая Осорина, неоднократно заезжал Некрасов, отправляясь на охоту. Лежит возле дома большой камень, на котором отдыхал Некрасов. Короче говоря, есть всё, чтобы создать здесь мемориальный музей, рассказывающий об охотничьих странствиях поэта. А ведь именно они обогатили его наблюдениями, положенными в основу поэмы «Кому на Руси жить хорошо», неподалеку от Макарова или даже в самом селе «на столбовой дороженьке сошлись семь мужиков». Почему бы в знак уважения к памяти великого поэта не сохранить этот дом для потомков, не открыть здесь музей? А в будущем, может, встанет рядом и памятник семерым мужикам, отправившимся на поиски Правды».

Когда мы беседовали с Олегом Пантелеймоновичем, дом Осорина еще не был разрушен, еще была надежда его спасти. Об этом мы и говорили. Тогда я не знал, что Олег Пантелеймонович спас в Пятигорске от уничтожения флигель Чилаева, известный теперь как Домик Лермонтова. Поэтому был немного удивлен, как сильно он заинтересовался судьбой дома Осорина: выспрашивал подробности, предлагал меры по его спасению, не лестно отзывался об отечественных чиновниках, для которых культурная и историческая память – пустой звук.

Вскоре дом Осориных разрушили окончательно, теперь на его месте пустырь. Призыв открыть здесь музей Н.А.Некрасова не возымел действия – и уникальный исторический памятник погиб. Домик Лермонтова удалось сохранить даже в условиях фашистской оккупации, а дом, связанный с судьбой Некрасова, безжалостно уничтожили в наше благословенное время.

Сборник «О Некрасове» со статьей М.М.Уманской «Некрасов и Лермонтов. Проблема творческих связей» через несколько дней после разговора на березовой аллее мне принесла домой Тамара Борисовна и без всяких наводящих вопросов сказала, что статья очень не понравилась Олегу Пантелеймоновичу. По ее словам, особенно его возмутила сама постановка вопроса о существовании этих самых творческих связей между Некрасовым и Лермонтовым – такими разными поэтами и личностями.

Конечно, сейчас я не могу в точности воспроизвести сказанное Тамарой Борисовной, но запомнил, что, по мнению О.П.Попова, если пользоваться способами и методами автора статьи, то можно найти такие связи между всеми русскими писателями без исключения.

После ухода Тамары Борисовны я перечитал статью М.М.Уманской, которая так определила свою задачу в освещении «малоизученной» темы «Некрасов и Лермонтов»:

«Установление общих идейно-творческих связей преемственности и наследования, объяснимых преемственностью (и своеобразием) эпох и мировоззрения двух поэтов. Рассмотрение генетических связей жанра лирического монолога-исповеди Некрасова с монологами М. Ю. Лермонтова, позволяющих сделать вывод об известной близости их поэтических систем. Анализ идейно-художественного своеобразия некрасовских пародий-«перепевов» ряда стихотворений Лермонтова».

С такой постановкой вопроса еще можно было согласиться, но далее следовало нечто явно «притянутое за уши»:

«М.Ю.Лермонтов родился слишком поздно, чтобы стать декабристом, и слишком рано, чтобы стать революционером-демократом. Последний поэт декабризма, чья поэзия была эхом декабристских идей и настроений, Лермонтов в то же время явился первым предшественником русских революционеров-демократов. Его развитие в русле идей народности и демократизма, нашедших в творчестве Некрасова свое наиболее яркое и талантливое воплощение, осталось незаконченным, незавершенным. Некрасов родился «вовремя». Он не знал трагического лермонтовского противоречия между необъятностью содержания новых идей и невыработанностью форм их воплощения в практике общественной борьбы и литературной деятельности. Но оба поэта служили «великим целям» своего века».

Тут я был целиком согласен с неприятием Олегом Пантелеймоновичем такой примитивной, сугубо партийной позиции. Но после разговора с Тамарой Борисовной я понял и другое – Олегу Пантелеймоновичу вообще не нравится ни сам Некрасов, ни его творчество, ни его гражданская позиция, наиболее ярко выраженная в словах: «…Дело свято, когда под ним струится кровь». Для Олега Пантелеймоновича были чужды, неприемлемы всякие призывы к насилию, даже ради «святого» дела.

Теперь самое время рассказать, как появился на свет сборник стихов О.П.Попова «Я жить хотел – как ветер над волной…»

После смерти тетрадь стихотворений Олега Пантелеймоновича по его завещанию была отправлена в Пятигорск, И.Ф.Шаховской, с которой он навсегда расстался после ареста. Но, к счастью, одна из слушательниц Клуба любителей поэзии – Людмила Алексеевна Захарова – переписала большую часть его поэтических произведений в общую тетрадь. Стихи, отрывки из незаконченной поэмы «Вступление в эпоху» и поэму «Блудный сын», записанные рукой Олега Пантелеймоновича в нескольких школьных тетрадках, сохранила Тамара Алексеевна Борисова – последняя жена Олега Пантелеймоновича, которая после смерти Тамары Борисовны взяла на себя заботы о нем и исполняла их до самой его смерти.

Я собрал все найденные в Семибратове поэтические произведения О.П.Попова воедино и перепечатал их. Кроме того, отсканировал его рисунки, навеянные воркутинскими воспоминаниями, а также графические узоры, использованные затем при оформлении разделов его стихов.

Так в Семибратове был сделан первый шаг к созданию книги «Я жить хотел – как ветер над волной…». Можно сказать, что стихи Олега Пантелеймоновича – это своеобразный поэтический дневник, в котором отразились факты его биографии, размышления о жизни, признания в любви к Природе и Поэзии. Желание уйти в Природу, спрятаться в ней от тяжких воспоминаний и неприглядной действительности звучит во многих стихах Олега Пантелеймоновича. Но в этих же стихах звучит и другое – восхищение перед ее красотой и совершенством. Здесь его стихи вплотную примыкают к его литературоведческим работам, написанным с огромной любовью к литературе и ее служителям, которых Природа щедро одарила талантом.

Перед всеми, кто знал Олега Пантелеймоновича и знаком с его творчеством, сейчас встает новая задача – отдельным изданием опубликовать его литературоведческие работы, при возможности добавив к ним письма и рассказы о пережитом, восполнить «пятигорские» страницы его биографии, составить полную библиографию его опубликованных и неопубликованных работ. Талантливый человек, каким, несомненно, был Олег Пантелеймонович, имеет на такую книгу полное право. Интерес к его литературному наследию проявляет музей М.Ю.Лермонтова в Пятигорске, Ярославский государственный педагогический университет имени К.Д.Ушинского.

Судьба О.П.Попова не вписывается в стандартные, обычные рамки, поэтому писать о нем трудно, тем более – делать какие-то категоричные выводы, выносить оправдательный или обвинительный приговор. Пожалуй, журналистка Элла Максимова нашла наилучший заголовок для статьи об Олеге Пантелеймоновиче – «Дело для Божьего суда...».

В конце 2000 года в Ярославле, в Центральной городской библиотеке имени М.Ю.Лермонтова, состоялись Лермонтовские чтения, на которых я сделал краткое сообщение о судьбе и творчестве Олега Пантелеймоновича. А потом, в узком кругу, состоялся разговор о том, как сохранить литературное наследие О.П.Попова. В нем приняли участие сотрудники библиотеки, доцент кафедры русской литературы Ярославского государственного педагогического университета Н.Н.Пайков, журналист «Северного края» Ю.Ф.Надеждин, вскоре напечатавший в своей газете несколько стихотворений О.П.Попова. Так был сделан еще один шаг к изданию книги.

В годовщину смерти О.П.Попова в Семибратове состоялся посвященный ему вечер памяти. Вечер проходил в той самой комнате Дома культуры, в которой Клуб любителей поэзии занимался последнее время. Звучали его стихи, размышляли о судьбе его архива, о том, как издать его произведения. Эта же проблема продолжала волновать и коллектив библиотеки имени М.Ю.Лермонтова. Решение было найдено неординарное – отдать на издание книги стихов О.П.Попова областную премию, полученную сотрудниками библиотеки за успехи в краеведческо-просветительской работе. Но этих денег не хватало для полноценного издания книги, поэтому нашли спонсора в лице директора Ярославского мукомольного завода № 1, обратились к администрации Ростовского района, которая тоже оказала финансовую помощь.

Так, благодаря совместным усилиям, в 2000 году в книжном приложении к журналу «Русь» в Ярославле вышел поэтический сборник О.П.Попова «Я жить хотел – как ветер над волной…». Мудрый анализ поэтического наследия Олега Пантелеймоновича сделал Николай Николаевич Пайков – замечательный человек и талантливый исследователь русской литературы.

Олег Пантелеймонович Попов скончался 3 февраля 2000 года. Справка из Ставропольской прокуратуры о его реабилитации пришла в Семибратово в апреле 2000 года, спустя два месяца после его смерти.

Тамара Борисовна умерла за полгода до Олега Пантелеймоновича. Лагерные болезни уже не позволяли ему вставать с кровати, и он не смог проводить жену в последний путь. Он проводил ее по-своему: когда гроб с телом супруги поднесли к окну его квартиры, запел:

 

 

Можно предположить, что между супругами была такая договоренность – когда один умрет, другой исполнит именно эту песню на слова поэта, любовь к которому была их общей любовью.

Мне не хотелось бы описывать самый последний, самый короткий и самый тяжкий период жизни Олега Пантелеймоновича, наступивший после смерти жены Тамары Борисовны, давать случившемуся тогда какую-то собственную оценку, кого-то осуждать, кого-то благодарить. Кто интересуется, может прочитать об этих днях в очерке Эллы Максимовой «Дело для Божьего суда». Можно сказать, что за короткое время пребывания в Семибратове журналистка увидела только внешнюю сторону сложившейся ситуации, нарисованная ею идиллическая картинка не отражала всей сложности реальной жизни. На мой взгляд, более верное представление о том последнем периоде можно составить, прочитав короткое стихотворение моего сына Михаила:

 

 

Олега Пантелеймоновича похоронили на Семибратовском кладбище рядом с Тамарой Борисовной. Долгое время на очень скромном памятнике, установленном на его могиле, не было даже надписи, кто здесь захоронен. Ко мне обратилась Людмила Алексеевна Захарова – та самая женщина, которая сохранила стихи Олега Пантелеймоновича, – и чуть ли не со слезами попросила помочь что-нибудь сделать. С просьбой изготовить металлическую пластину с соответствующей гравировкой я обратился к руководству Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры. Мне без лишних разговоров пошли навстречу. Когда пластина была сделана, передал ее Людмиле Алексеевне. Через некоторое время ее установили на памятнике, но вскоре пластина пропала. Только после этого были поставлены над захоронением Олега Пантелеймоновича и Тамары Борисовны были поставлены обелиски, достойные их памяти.

В 2008 году мне удалось издать в Ярославле книгу «Три портрета с автографом», в которую вошли три биографических очерка: о К.Г.Брендючкове, об О.П.Попове и о сыне Михаиле. Очерк об Олеге Пантелеймоновиче назывался «Он защищал Лермонтова». В конце очерка я написал:

«Здесь изложены далеко не все материалы к исследованию биографии и творческой судьбы литературоведа и поэта Олега Пантелеймоновича Попова. Впрочем, это особенность каждого талантливого человека – чем больше мы узнаем о нем, тем больше открывается перед нами неизведанного, неизвестного, неоткрытого. И тем лучше познаём самих себя».

 

4. РУССКИЙ ГЕНИЙ ИЗДАВНА ВЕНЧАЕТ ТЕХ, КОТОРЫЕ МАЛО ЖИВУТ…

 

Я был знаком и с Константином Васильевым, к которому Олег Пантелеймонович и Тамара Борисовна относились как к сыну. Он часто приезжал к ним в Семибратово, однажды выступил в Клубе любителей поэзии. Кто знал тогда, что своей скоропостижной смертью он некоторым образом повторит судьбу Саши Гаврилова?

Константин Васильев родился 10 января 1955 года в поселке Борисоглебский Ярославской области. Закончил биолого-географический факультет Ярославского государственного педагогического институт им. К.Д.Ушинского (теперь – университет). Потом была служба в армии, преподавание в сельских школах, работа топографом и пожарником. Написал целый ряд научных работ по орнитологии, напечатанных в сборниках МГУ, Московского филиала Географического общества, Академии Наук УССР. Стихи К.Васильева печатались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Русь», провинциальной газете «Очарованный странник».

В 1990 году в Верхне-Волжском книжном издательстве вышла первая книга стихов «На круговом пути потерь». В 1992 г . в издательстве «Время» вышел поэтический сборник «Границы слова». В 1993 г. в Москве, в «Рекламной библиотечке поэзии», вышла тоненькая книжка стихов «Узелочек на память», которая хранится у меня с его автографом.

Писал литературоведческие статьи о поэзии М.Кузмина, М.Волошина, В.Ходасевича, Г.Иванова, А.Блока. Для дома-музея М.Ю.Лермонтова в Пятигорске, явно по совету и заказу Олега Пантелеймоновича, написал исследование о романе «Герой нашего времени».

В журнале «Русь» я несколько раз печатал циклы его стихов (№ 1 –1992, № 4–1994, № 1–1996, № 4–1997, № 1/2–2001). Здесь же к 200-летию А.С.Грибоедова был опубликован его полемический очерк «Горе от ума, или Явление интеллигента» (№ 2–1995), следующим редакторским послесловием:

«Наверное, не все читатели «Руси» согласятся с теми оценками комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума», которые высказал в своем очерке Константин Васильев, – слишком далеки они от общепринятых, хрестоматийных. Возможно, кто-то захочет вступить с ним в дискуссию, редакция же ограничится только одной цитатой:

 

 

Даже не верится, что автору этих строк исполнилось двести лет! Гениален поэт, чье творчество не стареет. Несчастна страна, страдающая неизлечимыми, застарелыми болезнями».

В № 12 «Московского журнала» за 2003 год в очерке «Герой не нашего времени» М.А.Лебедев писал о Константине Васильеве:

«Его литературное наследие включает в себя, кроме изданных книг (около десяти), несколько тысяч неопубликованных стихотворений, многочисленные критические статьи и эссе, рецензии, литературоведческие работы, дневники… Врач, дававший заключение о смерти, обмолвился ненароком, что в наше время от воспаления легких не умирают. Тогда подумалось: а ведь это глубоко символично. Константин Васильев и был человеком не нашего времени. Может, он уютнее чувствовал бы себя среди коллег «серебряного века». А может, его время – впереди?»

В борисоглебской квартире Константина Васильева создан мемориальный музей. В Ярославле, в издательстве «Нюанс» при поддержке друзей поэта вышла его посмертная книга «Избранное». В Интернете о нем приводится немало информации, но я нигде не нашел сведений о его близких отношениях с Олегом Пантелеймоновичем и Тамарой Борисовной, о том, как они ему помогали, и не только материально.

Он умер 17 августа 2001 года. Через полтора месяца, 30 сентября, всего в 24 года, уйдет из жизни мой сын Михаил. Есть много совпадений в их судьбах: оба закончили один педагогический университет, оба жили в сельской местности и работали в сельских школах, помимо поэзии один всерьез занимался орнитологией, другой – краеведением. При жизни вышло несколько их книг и десятки публикаций, но главные, итоговые книги у того и другого вышли посмертно.

В этом же списке – Ирина Баринова…

Талантливая поэтесса, член Союза писателей России Ирина Баринова оставила после себя стихи, песни, очерки – и теплые воспоминания в сердцах тех, с кем она дружила, была близка, кто ее любил, и кого любила она…

Ирина Евгеньевна Баринова родилась 5 мая 1952 года в Петровске, в Ростове работала пионервожатой в гимназии, в Ярославле была одним из создателей и первым редактором газеты «Голос профсоюзов», в Москве заочно закончила Литературный институт им. А.М.Горького. Что заставило сельскую школьницу из простой русской семьи обратиться к литературе, к поэзии? На этот вопрос не дашь однозначного ответа, но наверняка свою роль сыграло влияние и малой родины – Петровска с его удивительной березовой рощей, и родителей Ирины – Ольги Николаевны и Евгения Сергеевича.

«Родники бьют из глубины»… Эти слова как нельзя лучше объясняют творческую судьбу Ирины Бариновой.

Настоящим подарком для любителей поэзии были выступления Ирины Бариновой в самых разных аудиториях, на поэтических праздниках в Ярославле и других городах России. Писатели, которым довелось выступать вместе с ней, отмечали, что Ирина Баринова быстро находила общий язык с любой аудиторией – будь то коллектив рабочих, ученых, сельских жителей. Ее стихи трогали и нежные женские души, и суровые мужские сердца. Она умела к месту пошутить, вовремя заставить задуматься.

Одна за другой выходят стихотворные сборники Ирины Бариновой: «Тайна красоты», «Любить не приневолю», «Божье благословение». Представляют интерес ее рассказы, воспоминания о встречах с известными поэтами и писателями. Человек активной гражданской позиции, она создала немало острых журналистских публикаций. Такой же бескомпромиссной она была в поэзии:

 

 

Заинтересованное участие в творческой судьбе Ирины Бариновой принял известный советский поэт Лев Иванович Ошанин, до этого опекавший другого нашего талантливого земляка Александра Гаврилова.

Яркий след Ирина Баринова оставила и в песенном творчестве – ее стихи положили на музыку композиторы Григорий Пономаренко, ярославские композиторы и барды. Эти песни с неизменным успехом исполняют на концертах, смотрах и фестивалях известные отечественные певцы Иосиф Кобзон и Екатерина Шаврина, коллективы и исполнители Ярославля.

Ирина Баринова умерла 28 января 2008 г . в Ярославле. Из жизни ушел незаурядный человек и талантливая поэтесса, достойная памяти ее земляков.

Спустя год после смерти Ирины Бариновой состоялась встреча людей, хорошо знавших поэтессу, давно знакомых с ее творчеством и обеспокоенных дальнейшей судьбой ее поэтического и песенного наследия. Именно тогда было решено учредить Петровский музыкально-поэтический фестиваль памяти Ирины Бариновой и проводить его ежегодно, в первую майскую субботу. В программе фестиваля, помимо обращения к творчеству Ирины Бариновой и выступлений местных поэтов, – организация конкурсов на лучшее исполнение песен на стихи ярославских авторов.

Таких песен очень много, но мы редко вспоминаем, что они написаны нашими земляками: это песни на стихи Николая Некрасова, Ивана Сурикова, Леонида Трефолева, романсы на стихи Юлии Жадовской. Не менее плодотворным был и советский период нашей истории – это песни на стихи наших земляков Льва Ошанина, Алексея Суркова, Маргариты Агашиной. Кстати, Ирину Баринову связывает с Маргаритой Агашиной схожесть биографий: обе родились в ярославской глубинке, обе учились в Литературном институте имени А.М.Горького, на стихи обеих поэтесс написал песни композитор Григорий Пономаренко. Не случайно девизом Петровского музыкально-поэтического фестиваля стали строки из стихотворения Ирины Бариновой:

 

 

Ростовская земля может по праву гордиться своими талантливыми земляками. Повезло Петровску, что здесь появилась на свет своя поэтесса, оставившая замечательные стихи о Родине, в которых звучит любовь к малой родине, к родным петровским березам.

Говорят, человека делает окружение. Как яркая и интересная личность, Ирина Баринова и сама привлекала к себе людей неординарных, талантливых, способных на крепкую дружбу, искреннее сочувствие, поддержку и помощь в трудную минуту. Невозможно назвать всех друзей и подруг Ирины Бариновой – она была человеком общительным, душевно щедрым и обаятельным. Назову только несколько имен. Это поэт, член Союза писателей России Евгений Гусев, художник Олег Отрошко, редактор газеты «Ярославская культура» Тамара Дадианова, руководитель общественной организации «Шереметев-центр» Нина Кузнецова, президент клуба «Слово» Геннадий Хирцов, литературовед Светлана Левагина, поэтесса Татьяна Галиц. Последний сборник стихов Ирины Бариновой «Божье благословение» профинансировал Ярославский областной комитет КПРФ. Песни на стихи Ирины Бариновой писали ее друзья-композиторы Геннадий Митяев, Игорь Паршуто, Лев Булатов, Николай Андрианов.

Во вступительном слове к последней книге Ирины Бариновой «Божье благословение» журналист Александр Разумов писал: « Поэтическая судьба Ирины Бариновой протяженностью более тридцати лет выстраивалась всегда волнообразно. Она и до сих пор штормит, не переходя в убаюкивающий штиль, созерцательность, житейскую дрему. Ее творческий нерв по-прежнему обострен, раздражителен на несправедливость и предательство. Немало по этой причине досталось ей в жизни синяков в душе и болезненных ран на сердце».

Некоторое время я работал заведующим бюро пропаганды художественной литературы при Ярославском отделении Союза писателей России, занимался организацией писательских выступлений в самых разных аудиториях – от заводов и школ до НИИ и мест заключения. У одних писателей хорошо получались встречи с рабочими, у других с детьми, у третьих с интеллигенцией. В этом отношении Ирина Баринова была универсальным выступающим – ее можно было послать в любую аудиторию, после чего, как правило, ее приглашали опять и опять, писали теплые отзывы. Некоторые писатели, не пользующиеся таким же спросом, не находили ничего лучшего, как обижаться и на Ирину, и на меня. Один из таких «завидущих» даже поднял этот вопрос на писательском собрании – почему Ирина Баринова так часто выступает? Пришлось объяснить, какая разница между ним и Ириной.

Эта история неожиданно всплыла во время проведения в Петровске первого музыкально-поэтического фестиваля, посвященного памяти Ирины Бариновой, когда в самом конце фестиваля слово предоставили ее матери. Оказывается, Ирина вела дневник, в котором сказала обо мне теплые слова. Это не могло меня не тронуть. Ирину ни в коем случае нельзя было назвать «белой и пушистой» – иногда она была до крайности резка, как говорится – резала правду-матку в глаза. Тем более было приятно узнать, что она сохранила обо мне добрые воспоминания.

В общем-то, нам с ней нечего было делить и конфликтовать, а вот биографии оказались во многом схожи. Мое детство тоже прошло в Петровске; первые ее стихи, как и мои, были опубликованы в ростовской районной газете; она тоже закончила Литературный институт им. А.М.Горького; мы вместе ездили на семинары молодых авторов. Когда работал в Верхне-Волжском издательстве, я печатал ее стихи в коллективных сборниках, хорошо знал ее мужа – тоже родом из Петровска.

После развала Советского Союза многие, в том числе в писательской организации, лихорадочно перекрашивались из «красных» в «белых». В числе немногих мы остались с ней при своих убеждениях. Хрупкая, миниатюрная Ирина оказалась несгибаемой, что выводило «перекрасившихся» из себя. Но, похоже, их неприязнь только смешила Ирину. Несмотря на беды и потери, которые обрушились на нее в последние годы, удары судьбы не заставили ее сломиться. Она до конца шла по жизни с гордо поднятой головой…

Думая о судьбах Саши Гаврилова, Константина Васильева, моего сына Михаила и Ирины Бариновой невольно вспоминаешь строки Некрасова:

 

 

5. «ДОРОГИЕ МОИ ЗЕМЛЯКИ»

 

В 1999 году директор C емибратовского завода газоочистительной аппаратуры, к этому времени преобразованного в ОАО «ФИНГО», Василий Константинович Севрюков предложил мне написать книгу об истории завода и организовать ее издание, которое я охотно принял. Это была уже третья попытка осуществить подобное издание: первую в 1970 году предпринял член Союза писателей СССР К.Г.Брендючков, вторую, в 1984 году, – журналист В.Ф.Мамонтов. Мне посчастливилось знать этих незаурядных, одаренных людей, которым не по их вине не удалось довести работу над книгой до конца. Тем почетнее показалось мне завершить начатое ими дело. Некоторый опыт работы над книгой такого рода у меня был – когда работал в журнале «Русь», составил и отредактировал книгу «От «Русского Рено» к «Рыбинским моторам», посвященную истории АООТ «Рыбинские моторы». Но в данном случае надо было не только составить и отредактировать рукопись книги, но и написать всю ее первую, историческую часть.

Во время работы на заводе В.Ф.Мамонтов вел рабочий дневник, но в заводском архиве его не оказалось. Поэтому мне, как и ему в свое время, пришлось начать с работы в Государственном архиве Ярославской области. Однако через несколько дней меня вызвал к себе коммерческий директор завода Сергей Алексеевич Шапошник и протянул где-то обнаруженный и чудом сохранившийся дневник Мамонтова. Это была находка, которая значительно облегчила работу над книгой: Виктор Федорович добросовестно и очень аккуратно переписал сюда многие архивные документы начальной истории завода. Не менее полезны были его впечатления о заводской жизни, мысли по поводу будущей книги и музея истории завода. В разделе «Воспоминания и размышления» я привел наиболее интересные из этих записей под названием «Зеленый мир, голубое небо, хрустальная вода» – этими словами Виктор Федорович определи главный мотив будущего заводского музея.

Большую помощь в создании книги оказал проживающий в Ростове ветеран завода Сергей Кузьмич Овчинников, который на протяжении многих лет печатал материалы о заводе в ростовской районной газете. Он передал мне целую тетрадь вырезок из газет, написал опубликованные в книге воспоминания «Оглядываясь назад».

В заводском архиве сохранились воспоминания одного из первых работников завода Н.И.Красавина, в которых он рассказал о судьбе Семибратовской стройплощадки в годы войны, когда здесь планировали создать завод сельскохозяйственных машин.

Свои воспоминания оставил А.Д.Мальгин, в 1958–1962 гг. работавший главным инженером завода, а затем назначенный первым директором Семибратовского филиала НИИОГАЗ. Раздел «Воспоминания и размышления» дополнили воспоминания И.Ф.Погорелова, Р.И.Пустовойт, А.Я.Соловьева, А.Г.Мужичина, Е.Н.Храмова, С.М.Брусенина, В.С.Оследкина, Н.А.Уткина, Ю.М.Орлова, Н.В.Кондрата, В.К.Сонина. В этом списке многих уже нет в живых, но их воспоминания остаются уникальными страницами истории завода. Некоторые воспоминания писались специально для книги, другие нашлись в заводском архиве.

Для меня самым сложным в работе над книгой было восстановить последовательность событий заводской жизни и увязать их в единое целое. В этом неоценим вклад ветеранов завода А.А.Грачева, В.Д.Новикова, Т.А.Петровой, Ю.Н.Пряничникова, которые составили костяк авторского коллектива. При освещении начальной истории поселка я широко использовал материалы книги моего сына Михаила «О семи братьях-сбродичах, заповедной Кураковщине и несбывшейся мечте», вышедшей в 1998 году к 50-летию Семибратова. Кроме того, пришлось заново пересмотреть все номера ростовской районной газеты, чтобы не пропустить ни одного материала, связанного с историей завода. Активное участие в работе над книгой приняли сотрудники отдела кадров Г.А.Юдина, В.Б.Захарова, Т.В.Провоторова, которые помогли создать подробную летопись ОАО «ФИНГО» и полный список работников завода, награжденных орденами и медалями.

Вполне понятные, объективные трудности возникли при работе над последней главой книги «В условиях рынка», где рассказывалось о первых последствиях приватизации завода. К чести бывших руководящих работников завода – генерального директора В.К.Севрюкова, главного инженера А.К.Гришечкина, зам. генерального директора Т.Д.Посунько, оценки которых приведены в книге, они не пытались представить ситуацию заведомо радужной, а называли проблемы своими именами, не оглядываясь на то, что скажут в Москве. Конечно, при работе над книгой такого рода, первой в истории «ФИНГО», возникали и субъективные трудности, вызванные тем, что не у всех авторов имелось единое мнение о тех или иных руководящих работниках завода. Не было единодушия в оценке отдельных, «директорских» периодов заводской истории. Это вполне естественно, но иногда сказывались личные обиды, что было недопустимо в юбилейной книге. В таких ситуациях мне, как редактору, очень деликатно и «дипломатично» помогал Александр Андреевич Грачев.

Когда рукопись книги была готова, не обошлось, к сожалению, без сокращений. Хотя они не делали погоду, но мне до сих пор жаль, что были значительно сокращены главы о передовых рабочих завода, о рационализаторах. В результате таких сокращений объем книги уменьшился почти на треть. Однако в любом случае у меня остались от работы над книгой «Полвека на службе экологии» самые добрые, самые светлые воспоминания. История завода и судьбы его сотрудников помогли лучше и полнее понять историю не только Семибратова, но и всей страны на протяжении 50 лет ее истории.

К оформлению книги я подключил художника Ростовского музея-заповедника В.А. Абрамова, который по совместительству работал художественным редактором журнала «Русь». И книга вышла в свет, можно сказать, в рекордные сроки. Когда отмечали 50-летие ОАО «ФИНГО», ее вручали всем работникам завода, ветеранам, гостям. И выяснилось, что тираж надо было делать больше – на всех желающих иметь книгу заказанного в типографии тиража не хватило.

Когда об этом узнал В.К Севрюков, он уверенно сказал, что через пять лет, когда заводу исполнится новый «круглый» юбилей, сделаем новое издание книги, более «тиражное» и объемной.

Но вернусь к событиям 2000 года.

Книга «Полвека на службе экологии» еще не вышла из печати, когда мне было сделано еще одно предложение – к юбилею ОАО «ФИНГО» создать заводской музей. До юбилея оставалось всего три месяца. Наверное, в другой ситуации я крепко бы подумал, прежде чем согласиться с этим предложением, но оперативность, с которой руководством завода решались вопросы при создании книги, придала мне уверенности, что и с этим делом можно справиться, даже за такой короткий срок. Тем более что опыт музейной работы я приобрел, работая заведующим музеем Н.А.Некрасова в Карабихе. Кроме того, мне хотелось осуществить мечту о музее Виктора Федоровича Мамонтова, который в рабочем дневнике писал о нем с таким душевным подъемом. Да и сама история ОАО «ФИНГО», по-своему уникальная и своеобразная, не отпускала меня. Так продолжилось мое сотрудничество с заводом.

Помню, в качестве первого варианта для размещения музея была определена всего одна комната то ли на 3-м, то ли 4-м этаже, но вскоре тогдашний директор Василий Константинович Севрюков, в обычной для него манере решать вопросы сходу, принял решение выделить для музея холл на втором этаже и пробить двери в две соседние комнаты. Строители приступили к работе, хотя готовых материалов для музея, кроме нескольких макетов фильтров, не было. Всё остальное, что могло быть использовано для создания музея, в основном фотографии, уместилось в большой картонной коробке, с разбора которой я и начал. Надо было определиться с разделами, скопировать недостающие документальные материалы, не хватало фотографий. С Галиной Александровной Юдиной пошли к Любови Максимовне Кувабиной, муж которой – ветеран завода Георгий Васильевич – был заядлым фотографом. После его смерти остались сотни негативов, которые нам пришлось пересмотреть, чтобы отобрать нужные снимки. Днем я собирал материалы на заводе, а по вечерам разрабатывал дома концепцию музея.

Не скажу, что идея создания музея понравилась на заводе всем. Были и такие, которые говорили: зачем это нужно, лучше бы зарплату повысили. И в этом был свой резон. Но интересно другое – эти же люди активно помогали в создании музея. Один из рабочих принес из «каптерки» старую вывеску завода, о которой все забыли и которая стала чуть ли не первым экспонатом музея. Другой предложил свой вариант светильников, который тут же был принят. Одна из сотрудниц вспомнила, что где-то на складе видела письменный стол, за которым, возможно, работал один из самых уважаемых директоров завода Александр Николаевич Жупиков. Нашлась фотография, на которой он сидел за этим самым столом. Заводские умельцы отремонтировали стол – и он занял в музее почетное место. Из столовой принесли картину «Семь братьев-сбродичей», по заказу завода написанную одним из ярославских художников. Кто-то вспомнил, что «семибратовские» материалы могут оказаться в Ростовском музее. Я съездил туда, но «улов» был небольшой. Пришлось рассчитывать на свои, заводские резервы: собирать все газетные и книжные публикации об истории завода и поселка, искать фотографии директоров и ветеранов, составлять списки заводских фронтовиков, подбирать цветные иллюстрации к «экологическому» изобразительному ряду, восстанавливать в документах и фотографиях начальную историю Семибратова, с которой началась история завода.

В соответствии с предложенной мною концепцией музея в нем должен был присутствовать макет поселка вместе с заводом. Но предложить – одно, а сделать его за такой короткий срок – другое. Нашли нужные планы, внесли в них необходимые изменения, потом за работу сначала взялся заводской столяр-умелец Валентин Кулик, после него – заводской художник Сергей Репкин, работать с которыми было интересно и легко. Макет стал украшением музея. Заводские специалисты сделали две электрофицированные карты, на которых были наглядно представлены масштабы деятельности завода.

В общем, за каждым, даже самым маленьким экспонатом музея – своя история. Конечно, не обходилось без споров, без конфликтов. В таких ситуациях часто выручал деликатный и доброжелательный Александр Андреевич Грачев. В крайних случаях я обращался к В.К.Севрюкову, который все наши споры решал по-военному четко – сделать и доложить об исполнении. Главное – что на заводе было много настоящих специалистов своего дела. Иногда поругивались с Александром Петровичем Мулиным, на которого, бедного, свалилась основная тяжесть технических работ, но дело шло. Возникла проблема – остеклить планшеты. Юрий Федорович Лобов дает совет – подключить начальника бюро по технике безопасности Владимира Валентиновича Пухова. Признаться, мне было страшно смотреть, с какой легкостью он резал огромные стекла.

А время уже поджимало, надо было спешить. Последние планшеты доделали за день до открытия музея, которое стало для меня настоящим, до сих пор памятным праздником. Мы сами не ожидали, что музей вызовет такой большой интерес семибратовцев – люди шли толпами, не всем удалось осмотреть музей в первые часы его открытия. Помню, В.К. Севрюков сказал тогда: «Вот, некоторые говорили – зачем делать музей, а сами рвутся его посмотреть». Было произнесено много добрых слов по поводу открытия музея, но мне почему-то запомнились эти, сказанные ворчливо, но с теплотой.

В 2003 году новое руководство ОАО «ФИНГО» из Группы компаний «Северсталь» предложило мне стать редактором первой заводской многотиражки. Так на свет появилась газета «На страже экологии», в которой помимо «заводских» материалов я регулярно печатал материалы о прошлом и настоящем Семибратова. Всего отредактировал 9 номеров – и ушел, когда мне было высказано требование поменьше касаться поселковых дел и забот. Мои объяснения, что газета бывшего градообразующего завода не может отгородиться от Семибратова глухим забором, не убедили товарищей из Череповца. Об этой истории я рассказал Президенту холдинговой группы «КондорЭко – СФ НИИОГАЗ» Льву Валентиновичу Чекалову – и он сам предложил мне издавать новую газету, общепоселковую, а холдинг выступает в качестве ее учредителя, оплачивает расходы на ее издание. Уже через месяц вышел первый номер новой газеты под названием «Дорогое мое Семибратово». Параллельно продолжала выходить заводская газета, из которой я, испытывая родственные чувства, слово в слово перепечатал несколько материалов, интересных для всех семибратовцев. Однако вскоре на первой странице заводской газеты появилось очень странное уведомление: «Без разрешения редакции запрещается использование материалов газеты и перепечатка информации, содержащейся в газете». Стало ясно, что политика «глухого забора», к сожалению, приобрела новую форму: читать газету можно, но полученную из нее информацию без разрешения использовать нельзя! Бывает, редакция требует при перепечатке обязательно делать ссылку на их газету, но таких чудных уведомлений за 30 лет работы в средствах массовой информации я не встречал. Семибратово такой маленький городок, что делить его заборами на отдельные участки просто невозможно, иначе всем будет тесно и неуютно.

За создание книги об истории завода и заводского музея Василий Константинович вручил мне «пожизненный» пропуск на завод. Увы, накануне 55-летия ОАО «ФИНГО» этот пропуск у меня отобрали, объяснив, что на заводе новое руководство и новые порядки. Может, в этом была своя логика, но, вплотную занимаясь историей завода, я убедился, что многие бывшие заслуги и достижения ОАО «ФИНГО» – результат преемственности поколений, соблюдения добрых традиций, понимания того, что кто бы ни руководил, ни владел заводом, его история принадлежит Семибратову и семибратовцам.

Газету «Дорогое мое Семибратово» мы задумали выпускать вместе с сыном Михаилом – вместе планировали, какие будут в ней постоянные разделы, кого можно привлечь в качестве авторов, кого из замечательных семибратовцев вспомнить на ее страницах. Тогда же мы нашли и название газете – «Дорогое мое Семибратово» – строчку из стихотворения Михаила. Этот план мне удалось осуществить только после его смерти. Учредителем газеты, ставшей ежемесячным приложением к газете «Ростовский вестник», выступил холдинг «Кондор Эко – СФ НИИОГАЗ», который в течение двух лет оплачивал газете «Ростовский вестник» полиграфические расходы на издание семибратовской газеты. За всё время ее существования со стороны учредителя никто не подвергал газету цензуре, не ограничивал творческую свободу ее авторов и не пытался повлиять на мою редакторскую и гражданскую позицию. Я глубоко благодарен президенту холдинга Льву Валентиновичу Чекалову за возможность реализовать нашу мечту с сыном.

Однако существует и другое отношение к свободе средств массовой информации. Из августовского номера газеты за 2006 год без согласования со мной был исключен критический материал о «коммерческой» застройке исторического центра Ростова Великого. В сложившейся ситуации мне было просто невозможно оставаться редактором газеты и нести за нее ответственность. Так газета «Дорогое мое Семибратово» прекратила свое существование, но уже в ноябре вышел первый номер газеты «Дорогие мои земляки», названная тоже по строчке из стихотворения моего сына Михаила:

 

 

В начале 2010 года меня пригласило на «собеседование» по поводу переиздания книги «Полвека на службе экологии» очередное руководство Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры. Однако дальше разговоров дело не пошло.

 

6. МУЗЕЙ ИСТОРИИ И РОДИНОВЕДЕНИЯ

 

Первоначальную концепцию создания в Семибратове краеведческого музея мой сын Михаил разработал, когда работал в поселковой библиотеке. Как-то он признался мне, что хотел бы не только создать этот музей, но и работать в нем на постоянной основе, не отвлекаясь на другие дела. Я одобрил его желание – это была именно та работа, которая больше всего соответствовала его увлеченности краеведением и состоянию здоровья.

К 70-летию Семибратовской средней школы было решено издать книгу, за помощью в издании обратились ко мне. Так я стал ее редактором, а Михаил был включен в редакционный совет, в который входили ветеран школы Надежда Николаевна Потемина и учительница истории Марина Станиславовна Моторова. Книгу назвали «Повесть школьных лет». Директор школы Анатолий Александрович Капралов, выступивший в качестве составителя, собирал материалы, я набирал текст на компьютере и сделал распечатку, Михаил ее вычитывал. Можно сказать, книгу выпустили в свет за рекордный срок.

В этой книге, в статье «Каким быть школьному музею», Михаил очень коротко изложил концепцию музея с привязкой ее к школе, привел его тематическую структуру. Мы надеялись, что после выхода книги, которую открывала вступительная статья начальника управления образования Ростовского муниципального округа Александры Николаевны Скворцовой, вопрос о создании музея будет наконец-то решен положительно. Но прошел юбилей с его непременными обещаниями – и о музее больше не вспоминали, как будто статьи Михаила вовсе не было.

Я думал, что после всего этого к идее создания музея охладеет и Михаил, но не тут-то было: он периодически отдавал мне для набора на компьютере листочки бумаги, на которых делал наброски текстов к экспонатам будущего музея. Все иллюстративные материалы и ксерокопии документов он собирал в отдельные папки и часто перекладывал их. Видимо, представлял, как они будут выглядеть в музее. Это продолжалось почти до самой его смерти.

Первое время после потери сына мне было не до музея, в первую очередь я хотел как можно быстрее издать его стихи из «потаенных» тетрадей. Потом занялся составлением его посмертной краеведческой книги «Рассказы о ростовской истории», для чего пришлось перерыть все оставшиеся после сына бумаги. Среди них я обнаружил более подробную, чем в книге «Повесть школьных лет», концепцию музея и еще один, дополненной вариант тематической структуры, которая охватывала практически всю историю Кураковщины до наших дней, был значительно расширен литературный раздел. Так, помимо первого семибратовского краеведа П.А.Сергеева и писателей К.Г.Брендючкова и О.П.Попова в него были включены и семибратовские поэтессы А.С.Андрианова и И.Б.Пуарэ, журналисты И.А.Собчук, В.Ф.Мамонтов, Г.С.Залетаев, Р.Д.Ермаков.

Здесь же был приведен полный список погибших воинов-семибратовцев на памятнике, установленном в центре поселка. У Михаила родилась идея создать книгу «Семибратовский гарнизон: имена на поверке», которая представляла бы собой списки семибратовцев – участников Великой Отечественной войны – погибших, умерших, живых.

Музей истории Кураковщины был создан уже после того, как не стало Михаила, – открытие состоялось 25 февраля 2005 года. Тогда в нем было два отдела – краеведческий, посвященный истории Семибратова и Кураковщины, и литературный, в котором рассказывается о семибратовских краеведах, журналистах и писателях.

25 июня 2010 года в музее прошло мероприятие, посвященное его 5-летию. В самом начале прозвучала песня Михаила «Дорогое мое Семибартово», положенная на музыку Еленой Таруниной. Прозвучало стихотворение Михаила, которое стало как бы эпиграфом музея:

 

 

Во вступительном слове директор школы И.А.Конторина сказала:

– Сегодня мы открываем вторую очередь музея, посвященную ростовской истории, и тем самым значительно расширяем его рамки. Одновременно музей получает новое название – Семибратовский учебный музей истории и родиноведения (СУМИР). На базе нашей школы мы предлагаем создать настоящий краеведческий центр с музеем, с солидной полиграфической базой, которая обеспечивала бы школы Ростовского района всей необходимой краеведческой литературой. Ведь история у нас уникальная, ей могут позавидовать даже многие областные центры…

В новом, историческом отделе музея были представлены материалы о мучениках епископе Леонтии и князе Василько, о причастных к русской воинской славе Александре Невском, Сергии Радонежском и Федоре Ушакове, о ростовских писателях Епифании Премудром и Димитрии Ростовском, об архиепископе Вассиане Рыло, патриархе Филарете и митрополите Ионе Сысоевиче. Александр Невский и Федор Ушаков хотя и не являются ростовцами, но были включены в так называемый Собор ростово-ярославских святых.

Помимо краткого жития дается «Информация к размышлению», в которой сообщаются дополнительные сведения в виде версий и предположений. В частности это касается древнейшей истории Ростова.

К юбилею школьного музея была издана книга «В земле Ростовской просиявшие», написанная по материалам одноименной экспозиции музея. Издательскую деятельность школа начала еще при жизни Михаила, когда по его инициативе начали выпускать газету «Большая перемена». Затем перешли к выпуску книг. За короткий срок были изданы стихи семибратовцев Константина Брендючкова, Олега Попова и Михаила в книге «Малая родина – с Родиной связь», книга Михаила об уроках художественного родиноведения «Чтобы Родину понять…», наши совместные с Михаилом краеведческие книги «Об озере Неро, Ростове Великом и невидимом граде Китеже», «Слово и память Ростова Великого», составленный мною сборник «От Генерального штаба до деревни Исады, в котором собраны материалы к биографии и трудам первого семибратовского краеведа Петра Александровича Сергеева.

Я был очень удивлен, когда однажды мне в руки попал конспект уроков по краеведению одного из семибратовских школьников – почему-то курс занятий открывался историей Ярославской Большой Мануфактуры. С какой стати? Почему был выкинут почти 1000-летний период истории Ростовского края? Слава Богу, до ответственных товарищей вроде бы наконец-то дошло то, о чем писал Михаил: начальная история Ростова – это история становления русской государственности.

Одновременно с открытием исторического отдела была открыта экспозиция, посвященная нашей талантливой землячке Заслуженному художнику России скульптору Елене Васильевне Пасхиной. Памятники ее работы стоят в Рыбинске и Ярославле, на месте Ситской битвы. А возле Ростовского Кремля вот уже много лет лежит закладной камень, в надписи на котором сказано, что на этом месте будет поставлен памятник князю Василько. Участники встречи поддержали предложение поручить эту работу Елене Васильевне Пасхиной, прекрасно знающий этот исторический материал.

30 сентября, в девятую годовщину смерти Михаила, в музее открылся посвященный ему мемориальный отдел «Комната краеведа». В комнате представлены его личные вещи – пишущая машинка, первый компьютер, рукописи, а также все его книги, изданные прижизненно и посмертно. А это немало – около двадцать изданий.

Первый раздел «Комнаты краеведа» открывается обложкой книги Михаила «Путешествие во времени из Ростова в Ярославль», которая посмертно была удостоена премии губернатора Ярославской области. Представлены фотографии Михаила, его родных и близких, сделанные в Ярославле, Карабихе и Семибратове, отрывки из стихотворений, имеющих сокровенный, личный характер, даны цитаты из посмертных публикаций о нем и его творчестве. Второй раздел открывает книга «Сказание о Ростове Великом, затерянном граде Китеже и замечательных ростовцах». Этот раздел посвящен истории Ростова и Ростовского края, изучением которой усиленно занимался Михаил. В частности здесь дана информация о выдвинутой им версии о затоплении древнейшей части Ростова Великого озером Неро, об уникальности ростовской истории – Михаил считал, что отсюда, из Руси Ростовской, началось расселение славян на север к Новгороду и на юг к Киеву, а дату первого упоминания Ростова в летописи – 862-й год – можно считать началом русской государственности. Здесь же представлены старинные карты Ростова и озера Неро. Современные фотографии города и вплотную подступившего к нему озера как бы подтверждают версию Михаила – древнейшая часть Ростова поглощена озером, так называемые желоба – углубления на дне – русла протекавших здесь рек.

На третьем планшете, под обложкой книги «Ярославль и ярославцы в русской истории», размещены материалы о родном городе Михаила – Ярославле: старинные виды города, фотографии разрушенных ярославских улиц, сделанные после подавления белогвардейского мятежа 1918 года, о котором Михаил написал книгу «Расстрелянное детство». В этой книге Михаил доказывал, что в разрушении Ярославля одинаково виноваты и белые, и красные, а невинные жертвы этого кровавого противостояния – мирные жители города, и в первую очередь – его дети. Здесь же изложена версия Михаила о том, как образовалось название Ярославля и когда он был основан.

Материалы об истории Ростова и Ярославля дополнены миниатюрами из «Повести временных лет», портретами краеведов В.Лествицына, Л.Трефолева, А.Артынова, А.Титова, П.Критского, историков В.Татищева, В.Ключевского, С.Соловьева, Н.Костомарова и др., к трудам которых постоянно обращался Михаил. С кем-то он соглашался, с кем-то спорил. Михаил был личностью творческой, самостоятельной, имел свой взгляд на многие события местной и российской истории, высказывал версии и предположения, некоторые из них до сих пор вызывают споры.

За заслуги перед семибратовским, ростовским и ярославским краеведением Семибратовскому учебному музею истории и родиноведения (СУМИР) было решено присвоить имя Михаила Сударушкина.

В планах музея дальнейшее расширение экспозиций. Так, здесь будет представлена информация о всех правителях русского государства, начиная от Рюрика и кончая Николаем Вторым, о важнейших сражениях на территории России и выдающихся русских полководцах: Александре Невском, Дмитрии Донском, Дмитрии Пожарском, Федоре Ушакове, Александре Суворове, Михаиле Кутузове, Павле Нахимове. Вся эта информация отвечает задачам и целям создания кадетской школы, в которой планируется углубленное изучение военной истории России.

Вот уже несколько лет музей поддерживает постоянную творческую связь с Ярославской городской библиотекой им. М.Ю.Лермонтова, где в октябре каждого года состоятся Лермонтовские чтения, после которых их участники приезжают в Семибратово. Такая встреча состоялась и в 2010 году, к ней была подготовлена музейная экспозиция «Русский офицер Михаил Лермонтов».

Увеличивается список книг, изданных музеем на собственной полиграфической базе. Только за последние месяцы были напечатаны книги «Семибратово начиналось в Исадах» и «Были и небыли заповедной Кураковщины», «В земле Ростовской просиявшие». Отдельного разговора заслуживает книга «От Генерального штаба до деревни Исады», посвященная первому семибратовскому краеведу П.А.Сергееву…

 

7. «ОТ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ДО ДЕРЕВНИ ИСАДЫ»

 

Петр Александрович Сергеев родился 16 января (по старому стилю) 1889 года в Омске, в дворянской семье. Мать была учительницей, отец дослужился до звания генерал-майора. По окончании кадетского корпуса П.А.Сергеев был зачислен юнкером Константиновского артиллерийского училища, затем поступил в Николаевскую военную академию при Генеральном штабе. После начала первой мировой войны отправился на фронт, был ранен, дважды контужен, награжден Георгиевским оружием, орденами св. Анны 3-й и 4-й степеней и св. Станислава 2-й и 3-й степеней.

Октябрьскую революцию встретил в звании капитана Генерального штаба, был назначен начальником дивизии Белой армии Донского казачества, попал в плен, оказался на принудительных работах в Тульском лагере, в 1922 году был освобожден и амнистирован. Служил преподавателем пехотной школы, являлся ученым секретарем Тульского гарнизонного военно-научного кружка. В 1923 году был демобилизован и направлен на работу в созданный при ВЦСПС Центральный институт труда, где заведовал военной секцией. В 20-е годы печатался в журналах «Выстрел», «Военный вестник», «Техника и снабжение Красной Армии». Выходит ряд книг П.А.Сергеева по военному делу: «Проблемы научного управления», «Управление ротою, эскадроном, батареей», «НОТ и военное дело», «Техника военно-научной работы». Был активным членом Военно-научного общества, читал лекции командному составу Приволжского военного округа, за что получил благодарность командования. Неожиданно последовала административная высылка в Сибирь. Возможно, среди его слушателей оказались те, против кого он воевал в гражданскую войну.

Работал в Иркутске членом-корреспондентом Восточно-Сибирского отделения Русского географического общества, написал ряд монументальных, до сих пор неопубликованных трудов по этнографии Сибири, читал лекции по экономике и планированию в нескольких сибирских институтах.

Видимо, что-то связанное с «белогвардейской» биографией, случилось в 1930 году, когда он оказывается сначала на лесозаводе, потом в лесопромышленном тресте «Красдрев» начальником планового сектора, где «за безупречную работу» тоже получает благодарности.

В 1936 году произошел очередной поворот в судьбе П.А.Сергеева: его снимают с работы и отправляют в город Тутаев Ярославской области. В 1937–1938 гг. работает плановиком на лесозаводах Свердловской и Кировской областей, трудится в Сыктывкаре. С 1939 года он живет в деревне Исады Ростовского района, работает начальником планового отдела термоизоляционного завода.

В 1954 г. Петр Александрович уходит на пенсию и с этого времени полностью отдается краеведческой работе. Именно к нему – бывшему белогвардейскому офицеру – обратился Ростовский райком КПСС, когда из Москвы пришло письмо с просьбой дать развернутую информацию о поселке Cемибратово для Большой Советской Энциклопедии. Он незамедлительно откликнулся на эту просьбу, выполнив ее как всегда добросовестно и с глубоким знанием дела.

Составленный им библиографический справочник Ярославской области, хранящийся в Ростовском филиале Государственного архива Ярославской области, вмещает в себя 45 тысяч справок по вопросам истории революционного движения, промышленности, сельского хозяйства и культуры области. Всего фонд П.А.Сергеева состоит из 213 дел. Среди опубликованных работ, кроме статьи о Семибратове в энциклопедии, очерк «Исадские мельницы», напечатанный в 1960 году в «Краеведческих записках Ярославского областного краеведческого музея».

В газетах Ростова и Ярославля были напечатаны очерки «Прошлое и настоящее п. Семибратово», «Торговое птицеводство в с. Макарово-Семибра-тово», «От хижины отшельника до рабочего поселка Семибратово», «Термоизоляционный завод – детище первого пятилетнего плана», «Рабочий поселок Семибратово», «О местных ресурсах Ростовского района и забытых краеведах», «Замечательные люди Ростовского края», «Развитие народного образования в с. Макарове и пос. Семибратово», «Первенец новой отрасли промышленности», «Семибратовская лесная база».

Но основную часть наследия П.А.Сергеева составляют неопубликованные материалы, в том числе перечисленные выше два очерка о рабочем поселке Семибратово и упомянутые выше работы о ростовском краеведе Артынове.

Кроме того, в этом списке библиографический справочник «Сельская местность Ростовского района Ярославской области», «Литература о рабочем поселке Великое Гаврилов-Ямского района», «Укрепления в Ростовском районе Ярославской области», «Крепостной гнет помещичьих крестьян Ростовского уезда перед крестьянской реформой 1861 г», «Город Ростов в сентябре 1812 г.», «Город Петровск в первой половине XIX века».

Помимо Семибратово, Ростова и Петровска П.А.Сергеев писал о других населенных пунктах Ярославской области. Так, им были опубликованы очерки «Село Карабиха», «Село Шопша», «Из окна автобуса из Ярославля до Ростова». Знакомство с полным списком краеведческих работ П.А.Сергеева свидетельствует о том, что в Семибратове жил замечательный краевед, проделавший уникальную исследовательскую работу и достойный нашей памяти. Однако этого мало. В книге «От Генерального штаба до деревни Исады» опубликованы только те краеведческие работы П.А.Сергеева, которые посвящены семибратовской истории. Но отдельного издания заслуживают и все остальные его исследования, очерки, библиографические справочники и указатели. Их публикация, на мой взгляд, станет существенным вкладом в ростовское и ярославское краеведение.

В 1998 году, в связи с 50-летием образования рабочего поселка Семибратово, в районной газете «Ростовский вестник» был опубликован очерк одного из бывших работников завода древесноволокнистых плит Г.И.Потёмина – человека, долгие годы близко знавшего П.А.Сергеева. Можно сказать, что Георгий Иванович продолжил дело Петра Александровича по созданию летописи бывшего термоизоляционного завода. Как писала редакция газеты, автор «показал трудовые процессы, что называется, изнутри, ведь он сам был их непосредственным участником».

Завершая публикацию очерка «Как это было 50 лет назад», редакция газеты справедливо заметила: «Наверное, оправданно, что в этих заметках звучит добрая ностальгическая нотка по тем временам, когда люди хотели и любили работать». Да, работать семибратовцы всегда «хотели и любили», но оказалось, что этого мало. Вот уже несколько лет, как завод древесноволокнистых плит, бывший термозавод, прекратил свое существование. В районной газете «Ростовский вестник» была опубликована заметка школьницы из п. Семибратово под названием «Печальные развалины», в которой есть такие вот горькие строки: «В настоящее время завод смотрит на нас пустыми глазницами разбитых окон и дверей. Все оборудование растащено и поломано. Жалкое зрелище! Сердце сжимается, глядя на одинокое, все еще величественное здание из кирпича. А ведь когда-то в нем бурлила жизнь, люди старательно трудились, радуясь своими успехами. Теперь же они потеряли любимую работу, а завод застыл от отсутствия человеческого тепла».

Гибнет парк, в котором гуляли супруги Сергеевы, а Евгения Вениаминовна, поджидая Петра Александровича после работы, читала на лавочке стихи поэтов пушкинского окружения и французские романы. Видимо, доживает последние годы Дача, где, возможно, несмотря на житейские трудности, они провели самый безоблачный период своей жизни и где простились навечно.

С 2000 года ежегодно проводятся Сергеевские краеведческие чтения. Инициатором их проведения стал мой покойный сын Михаил, работавший в то время в Семибратовской поселковой библиотеке. Вместе мы разработали их концепцию, в которой в частности говорилось:

«В честь П.А.Сергеева учреждаются краеведческие чтения, главная цель которых состоит в том, чтобы объединить усилия местных краеведов, дать им возможность ознакомить жителей поселка Семибратово и Ростовского района со своими краеведческими работами. Сергеевские чтения проводятся раз в год, в конце января… Обязательным элементом Сергеевских краеведческих чтений является выступление, посвященное творческому наследию П.А.Сергеева. Тематика последующих выступлений не регламентируется, но они должны быть посвящены истории Ростовского края, изучением которой занимался П.А.Сергеев».

Также в концепции Сергеевских краеведческих чтений было предусмотрено налаживание постоянных связей с Ростовским музеем-заповедником для проведения совместных краеведческих мероприятий, издание ежегодного сборника «Сергеевские чтения», в котором печатались бы лучшие краеведческие работы семибратовцев. Так получилось, что организовав Сергеевские чтения, мы с Михаилом участвовали в проведении только первых чтений, в дальнейшем они были как бы «приватизированы» другими. Естественно, что ничего не осталось и от нашей с Михаилом концепции.

Когда в 2005 году был создан литературно-краеведческий Музей истории Кураковщины, раздел «Литературное Семибратово» открывала экспозиция, посвященная П.А.Сергееву. В начале 2010 года вышла книга «От Генерального штаба до деревни Исады». На первой страницы обложки представлена фотография расположенного на Дворцовой площади Санкт-Петербурга здания Главного штаба, в котором служил П.А.Сергеев. Ниже – его портрет и корпус Вахрамеевской мельницы, где размещался термоизоляционный завод. На четвертой странице расположены три фотографии: П.А.Сергеева за рабочим столом, вместе с женой Евгенией Вениаминовной и здания Дачи, в котором в квартире с верандой на втором этаже жили супруги Сергеевы. На второй, внутренней странице обложки представлена фотографии родителей, сестры и брата П.А.Сергеева. На третьей странице – две фотографии П.А.Сергеева и фотография Евгении Вениаминовны Сергеевой вместе с соседкой Ксенией Михайловной Бубновой.

После смерти мужа Евгения Вениаминовна передала его рукописи в архив, чем заслужила благодарность всех краеведов Ростовского края. Хочется выразить надежду, что материалы этого архивного фонда будут не только изучены, но и опубликованы, как они того заслуживают.

Всё меньше остается людей, которые знали и помнили замечательную семью Сергеевых, ветром революции занесенную из «революционного» Петрограда в захолустную деревню Исады. Однако, благодаря существованию семибратовского краеведения, начало которому положил Петр Александрович, его имя навечно вписано в память семибратовцев, в историю местного краеведения. Он навсегда останется первым семибратовским краеведом.

На состоявшуюся 14 мая 2010 года презентацию книги «От Генерального штаба до деревни Исады» приехала Зинаида Николаевна Соколова – внучатая племянница Петра Александровича Сергеева. Она живет в Санкт-Петербурге, работает в Физико-техническом институте им. А.Ф. Иоффе Российской Академии наук вместе с лауреатом Нобелевской премии Жоресом Алферовым, занимается разработкой полупроводниковых лазеров, кандидат физико-математических наук По моей просьбе она написала очерк о родословной и родственниках Петра Александровича, помогла уточнить некоторые страницы его биографии. В Семибратово Зинаида Николаевна приехала вместе с дочкой Наташей – студенткой Санкт-Петербургского политехнического института.

Также на встрече присутствовали люди, которым посчастливилось близко знать замечательную семью Сергеевых. Это Надежда Николаевна и ее дочь Светлана Георгиевна Потемины. Они жили по соседству с семьей Сергеевых, а Георгий Иванович Потемин вместе с Петром Александровичем работал на термоизоляционном заводе и долгие годы поддерживал с ним дружеские отношения. Об этом в очерке «Наши соседи Сергеевы» душевно и с любовью рассказала С.Г Потемина.

Еще одна близкая соседка семьи Сергеевых – Маргарита Алексеевна Клюквина – написала очерк, название которого говорит само за себя: «Дорогие для меня воспоминания».

«Такими они мне запомнились» – так называется очерк Галины Федоровны Масловой, которой в молодости довелось познакомиться с семьей Сергеевых. Эти впечатления навсегда запали в ее душу, что и помогло написать добрый и светлый очерк.

Раздел опубликованных в книге воспоминаний завершают записанные Олегом Непоспеховым воспоминания Ксении Михайловны Бубновой, которая была в очень близких отношениях с Евгенией Вениаминовной Сергеевой. Она же рассказала об обстоятельствах смерти Петра Александровича. Зинаида Николаевна и Наташа навестили ее, побывали на кладбище в селе Гвоздево, где находится могила супругов Сергеевых.

На презентации были озвучены отрывки из опубликованных в книге воспоминаний и строки из писем Петра Александровича родственникам в Ленинград. «Мы живем как обычно – тихо и спокойно...» – так озаглавлен составленный из этих писем раздел, который я открыл следующими словами:

«Из писем, оставленных в Семибратовской поселковой библиотеке внучатой племянницей П.А. Сергеева – Зинаидой Николаевной Соколовой – ниже публикуется несколько писем, которые дают представление о его работе на термоизоляционном заводе, о краеведческой деятельности, о семейных заботах. Интерес представляют и письма Евгении Вениаминовны, в основном посвященные бытовым вопросам. Петр Александрович был мало приспособлен к домашним хлопотам. На хрупких плечах Евгении Вениаминовны лежали заботы об отоплении квартиры в зимнее время, об огороде летом, о душевном состоянии мужа. Но и в трудные периоды жизни она не теряла оптимизма. Даже о своем не очень крепком здоровье она пишет с легкой иронией, жалеет не столько себя, сколько врачей, в очереди к которым так много больных. Описанный в одном из писем конфликт с директором термоизоляционного завода еще раз показал, что у Петра Александровича был мужественный, стойкий характер, который помог ему достойно вынести все испытания его необычной судьбы».

Долгие годы за могилой Сергеевых ухаживала Ксения Михайловна Бубнова. Я высказал пожелание, чтобы теперь заботу о могиле взяли на себя юные краеведы Семибратова, а первый школьный урок краеведения открывать ее посещением.

 

8. ОТСЕКАЯ ВСЁ ЛИШНЕЕ

 

Этот рассказ о моей землячке – Елене Васильевне Пасхиной, творчество которой сегодня в немалой степени определяет скульптурное, если так можно выразиться, лицо Ярославля. Жителям таких маленьких населенных пунктов, как мое Семибратово, всегда приятно, когда земляки становятся известными людьми…

Елена Пасхина родилась 12 января 1949 года в якутском поселке Зырянка. Отец Василий Васильевич и мать Надежда Дмитриевна – оба участники Великой Отечественной войны. Отсюда, возможно, впоследствии проявился интерес дочери к историко-героической теме. Однако была и другая составляющая этого интереса – когда Елене было всего шесть лет, семья переехала в Семибратово, одно название которого напоминает о русских былинах, сражениях и богатырях. А рядом – такие древние, прославленные города, как Ростов Великий, Углич, Переславль, Ярославль. Нет, что ни говорите, а место жительства влияет на художника таким образом, что это обязательно проявляется потом в его творчестве. И не случайно именно в Семибратове в Елене проснулся художник – она увлеченно занялась рисованием, сделала первые работы из глины. В то время я работал в лаборатории Семибратовского филиала НИИОГАЗ и хорошо помню, как однажды к нам пришел Василий Васильевич Пасхин и, несколько смущаясь, обратился с просьбой сделать из пластмассы небольшую лопаточку, размером с детскую ладошку. Объяснил: так, мол, и так, дочка занялась лепкой из глины и ей непременно нужен такой инструмент. Заказ мы выполнили тут же, на глазах Василия Васильевича, а когда он ушел, посудачили: чем только дети не увлекаются в детстве и куда всё девается потом. Но для Елены Пасхиной это оказалось не увлечением, а призванием на всю жизнь.

Закончив Семибратовскую школу, она поступила в Абрамцевское художественно-промышленное училище, на факультет художественной резьбы и обработки кости. Причем, поступила без всякой профессиональной подготовки. Да и какую подготовку, спрашивается, она могла пройти в Семибратове? Ладно – рисунок, тут еще можно было найти учителей для начального обучения, но лепкой в Семибратове, в моем представлении, до Елены Пасхиной никто не занимался за всю историю поселка.

О том, как Елена Пасхина училась в художественном училище, красноречиво говорит полученный по окончании красный диплом. Было это в 1968 году. Наверное, Елена Пасхина вполне могла бы устроиться работать на ростовской фабрике «Финифть», жить с родителями в Семибратове. Но поступки человека, который поставил перед собой высокую цель, трудно объяснить логикой рядового обывателя. При этом я ни в коем случае не хочу обидеть обывателя – просто у художника другая шкала ценностей. И ничего с этим чудаком не поделаешь, не уговоришь жить как остальные, нормальные люди. В этом и счастье художника, и источник его постоянного мученичества.

Итак, с небольшим чемоданчиком, красным дипломом и родительскими наставлениями она приехала в Ленинград, где начала свой трудовой стаж на комбинате народных промыслов. При всех достоинствах Ростова и Ярославля этот город – нечто другое, несравнимое. Музеи, театры, памятники архитектуры, знаменитые пригороды – всё это для человека с художественной наклонностью души может стать постоянным соблазном, который обесценит все остальные ценности. Однако Елена Пасхина опять проявила характер – поставив перед собой цель продолжить образование, поступила вольнослушателем в Академию художеств, при этом продолжая работать на комбинате народных промыслов. Каких это стоило трудов и усилий – приходится только догадываться. А уже через два года после приезда в Ленинград ярославская провинциалка без всяких протекций и связей поступила на скульптурный факультет Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина. Закончившая этот же институт искусствовед Инна Ивенская, которая одной из первых по достоинству оценила талант Елены Пасхиной, писала об этом периоде ее жизни:

«В 1970 году Елена блестяще сдала вступительные экзамены на скульптурное отделение академии. Училась у известных скульпторов В.Пинчука и А.Дивина. Прекрасно защитила диплом – скульптурную композицию «К Питеру», или «Солдатский ходок». Уже в этой студенческой работе она показала себя как крепкий мастер реалистической скульптуры. Фотография «Ходока» была опубликована в журнале «Художник», а сама работа отмечена специальным дипломом».

В 1978 году Елена Пасхина окончила аспирантуру и защитилась работой «Первопроходец», навеянной поездкой на БАМ. Упомянутый выше очерк Инны Ивенской назывался «Отсекая всё лишнее» – имеется в виду известное высказывание, что скульптору всего-навсего достаточно отсечь от камня всё лишнее, чтобы получилась скульптура. А мне представляется и другой смысл этого высказывания – сколько надо отсечь жизненных соблазнов и прочих слабостей, чтобы достичь того, что достигла Елена Пасхина?..

О том, как Елена Пасхина вернулась на ярославскую землю, в очерке «Сад тысячи камней», опубликованном в газете «Северный край», так написал журналист Юлиан Надеждин:

«Еще в аспирантуре стала она ассистентом у профессора, могла остаться в любимом Ленинграде. Вышла замуж за однокашника, родился сын. Остаться – не получилось. Врачи настоятельно советовали поберечь здоровье малыша и сменить климат. Тут как раз в Репинку из Ярославского худфонда поступила заявка на скульптора. Вариант подошел во всех отношениях: в Семибратове жили ее мама с папой. Так на родине великого «академика из крестьян»Александра Опекушина появился первый за все советские годы лепщик с фирменной академической выучкой».

Получается, что Елена Пасхина оказалась в Ярославле по воле случая. Но так ли это? Не вмешалось ли в судьбу само провидение, которое направило ее именно туда, где она больше всего была нужна и смогла наиболее ярко раскрыть свой талант? Останься Елена Пасхина в Ленинграде – не было бы многого из того, без чего ныне невозможно представить ее как скульптора.

Ее первой крупной работой в Ярославле стала стела «Битва на реке Сить», установленная в селе Красное в 1980 году. Одновременно создается скульптурная композиция «Буффонада» для Ярославского ТЮЗа. И в том же году Елена Пасхина становится членом Союза художников России. Уверен: таких возможностей для осуществления творческих замыслов в Ленинграде ей не представилось бы при всем ее таланте. Не было бы замечательного памятника нашему земляку адмиралу Федору Ушакову в Рыбинске, выразительного Мемориала жертвам радиационных аварий и катастроф в Ярославле. Так что я остаюсь при своем мнении: тут сказался не случай, а судьба. В этом меня лишний раз убеждают оценки профессионалов, писавших о творчестве Елены Пасхиной. Приведу еще одну цитату из очерка И.Ивенской:

«Скульптурные композиции Елены Пасхиной, появившиеся на ярославских выставках в 1980-е годы, сразу были замечены знатоками и отмечены как явление в культурной жизни края. Самое главное в них – внимательный, активный интерес автора к современному художественному процессу, потребность выразить в нем свои, созвучные мироощущению современника мысли и чувства».

Известный профессор архитекторы Н.Кудряшов так оценил творчество Елены Пасхиной: «Скульптор Пасхина своим абсолютным чувством пластики природной формы и городского пространства создала тот «мост», по которому мы проникаем в ее мир. Скульптуры Пасхиной всегда являются смысловым и художественным центром архитектуры. Далеко не каждому художнику это доступно, но в «граде Пасхиной» мы можем говорить об особом, монументальном типе художественного мышления».

Заслуженный работник культуры России О.Шиханова писала: «Творчество Елены Пасхиной – одна из достойных страниц в изобразительном искусстве Ярославля. Она всегда берется за большие задачи, которые привычно считаются по силам, скорее, мужской руке… Каждодневная работа в мастерской для Елены Пасхиной – потребность души, то, что держит ее в постоянном творческом тонусе, ее «сладкая каторга», которой художник верно служит уже много лет».

В 1997 году за памятник Федору Ушакову Елене Пасхиной было присвоено звание лауреата Ярославской областной премии им. А.М.Опекушина. Можно без преувеличения сказать, что автор знаменитых памятников Пушкину в Москве и Лермонтову в Пятигорске через поколения передал эстафету своей землячке. Елена Пасхина – участник многочисленных областных, зональных, республиканских, всесоюзных, зарубежных выставок и международных симпозиумов. Ее произведения находятся в музейных собраниях Москвы, Ярославля, Санкт-Петербурга, Рыбинска, Переславля-Залесского, а также за рубежом – в Чехии, Германии, Англии. В Ярославле неоднократно проходили ее персональные выставки. В 2004 году Елене Васильевне Пасхиной было присвоено звание Заслуженного художника России. Звание действительно заслуженное.

В начале 2005 года в Ярославле состоялась ее персонально-юбилейная выставка «Тысяча камней». Сама Елена Пасхина так определила смысл и характер выставки: «Пришло время собирать камни для себя, для истории». Эта выставка стала первым этапом к осуществлению большого проекта «Штрихи к портрету тысячелетия». Таким образом, «сладкая каторга», на которую обрекла себя Елена Пасхина, продолжается. Больше того, в последнее время по творческой насыщенности эта каторга становится еще более беспощадной к себе – как к художнику и просто как к человеку.

Однако бывают на «творческой каторге» Елены Пасхиной и короткие отпускные дни – когда она приезжает к маме Надежде Дмитриевне в Семибратово. На мой вопрос, что значит для нее Семибратово, она ответила коротко – я здесь отдыхаю душой и телом. По правде говоря, за всё время нашего разговора я впервые усомнился в ее словах, и вот почему. Есть у Елены Пасхиной небольшая бронзовая скульптура «Творчество», которая мне очень нравится: изящная женщина-художница с кистью в руке стоит рядом с мольбертом, из которого как бы вырастает мощная крона дерева, похожая на пламя. Не верится, что творческое пламя в душе талантливого художника Елены Пасхиной может загасить, хотя бы на считанные часы, даже наше уютное, провинциальное, домашнее Семибратово. Тем более что первая творческая искорка в ее душе вспыхнула здесь…

4 ноября 2005 года в Ярославле, напротив Музея боевой славы была открыта Аллея полководцев, созданная Е.В.Пасхиной и архитекторами В.Г. и В.Н.Аллилуевыми. Аллея представляет собой гранитные постаменты с бронзовыми барельефами русских полководцев, чьи биографии неразрывно связаны с Ярославским краем. Открывают Аллею полководцев фланкирующие постаменты с двуглавыми орлами и надписями, раскрывающими историю создания и замысел композиции: «Аллея полководцев заложена 9 мая 2005 года в память о воинских подвигах славных сынов земли Ярославской... Во все века героизм и мужество воинов России, мощь и слава русского оружия являются основой величия Российского государства».

За скупыми надписями на красноватосером граните – история появления Аллеи полководцев, весьма насыщенная организационным и творческим трудом ее инициаторов и создателей. Было отобрано 8 полководцев, а именно: Александр Невский, Б.П.Шереметев, Г.А.Спиридов, П.С.Салтыков, А.А.Прозоровский, Ф.Ф.Ушаков, В.К.Блюхер, Ф.И.Толбухин. На плечи Елены Васильевны легла большая творческая ответственность: ведь надо было создать барельефы полководцев, живших в огромном историческом периоде – от тринадцатого до двадцатого столетия. В этих условиях соблюсти портретную точность невозможно, но всю воинскую атрибутику необходимо восстановить исторически верно. Форма, ордена, орденские знаки, погоны и даже пуговицы – все требовало кропотливого изучения и тщательного анализа. В этой ситуации не зазорно было обратиться за помощью в Москву или в Санкт-Петербург. Но Пасхина без колебаний выбрала своим консультантом ростовского художника, искусствоведа и краеведа Анатолия Ефимовича Зайцева. В центре Ярославля был поставлен памятник Леониду Соболеву работы Елены Васильевны Пасхиной. «Отсекая всё лишнее», наша талантливая землячка создает памятники на века.

В декабре 2010 года в Ростовском музее-заповеднике состоялось обсуждения проекта памятника князю Василько работы Елены Пасхиной, на месте возведения которого вот уже несколько лет лежит закладной камень. До этого в очерке «Еще раз о бренде Ростова Великого» я писал:

«Это правильно, что первый «исторический» памятник Ростова будет посвящен князю Василько – это самый «ростовский» герой нашей истории: здесь он родился, здесь был похоронен. Но памятник должен стать как бы символом, визитной карточкой Ростова, наконец, его брендом».

На встрече в администрации Ростовского муниципального района высказывалось пожелание изобразить князя на коне. От себя добавлю, что мне видится рядом с князем Василько его жена Марья Черниговская – первая женщина-летописец, создавшая замечательный словесный портрет мужа – по художественной выразительности его можно поставить рядом с текстом «Слова о полку Игореве»:

« Был же Василько лицом красив, очами светел и грозен, храбр паче меры на охоте, сердцем легок, в бою храбр, в советах мудр, разумен в делах; но, как говорит Соломон, «когда слабеют люди, побеждается и сильный». Так случилось и с этим храбрым князем и войском его; ведь ему служило много богатырей, но что они могут против саранчи? А из тех, кто служил ему и уцелел в сражении, кто ел его хлеб и пил из его чаши, никто не мог из-за преданности Васильку после его смерти служить другому князю».

Образ любящей женщины придаст памятнику особое эмоциональное и смысловое значение.

Ростов Великий впервые упомянут в первой летописной дате за 862 год, с которой, собственно, началась российская государственность, о чем неоднократно в своих краеведческих работах писал мой сын Михаил. В 2012 году городу исполнится 1150 лет. Сооружение к этой дате памятника князю Василько станет событием, которого заслуживает уникальная история Ростова Великого, вся история российской государственности.

Что касается вопроса о том, кому поручить создание памятника князя Василько, то по моему глубочайшему убеждению эту работу лучше всего поручить нашей землячке Елене Пасхиной.

Только что в Москве, Союзом художников России при содействии Всемирного альянса «Миротворец», вышел новый красочный проспект работ Е.В.Пасхиной, который предваряет следующее вступление:

«Заслуженный художник России. Лауреат Областных премий им. А.М.Опекушина. Участвовала в международных симпозиумах по камню в Германии, Чехии. Персональные выставки 1999, 2002, 2003, 2005 гг. Международная выставка Всемирного альянса «Миротворец» (серебряная медаль, диплом) (2009). Номинант Всероссийского конкурса «Наше Отечество». Международный конкурс – проект скульптурной композиции для «Круга Гондваны» в Лос-Анджелесе (2009). Международный конкурс – скульптурная композиция для дома Брюса Ли в Гонконге (2009). Всероссийский конкурс на создание памятника 1000-летию Ярославля (2009). Произведения Е.В.Пасхиной находятся в музейных собраниях Москвы, Ярославля, Санкт-Петербурга, Рыбинска, Переславля-Залесского, в фондах Министерства культуры России и во многих частных коллекциях России и за рубежом ».

Впервые к теме образа ростовского князя Василько Е.В.Пасхина обратилась в 1980 году, когда работала над стелой, посвященной битве русских с монголо-татарами на реке Сить в 1238 году. Как вспоминала Елена Васильевна, тогда она буквально окунулась в 13-й век, изучая жизнь, быт, военную тематику. Так родились два бронзовых рельефа, которые опоясывают стелу на месте последнего сражения русских ратников у села Красное. На первом рельефе изображен князь Василько, созывающий свою ростовскую дружину. На втором барельефе – батальная сцена боя. Эта работа Елены Васильевны была отмечена областной премией им. А.М.Опекушина.

Ряд работ Е.В.Пасхиной, в том числе и в бронзе, посвящен 1000-летию Ярославля. Композицией «Здесь граду быть!» Елена Васильевна участвовала в конкурсе на памятник 1000-летию Ярославля и завоевала второе место. В дальнейшем стала номинантом Всероссийского конкурса монументального искусства, прошедшего недавно в Москве.

Тема «Русь» проходит особой линией в творчестве Е.В.Пасхиной. Князь Василько с дружиною («Войско Ростовское») воплощен в объемную скульптуру в металле и находится в Ярославском художественном музее. Этой же теме посвящена скульптурная работа «За Русь!» Князь Василько».

Весь предыдущий опыт работы Заслуженного художника России Елены Васильевны Пасхиной говорит за то, что ее новая скульптурная работа будет выполнена на самом высоком профессиональном и художественном уровне. Иначе она просто не может. Но будет очень обидно, если закладной камень на месте будущего памятника будет всё больше и больше уходить в землю, а новый проект талантливого скульптора так и останется только проектом. Уникальная история Ростова Великого этого не заслуживает.

Вскоре после обсуждения проекта памятника Василько в Ростовском кремле я написал в «Северный край» заметку под названием «З акладному камню у кремля более двадцати лет, а памятника князю Василько до сих пор нет», в которой писал:

«В обсуждении проекта, предложенного Заслуженным художнико России Елено Пасхиной, приняли участие сотрудники музея, священнослужители, художники, журналисты. Все были единодушны в том, что сооружение памятника явно затянулось – закладной камень на месте его возможного сооружения был поставлен 22 года тому назад.

У собравшихся на обсуждение не было сомнений, что Елена Пасхина – наилучшая кандидатура для создания памятника. И не только потому, что она наша землячка, хотя когда речь идет о создании в Ростове первого исторического памятника причастность судьбы художника к местной истории тоже имеет немаловажную роль. Памятники работы Елены Пасхиной стоят в Ярославле и Рыбинске, под селом Красное сооружена стела в честь Ситской битвы с барельефами ее работы. Таким образом, создание памятника князю Василько для Елены Пасхиной – это продолжение темы, которую она прекрасно знает, и дела, к которому она прикипела душой.

Естественно, при обсуждении были высказаны пожелания, каким быть памятнику князю Василько. Так, предлагалось изобразить рядом с князем Василько его жену Марью Черниговскую, благодаря которой стал известен подвиг князя Василько. Священнослужители высказали пожелание, чтобы в памятнике обязательно присутствовал православный крест, что соответствовало бы образу князя-мученика. Художник А.Е.Зайцев напомнил, что там, где возле кремлевской стены стоит закладной камень, в годы Великой Отечественной войны провожали на фронт ростовских воинов. Сооружение в этом месте памятника князю Василько обеспечит историческую преемственность, станет символом мужества и героизма ростовцев.

Во время обсуждения прозвучали и тревожные ноты. Так, было высказал опасение, что Ростову будет навязан очередной памятник работы Зураба Церетели. Заведующая древнерусским отделом Ростовского музея-заповедника В.И.Вахрина сообщила, что памятник князю Василько работы Церетели уже существует, так что опасность получить «конвейерный» памятник вполне реальна. В связи с этим А.И.Зайцев предложил создать общественный совет, который возьмет на себя поддержку проекта Елены Пасхиной и контроль за возведением памятника к 1150-летнему юбилею города. Учитывая, что у Ростова Великого на сооружение памятника нет средств, о чем откровенно сказал мэр города Ю.А.Бойко, предложение о создании общественного совета может оказаться весьма уместным и своевременным. Не зря говорится: талантам надо помогать, а прочие пробьются сами».

Приходится только удивляться, как редко ростовские художники обращаются к истории родного города. Перелистываю прекрасно иллюстрированный альбом Н.Борисовой «Ростовская финифть», изданнный в 1995 году. Чуть ли не единственная современная работа на ростовскую историческую тему – финифть Н.А.Куландина «Князь Василько», написанная еще в 1962 году. А всё остальное, за редким исключением, пейзажи, архитектурные памятники и несколько портретов. А где же исторические сюжеты, которыми так богато прошлое Ростова Великого? Может, хотя бы к будущему юбилею города такие работы все-таки появятся?

 

9. «ПРЕОДОЛЕНИЕ»

 

Так получилось, что среди моих знакомых никогда не было профессиональных спортсменов. Больше того, я никогда не интересовался спортом до такой степени, чтобы писать о спортсменах, спортивных проблемах и достижениях. И даже не предполагал, что когда-нибудь выйду на эту тему. Но как это часто бывает в жизни, произошла случайность, заставившая меня обратиться к спортивной теме, а если точнее – к судьбе спортсмена…

Представьте себе 10-летнего мальчишку из глухого таежного поселка Теплая Гора Пермской области, которому в результате заболевания удалили почку и вынесли приговор: всю жизнь соблюдать строжайшую диету, не поднимать никаких тяжестей. А мальчишка взял – и не послушался врачей: купил гантели и каждодневно начал изматывать себя гимнастикой. Через некоторое время так накачал мышцы, что смог наказать всех своих обидчиков.

Закончил школу и, чтобы не сидеть на шее у матери, которая воспитывала его в одиночку и работала техничкой на заводе, уехал за тридевять земель от родного дома – в поселок Семибратово Ярославской области. Поступил в местное профессиональное училище, в группу, которая готовила специалистов по обслуживанию вычислительных машин.

В 1974 году, после окончания семибратовского училища, он был направлен на работу в г. Загорск (ныне Сергиев Посад), на электромеханический завод. Через год перешел в – Научно-испытательный институт химических и строительных машин (НИИХСМ), но и там не изменил своему увлечению спортом – самостоятельно начал заниматься штангой. Опять собрал вокруг себя команду энтузиастов и открыл секцию тяжелой атлетики, впоследствии стал чемпионом завода. А уже в 1988 году он становится мастером спорта СССР по гиревому спорту. Заочно закончил институт физкультуры и спорта.

В 1989 году организовал федерацию силового троеборья Московской области и стал первым ее председателем. В 1991 г. – директор спортивного комплекса «Орбита», тренирует сборные команды мужчин, женщин, юниоров. В настоящее время – вице-чемпион России по жиму лежа среди ветеранов, старший тренер сборной Московской области, судья республиканской категории. Награжден многочисленными грамотами и дипломами за подготовку победителей первенства СССР в весовой категории до 100 кг (1991 г.), за подготовку чемпионата г. Москвы по пауэрлифтингу среди мужчин в весовой категории свыше 125 кг (1996 г.), за 1 место в чемпионате России по жиму штанги лежа с результатом 175 кг (2003 г.), дипломом 1 степени за развитие физической культуры и спорта в России (2004 г.) и др.

Однажды во время соревнований по поднятию штанги увидел, как его ученик, со штангой весом в 220 килограммов, заваливается назад. Взбежал на помост, чтобы его поддержать – и рухнул на пол под тяжестью ученика и штанги. По-другому поступить он просто не мог. И опять диагноз врачей был категоричен – никаких нагрузок, иначе всю оставшуюся жизнь проведешь в инвалидной коляске. Но широкая русская натура не позволила смириться с врачебным диагнозом: стал заниматься спортом с удвоенной энергией – и вновь, наперекор судьбе, одержал победу.

Еще в семибратовском училище начал играть на соло-гитаре, состоял в поселковом ансамбле, продолжил заниматься музыкой в Сергиевом Посаде. И сейчас в компании не может обойтись без хорошей песни, дружеского разговора, душевных воспоминаний. Женат, имеет двух детей и трех внуков, мысли о которых не покидают его даже на самых ответственных и престижных соревнованиях.

Так вкратце выглядит биография Анатолия Ивановича Пауесова, с которым случайно свела меня судьба и впервые заставила обратиться к спортивной теме. А познакомила нас моя жена. Как и Анатолий, родом она из уральского поселка Теплая Гора Пермской области. В 2008 году поехала на встречу с одноклассниками – и спустя 37 лет вновь увидела Анатолия, но не сразу узнала его. Когда выяснилось, что он живет в Сергиевом Посаде – не так уж далеко от поселка Семибратово, где мы живем, пригласила в гости. Вернувшись из Теплой Горы, рассказала мне об этой встрече.

Анатолий не заставил себя долго ждать и вскоре приехал в Семибратово, в котором не был 34 года. Поселок за это время очень изменился: появились новые пятиэтажные дома, целые кварталы коттеджей. Даже улицы, как показалось Анатолию, стали уже, чем были раньше. Да и поколение бывших однокашников повзрослело, превратившись из беспечных мальчишек и девчонок в степенных пап и мам, дедушек и бабушек.

Но прежде чем встретиться с однокашниками по училищу Анатолий посетил могилу бывшего директора Семибратовского завода газоочистительной аппаратуры Евгения Никифоровича Храмова, следом за которым приехал в Семибратово из Теплой Горы и о котором сохранил самые теплые воспоминания. Это благодарное отношение к памяти отца моей жены Наташи не могло не тронуть наши сердца. Уже после смерти Евгения Никифоровича скоропостижно скончался наш единственный сын Михаил. И каждый свой приезд в Семибратово Анатолий начинает с посещения местного кладбища и возложения цветов на их могилы…

Тогда я не предполагал, что знакомство с Анатолием может перерасти в нечто большее. Но буквально первые часы нашей встречи убедили меня, что мы с ним, несмотря на разницу в интересах и занятиях, родственные души.

Существует весьма распространенное мнение, которое, признаться, разделял и я, что спортсмены-профессионалы кроме спорта ничем не интересуются. Возможно, кому-то такая оценка подходит, но не к Анатолию. Его авторитеты в тяжелой атлетике – не «качки», которых кроме бездумного накачивания мускулов ничего не интересует, а такие известные спортсмены, как доктор биологических наук Валентин Дикуль, доктор физико-математических наук Юрий Власов. И вообще Анаторлий любит, как я понял, людей думающих, оригинальных, целеустремленных, умеющих преодолевать жизненные трудности. Все эти определения в полной мере относятся к нему самому.

После первого приезда Анатолия в Семибратово последовали новые встречи. У нас в гостях побывали его жена Людмила и дочь Маша, с Урала приезжали одноклассники Анатолия и моей жены. Вспоминали детство, перебирали судьбы друзей и подруг, осматривали окрестные достопримечательности. В этом отношении Семибратово – место уникальное: по одну сторону Ростов Великий с его знаменитым Ростовским кремлем, Авраамиевским и Варницким монастыри, по другую сторону – Ярославль и Карабиха, где я некоторое время работал директором музея Н.А.Некрасова. Анатолий не успокоился, пока не посетил все эти достопримечательности, а потом показал нам «свой» Сергиев Посад, знаменитую Троице-Сергиеву Лавру, основанную уроженцем Ростова Великого Сергием Радонежским. Интерес к отечественной истории, важнейшими событиями и славными именами которой отмечена буквально каждая страница истории Сергиева Посада, Ростова, Ярославля, еще сильнее скрепил наши дружеские отношения.

Кто-то из великих хорошо сказал, что существует единственная настоящая роскошь – роскошь человеческого общения. В полной мере я испытал это от разговоров с Анатолием, который оказался человеком начитанным, наблюдательным, остроумным. Что еще сблизило нас – это схожее отношение к нашему недавнему прошлому. Сегодня очень многие выдают себя за жертв советского строя и взахлеб рассказывают о тех невзгодах, которые выпали на их долю. Конечно, я говорю не о безвинных жертвах политических репрессий, узниках сталинских лагерей, перед которыми склоняю голову. Речь идет о тех, кто на самом деле никогда не обвинялся в «политической неблагонадежности», был достаточно обеспечен, получил от государства всё, что оно могло тогда дать: образование, работу, жилье. Но жаловаться на советский строй стало в последнее время не только модно, но и выгодно. Мне приходилось встречать таких «жертв» даже среди тех, чьи семьи с лихвой пользовались советскими привилегиями и даже были причастны к проведению репрессий.

В отличие от них Анатолий действительно мог пожаловаться на судьбу: рос без отца, мать – низкооплачиваемая уборщица на заводе, денег не хватало на самое необходимое, даже на то, чтобы прилично одеться в школу. Однако я никогда не слышал от него, чтобы он кого-то винил в семейных трудностях, испытывал ненависть к своему государству. Больше того, однажды при мне Анатолий осадил одну такую липовую «жертву» сталинского режима, родившуюся после окончания Великой Отечественной войны в благополучной и обеспеченной семье. Но потом, вспоминая разговор с этой «жертвой», только смеялся над глупостью с политическим окрасом. Как я понял, это вообще в его характере – быстро прощать, стараться забывать неприятности и обиды. Впрочем, может, в этом сказывается его умение держать себя в руках, так необходимое в спорте.

Разговоры с Анатолием осветили мне целую область человеческой деятельности, связанную с профессиональным спортом, о которой до этого я не имел ни малейшего представления. Чем дольше я слушал рассказы Анатолий, тем больше меня начинала интересовать эта тема и его собственная спортивная судьба, которую никак нельзя было назвать обычной, заурядной. По сути дела, он стал спортсменом вопреки природным физическим данным, а если брать глубже – наперекор судьбе. Это не могло не заинтересовать меня как писателя, и я предложил Анатолию написать книгу о нем.

Его первая реакция на это предложение была резко негативной. В основном его возражения сводились к тому, что таких спортсменов, как он, тысячи, и если о каждом из них писать по книге, – бумаги не хватит. У меня были свои доводы, главный из которых я изложил выше – его приход в профессиональный спорт после категорического врачебного приговора. Но этого довода оказалось недостаточно, чтобы переубедить Анатолия. И тогда я привел другой довод, который появился у меня во время продолжительных разговоров с ним. Так сложилась его судьба, что на своем жизненном пути ему встречались отзывчивые, талантливые, мужественные, просто интересные люди, которые оставили в его памяти яркий след и помогли встать на ноги. В благодарность за их теплоту и заботу почему бы не оставить воспоминания о них не только в сердце, но и в книге?

С большим трудом мне все-таки удалось уговорить Анатолия поделиться своими воспоминаниями. Можно сказать, что эта книга родилась из наших с ним разговоров: сидели по вечерам за столом в моей семибратовской квартире, я задавал вопросы, Анатолий отвечал. Помимо биографии Анатолия в нее вошли сведения об известных атлетах, воспоминания о людях, судьбы которых пересекались с судьбой Анатолия. Мои вопросы и его ответы перемежаются моими авторскими отступления, комментариями и воспоминаниями, в которых я рассказываю о своих земляках, знакомых, близких людях, вспомнившихся во время работы над книгой.

В писательском деле часто бывает, что после создания книги не менее трудным становится вопрос – как ее назвать? Один из моих знакомых писателей как-то сказал: «Для заголовка нужна головка». Признаюсь, в данном случае я не долго ломал голову – название родилось как бы само собой – «Преодоление». Наперекор судьбе, преодолевая, казалось бы, объективные причины, заставляющие идти обычным, накатанным путем, часто поступали и другие герои этой книги. Таким образом, она не столько о спорте сильных и их спортивных достижениях, сколько о человеческих возможностях. А это, наверное, даже важнее, чем рекорды.

И еще об одной особенности этой книги хотелось бы сказать. У китайцев есть такая пословица, больше похожая на проклятие: «Чтоб тебе жить в эпоху перемен». Нам, современникам, выпало на своих судьбах испытать все «прелести» переходного периода отечественной истории: развал страны, в которой родились, замену одной государственной идеологии на противоположную, криминальную войну за передел бывшей всенародной собственности, моментальное обнищание простого народа и фантастическое обогащение за считанные месяцы «новых русских» – вчерашних уголовников и партийных функционеров, с удивительной легкостью отрекшихся от нравственных ценностей и убеждений, которые сами же совсем недавно навязывали народу.

Все эти напасти не могли не коснуться и спорта, что красноречиво отразилось на биографии Анатолия. Вот почему в своих «отступлениях» я не раз обращался к нашей недавней истории, которая оставила незаживающие рубцы в памяти, к проблемам и противоречиям сегодняшнего дня, может, не таким болезненным, но по-прежнему тревожащим совестливые души и памятливые сердца.

Во время первых олимпийских игр в Древней Греции прекращались войны. Сегодня войны и террор не останавливают даже олимпиады мирового масштаба. Конечно, хотелось, чтобы спорт способствовал совершенствованию человечества. Но, видимо, пока приходится говорить о благотворном влиянии спорта только на отдельного человека. Впрочем, и это немало.

Книга состоит из двух частей. В первой – «Наперекор судьбе» – рассказывается о «доспортивной» биографии Анатолия, о его родных и близких, о тех людях, которые встречались ему на этом отрезке жизненного пути или прошли мимо, в отдалении, но их биографии, как и его собственная, тоже сложились наперекор судьбе. Во второй части – «Пауэрлифтинг по-русски» – повествуется об истории спорта сильных – тяжелой атлетике, о спортивной биографии Анатолия и вынужденных перерывах в ней, об известных отечественных спортсменах, которые стали для него примером: Петре Крылове, Григории Новаке, Юрии Власове. Здесь же рассказывается о замечательных российских спортсменах, с которыми судьба свела Анатолия: Валентине Дикуле, Сергее Истомине, Валерии Щедрине, Наталье Бахматовой и других, жизненный путь которых, как говорится, не был усыпан розами.

Хотя речь идет о спорте, победы и достижения в котором невозможно представить без цифровых показателей, я по возможности старался избежать их. Для меня они были не главными, мне, повторюсь, было важно другое – рассказать о человеческих возможностях…

 

10. ОТ КАРАБИХИ ДО АЛЕКСАНДРИЙСКОЙ БИБЛИОТЕКИ

 

Мое первое непосредственное «касание» с телевидением произошло в то время, когда я заведовал музеем-усадьбой Н.А.Некрасова «Карабиха». Из Москвы приехала съемочная группа для съемки телефильма «Лирика Некрасова». С собой режиссер привез «рыбу» – предварительный сценарий фильма. По этому сценарию в фильме должен был участвовать Анатолий Федорович Тарасов – создатель и первый директор музея. Однако когда ему показали этот сценарий, он категорически отказался от участия в съемке – до того неграмотно был составлен этот сценарий. Ему предложили написать собственный текст, но Анатолий Федорович отказался из принципа – до того раздосадовал его «московский» сценарий. Тогда режиссер фильма – симпатичная женщина, которая несколько лет до этого вела на телевидении детскую передачу, чуть ли не со слезами обратилась ко мне: «Выручайте, Борис Михайлович. Если мы вернемся в Москву без фильма, нам даже командировочные не оплатят, а может, и похлеще накажут».

Я пошел к Анатолию Федоровичу, передал ему этот разговор. Он нахмурился, сказал: «Надо бы за такой безобразный сценарий и за неуважение к Некрасову их наказать. Я не возражаю, но с условием, что ты этот сценарий сам переработаешь».

Так я стал участником этого фильма. Режиссер, звукооператор и оператор намучились со мной: без камеры я говорил всё гладко, а как включат камеру – так на меня оторопь находила. В конце концов, они пошли на хитрость – посадили передо мной симпатичную девушку из их группы и сказали: «Расскажите всё о лирике Некрасова ей, а мы посмотрим, что получится. Камеру включать не будем». Я расслабился, начал говорить свободно, без запинок, увлекся и не заметил, как оператор включил камеру.

Конечно, весь фильм таким «хитрым» способом не удалось бы снять, но после этого случая я почувствовало себя перед камерой уверенней, фильм «Лирика Некрасова» с моим участием показывали в учебной программе центрального телевидения несколько лет.

В следующий раз мне довелось общаться с телевизионщиками, когда я уже работал в Семибратове, в экологической фирме «Кондор-Эко», и опубликовал в областной газете очерк «Быть ли на ярославской земле экологическому технопарку?» Идея создания в Семибратове технопарка, в который вошли бы все три существующие здесь экотехнические организации – Семибратовский завод газоочистительной аппаратуры, Семибратовский филиал НИИОГАЗ и инжиниринговая фирма ЗАО «Кондор-Эко» – буквально висела в воздухе, я ее просто озвучил. Однако, к сожалению, прозвучавшее в газете и в телевизионной передаче с моим участием предложение о создании экологического технопарка, не получило поддержки руководства завода. Впоследствии этот проект детально разработал генеральный директор ЗАО «Кондор-Эко» и президент экологического холдинга доктор технических наук Лев Валентинович Чекалов, но и это не убедило противников создания технопарка. Не помогло и обращение Л.В.Чекалова к Президенту РФ. На словах Минприроды поддержал идею создания экологического технопарка, но от практичексого участия в его реализации по сути отказался. Сегодня, когда Семибратовский завод газоочистительной аппаратуры объявлен банкротом, можно с уверенностью сказать, что, отвергнув идею создания технопарка, руководство завода сделало роковую ошибку, которая дорого обошлась и Семибратову, и семибратовцам.

В 2009 году в Семибратово приехала съемочная группа телеканала «Культура», готовившая передачу «Письма из провинции». Меня попросили рассказать о сыне Михаиле, о его судьбе, стихах и краеведческих книгах. Снимали часа четыре, но в передаче это заняло не больше двадцати минут. Когда эти кадры показали по телевидению, нам позвонили подруги Наташи из Теплой Горы, мои знакомые из Ярославля, из Москвы – доктор исторических наук Любовь Борисовна Хорошилова, оказавшая Михаилу поддержку в самом начале его краеведческой деятельности и приезжавшая на его похороны. Мнение звонивших было однозначно – передача удалась, но жаль, что она была такой короткой. Да я и сам увидел, что из фильма были вырезаны, на мой взгляд, самые интересные куски. Меня не оставляет надежда, что когда-нибудь удастся снять о Михаиле полноценный фильм.

В начале 2010 года мне позвонил продюсер творческого коллектива журналиста Алексея Пивоварова, фильм которого «Ржев. Неизвестная битва Георгия Жукова» до этого был показан пол телеканалу НТВ. Теперь, как мне объяснил продюсер, журналист решил снять фильм о покушении на Ленина в 1918 году. Меня спросили – не соглашусь ли я встретиться, чтобы изложить свой взгляд на это покушение. Дело в том, что еще в 1990 году в издательстве «Рыбинское подворье» вышла моя книга «Фани Каплан: «Я стреляла в Ленина»», которая оказалась одной из первых в России работ на эту тему, где подвергалась сомнению официальная версия покушения. В книге «Вожди в законе» это отметил историк Ю.Г.Фельштинский, привел значительный отрывок из моей книги.

Я согласился встретиться, но в заключение разговора сказал, что по-прежнему считаю, что в любом случае рассматриваю покушение на Ленина как террористический акт, который достоин осуждения. Возможно, именно из-за этого замечания встреча с создателями фильма не состоялась. А вскоре по каналу НТВ началась демонстрация сериала «Дело темное», который открывался фильмом о покушении на Ленина. В списке использованных источников не была указана моя работа, но многое из того, что касалось возможной причастности к покушению Я.М.Свердлова, явно было заимствовано из моей книги. В частности я одним из первых обратил внимание на слишком малый промежуток времени от покушения до публикации сообщения о нем в газетах – это свидетельствовало, что сообщение было заготовлено заранее. Ведущий передачи – известный актер Вениамин Смехов, сыгравший до этого одного из трех мушкетеров, доказывает эту версию, выписывая на листочке бумаги часы и минуты – так, как первым это сделал я еще двадцать лет тому назад.

В следующий раз м не позвонил из Ульяновска режиссер съемочной группы, работающей над созданием телевизионного фильма об Александрийской библиотеке, и спросил – не соглашусь ли я дать интервью, которое войдет в сюжет будущего фильма?

Еще в 1997 году в Ярославле была издана моя книга «Находится в розыске», посвященная поискам библиотеки Ивана Грозного, в которой по одной из версий могли оказаться античные произведения из Александрийской библиотеки. В 2006 году я переиздал эту повесть в книге «Тайны Золотого кольца», а еще через два года, благодаря коллегам из ЗАО «Кондор-Эко», ее текст был размещен на моем сайте в Интернете.

Хотя со времени, когда я собирал материалы для книги о библиотеке Ивана Грозного прошло много лет, эта нераскрытая тайна русской истории продолжала интересовать меня, появились новые сведения и версии; поэтому я, не раздумывая, согласился поделиться ими с создателями фильма.

До встречи со мной они побывали в Египте, вскоре отправятся по местам античных городов на побережье Черного моря, запланирована поездка во Францию. Наше скромное Семибратово стало завершающим пунктом их турне по городам России, связанным с версией о наличии в библиотеке Грозного книг из Александрийской библиотеки: это Москва, Санкт-Петербург, Вологда, Ярославль, Ростов. Меня удивило, что в наше меркантильное время, когда, кажется, все заняты лишь бизнесом, находятся люди, готовые потратиться на создание фильма на такую отвлеченную, далекую от современности тему.

Оказалось, что спонсором фильма является один из крупных российских бизнесменов, влюбленный в античную культуру и увлеченный загадкой Александрийской библиотеки, в которой хранились произведения великих античных авторов Аристотеля, Геродота, Эсхила, Софокла, где работали Эвклид, Пифагор, Архимед и другие мудрецы древности. До этого я даже не предполагал, что среди наших «новых русских» могут появиться такие чудаки в хорошем смысле этого слова. Замечательно, что такие люди еще есть, но не каждому везет на встречу с ними.

11. ПРИЗРАК ДАЧИ ВАХРАМЕЕВА

 

Моя следующая встреча с телевизионщиками состоялась в октябре 2010 года, когда в Семибратово приехала съемочная группа ВГТРК «Ярославия». До этого мне позвонила журналистка Екатерина Капустян, сказала, что прочитала мой очерк о Даче Вахрамеева в газете «Дорогие мои земляки» и спросила, не соглашусь ли я дать интервью на эту тему. Конечно, я согласился – судьба этого многострадального здания волнует не только меня. Уже в течение многих лет семибратовцы с сочувствием наблюдают, как мучаются «с удобствами во дворе» жители дома, как он стареет и рушится буквально на глазах, как вымирает рядом когда-то ухоженный, с фонтанами и беседками, старинный парк. Между тем Дача Вахрамеева – здание историческое: здесь в летнее время жил ярославский голова, коллекционер и меценат И.А.Вахрамеев, у него в гостях останавливались будущий патриарх Тихон, в миру Василий Белавин, и ярославский губернатор граф Д.Н.Татищев. Наконец, здесь жил первый семибратовский краевед Петр Александрович Сергеев.

Обо всем этом я неоднократно писал в газетах, рассказывал властям и гостям Семибратова, цитировал статьи о Даче Вахрамеева журналистов, которые немало сделали для того, чтобы привлечь к его судьбе внимание районных и областных властей. Поэтому, когда мы подъехали к Даче, меня крайне удивило заявление одной из жительниц дома, которая сказала примерно так: “Если бы не журналисты, нас бы давно расселили”. И посоветовала ничего не снимать, иначе жителям дома хуже будет.

Екатерина Капустян пыталась выяснить – почему жителям будет хуже, если об аварийном состоянии дома будет рассказано по телевидению, – но четкого ответа так и не добилась. В продолжение всего разговора рассерженная женщина безуспешно пыталась до кого-то дозвониться. Когда она ушла, я «на камеру» коротко рассказал о предложении превратить Дачу Вахрамеева и прилегающий к нему парк в культурно-развлекательный центр для семибратовцев и гостей Семибратова. При этом в качестве негативного примера вспомнил судьбу дома охотника Осорина в селе Макарово, в котором останавливался Некрасов во время своих охотничьих странствий. Когда жители покинули «некрасовский» дом, он через некоторое время был снесен до основания, теперь там пустырь.

После окончания нашей беседы журналистка встретилась с главой администрации сельского поселения Семибратово А.В.Чекиным, который дал четкий ответ, что до конца этого года жители Дачи будут расселены. Поскольку в Семибратове свободных квартир нет, то будут выделены квартиры в Ростове, в только что построенном доме. Когда через день я увидел это интервью по телевидению, то искренне порадовался и за жильцов дома, и за А.В.Чекина, который смог решить проблему, над которой безуспешно билось несколько глав семибратовской администрации.

Удивило другое. Когда договаривались об интервью, меня просили рассказать, каким мне видится будущее Дачи Вахрамеева после расселения. Однако из телепередачи в новостях ВГТРК «Ярославия» всю информацию на эту тему как корова языком слизала. Осталось только упоминание судьбы дома Осориных в Макарове. Знакомые семибратовцы, видевшие этот выпуск новостей, спрашивали, почему я ничего не сказал по существу. Вряд ли такое кардинальное сокращение интервью сделала сама журналистка, для того и приехавшая в Семибратово, чтобы узнать о дальнейшей судьбе Дачи Вахрамеева. Жителей дома еще не расселили, а здесь, похоже, уже появился призрак, который имеет на него свои виды.

Хочется надеяться, что ответственные лица, которые будут решать судьбу Дачи, понимают, что продать ее в личную собственность какому-нибудь предпринимателю или бизнесмену – дико и безнравственно. Ладно бы, дача стояла в глухом лесу, подальше от глаз людских. Но здесь она на виду у семибратовцев и туристов, путешествующих по Золотому кольцу России. Поэтому использовать ее надо не только с выгодой, но и с общественной пользой. Короче говоря, решение судьбы Дачи Вахрамеева может стать показателем – насколько наша власть обладает культурой и знает историю своей малой родины.

Хотя жителей этого старинного здания обещают расселить уже несколько лет, не оставляет надежда, что когда-нибудь это все-таки случится. Но сразу же возникнет проблема – как в дальнейшем использовать этот объект культурного значения? По слухам, это деревянное двухэтажное здание имеет именно такой статус.

Недавно дом покрыли новой, железной крышей, но в капитальном ремонте нуждается всё здание, построенное во второй половине XIX века. Найдутся ли на этот дорогостоящий ремонт деньги? Всё зависит от того, в чьи руки он попадет. Казалось бы, самое простое и эффективное решение – сдать дом и прилегающий к нему старинный парк в аренду или вовсе продать какому-нибудь расторопному предпринимателю. Но возникает вопрос – как он всё это будет использовать? Может, оборудует гостиницу для «крутых», которые будут устраивать здесь по ночам пьяные оргии вроде той, что организовал известный олигарх Михаил Прохоров на крейсере «Аврора»? Конечно, Дача Вахрамеевых не такой значимый исторический объект, как «Аврора», но совестливым и уважающим отечественную историю гражданам всё равно будет крайне неприятно видеть, как в доме, где жил меценат, коллекционер, городской голова Ярославля и просто культурный человек И.А.Вахрамеев, принимавший здесь будущего Патриарха Всея Руси Тихона, развлекаются ошалевшие от наворованного «новые русские».

Наверное, от будущего арендатора или владельца Дачи Вахрамеевых можно взять письменные обязательства, что она будет использоваться как культурный центр, но в наше беззаконное время нет никаких гарантий, что это условие будет соблюдено. Многие семибратовцы еще помнят прекрасный пионерский лагерь в усадьбе деревни Воронино, ныне возвращенной наследнику последнего владельца. Что теперь там находится, я не знаю, но семибратовские дети потеряли это место отдыха навсегда. Похожая история вполне может случиться и с Дачей Вахрамеевых: в Париже проживают потомки И.А.Вахрамеева, в частности – музыкальный критик и педагог Варфоломей Александрович Вахрамеев, воспоминания которого «Лето в Исадах» были опубликованы сначала в газете «Северный край», а потом в семибратовской газете. Не решат ли наследники тоже вернуть себе бывшую собственность?

И все-таки хотелось, чтобы судьба Дачи Вахрамеевых сложилась не так печально, как у пионерского лагеря в деревне Воронино. Здесь можно создать своеобразный культурно-развлекательный центр, но не для избранных, а для всех жителей поселка Семибратово и его гостей, туристов, путешествующих по Золотому Кольцу России. Все данные для этого есть, а главный компонент – история Дачи. В первую очередь, на мой взгляд, необходимо восстановить парк в том виде, в каком он был при Вахрамеевых – с беседками, фонтанами, мостиками и т.п. Сохранилось несколько старинных фотографий, в очерке «Лето в Исадах» дано описание усадьбы:

«На территории парка была устроена гимнастическая площадка. На ней находился столб для «гигантских шагов», большие качели, а на отдельной опоре были подвешены кольца, турник, веревочная лестница и качели для маленьких. В глубине парка находился кегельбан. Игрой в кегли занимались главным образом старшие и взрослые. Купальня и лодочная пристань находились на территории мельницы. Они располагались выше мельничной плотины. Поэтому с этой стороны можно было плыть по реке лишь вверх по течению. Для нижнего же течения реки (то есть ниже плотины) лодки находились около дачи. К мостику с лодками вела тропка непосредственно из сада через калитку. Там же было устроено место для рыбной ловли в виде широкого настила на сваях с высокими глухими перилами».

Само здание Дачи можно использовать или под гостиницу, или под музей. А можно совместить гостиницу с музеем. Одну экспозицию посвятить А.И.Вахрамееву, другую – первому семибратовскому краеведу П.А.Сергееву, который жил здесь с 1939 по 1962 гг.

С местной историей связаны также судьбы семей графов Татищевых, владельцев села Татищев-Погост, и князей Куракиных, владевших так называемой Кураковщиной, в которую входила и деревня Исады. Рассказ об этих известных русских семействах мог бы значительно расширить рамки музея.

Наибольшего расцвета село Татищев-Погост достигло при Дмитрии Павловиче Татищеве (1767–1845). Во время русско-турецкой войны он поступил волонтером в действующую армию, был добровольцем в армии А.В.Суворова, за мужество, проявленное в Польской кампании, получил Георгиевский крест. Оставив военную службу, перешел на дипломатическую: был посланником в Неаполе, представителем русского правительства в Мадриде, посланником при Нидерландском дворе. В 1822 году был командирован с чрезвычайным поручением в Вену и после успешных переговоров занял пост постоянного представителя России при Австрийском дворе. Через четыре года Татищева назначили послом России в Вене, эту должность он занимал двадцать лет, за безупречную дипломатическую работу был пожалован в обер-камергеры Императорского двора, награжден почти всеми русскими орденами и был кавалером многих высших иностранных орденов.

В те годы, когда владельцем Татищева-Погоста был Дмитрий Павлович (при этом почти безвыездно проживавший за границей), центр села представлял собой богатую усадьбу: обширный господский дом окружал большой сад и липовый парк, обнесенный крепким забором с каменными воротами, барский дом был в два этажа – нижний каменный, а верхний из крепкого дуба с высокой тесовой крышей.

В 1810 году в центре села на средства Д.П.Татищева была выстроена Сергиевская церковь, во имя преподобного Сергия Радонежского, как говорит местное предание, – «по проекту, высланному из Италии». Но строили ее местные мастера, что придало церкви непосредственность и поэтичность, свойственные архитектуре русской провинции.

Роковым для Татищева-Погоста стало 1 апреля 1832 года, когда пожар уничтожил почти все село вместе с барской усадьбой. Существуют две версии причин этого пожара: по первой – усадьбу поджег один из переселенцев-раскольников, тосковавший здесь по своей родной земле (то ли Костромской, то ли Вологодской); по второй – пожар произошел по вине местного кузнеца, который случайно заронил искру с горячих углей на соломенную крышу крестьянской избы.

В то время владелец усадьбы Д.П.Татищев находился в Вене, откуда пришло распоряжение восстановить усадьбу заново, барский дом выстроить каменным, употребляя на расходы весь крестьянский оброк. Тогда же граф принял это необычное решение, заставившее нас вcпомнить о нем, – возвести из кирпича и все крестьянские дома! Для этой цели рядом с селом были выстроены два кирпичных завода, еще немного – и в центре России появилась бы деревня, каких здесь не бывало. Но этот проект так и не осуществился – помешала смерть графа 16 сентября 1845 года. Из далекой Вены гроб с его телом был перевезен в Татищев-Погост и похоронен возле Сергиевской церкви.

В 1910 году по восстановленному эскизу в селе выстроили сохранившийся доныне «образцовый дом» в три окна, с фигурным фронтоном и башенками – как бы воплощенная в камне мечта Д.П.Татищева, которой так и не суждено было осуществиться полностью.

Целым регионом Ростовского уезда – так называемой Кураковщиной, включающей в себя 20 сел и деревень, владели князья Куракины – старинный род русской аристократии, принадлежавший к Гедиминовичам, потомкам князя Гедимина, основателя литовского княжества (XIV в.) Князь Борис Иванович Куракин (1676-1727) стал свояком Петра I, женившись на одной из сестер Лопухиных. Одним из первых он был послан Петром за границу, получил там образование и стал одним из образованнейших людей своего времени, выдающимся русским дипломатом. Петр Первый поручил ему руководство дипломатическим корпусом России. Активно занимался литературным трудом.

Борис Александрович Куракин – сенатор, президент Камер-коллегии и коллегии экономии, влиятельный придворный в царствование Екатерины Второй. Его сын Александр Борисович Куракин (1752-1818) был товарищем игр и занятий Павла Первого. Учился в Киле и Лейденском университете, увлекался масонством и французским просветительством. Много ездил по Европе и в 1815 году описал свои путешествия в автобиографической книге. При восшествии на престол Павла Первого был назначен вице-канцлером. Участвовал в заключении конвенции о принятии Мальтийского ордена под покровительство России. В 1798 году был уволен со службы и отправлен в деревню, где со временем собрал богатую библиотеку (?). При Александре Первом был назначен членом Государственного Совета, в 1806 году был направлен послом в Вену. Принимал участие в подписании Тильзитского мира (1807). Добился выгодного для России мирного договора с Наполеоном. В 1808-1812 гг. – посол в Париже, был сторонником объявления войны Франции. Накануне смерти написал распоряжение о предоставлении свободы крестьянам одной из своих вотчин, император подписал его, но оно так и не было приведено в исполнение.

Алексей Борисович Куракин (1759–1829) изучал юридические науки в Лейденском университете, в 1796 году был назначен генерал-прокурором, но вскоре, лишившись покровительства Павла Первого, вынужден был уйти в отставку и удалиться в свое имение. В 1801 году, при воцарении Александра Первого, был назначен председателем комиссии для пересмотра прежних уголовных дел, в 1804 году – членом Государственного Совета, в 1807 году – министром внутренних дел. В 1826 году назначен канцлером российских орденов. Был членом суда над декабристами и замещал председателя.

Степан Борисович Куракин известен тем, что написал Устав Кураковщины, в котором назвал не только обязанности крепостных, но и их права, благодаря чему Кураковщина осталась в народной памяти как нечто вроде заповедной Беловодии, которую безуспешно, в разных концах света, искали русские мужики.

Экспозицию о Некрасове можно дополнить материалами о крестьянском быте, экспозицию о Вахрамееве – историей водяных мельниц, экспозицию о Сергееве – советским бытом. И тогда с полным основанием можно было бы назвать этот музей Музеем русской провинции.

Однако для того, чтобы осуществить хотя бы часть этих предложений, одного желания и воли семибратовцев недостаточно. Мне представляется, что к осуществлению этого проекта необходимо привлечь музеи Ростова, Карабихи, Ярославля. На встрече с главой сельского поселения Семибратово А.В.Чекиным говорилось о привлечении к решению проблемы Дачи Вахрамеевых и парка Заслуженного художника России Е.В.Пасхиной, выделить ей площадь для размещения некоторых ее скульптур, для проведения мастер-классов с желающими освоить резьбу по дереву. Изготовление собственных, семибратовских сувениров могло бы тоже привлечь к нам туристов, стать местной статьей дохода.

Конечно, я прекрасно понимаю, что в моих «мечтаниях» много наивного, учитывая финансовое состояние Ярославской области, Ростовского района и поселка Семибратово. Но думать о будущем Дачи Вахрамеевых надо сейчас.

12. «ЗАТО НЕ УЧАСТВУЮ В МЕЖДОУСОБНОЙ СУЕТЕ…»

 

Приведу интервью, которое взял у меня журналист Андрей Коврайский в ноябре 2010 года и опубликовал его в ярославской областной газете «Северный край» под заголовком «Зато не участвую в междоусобной суете»…

«– Борис Михайлович, легко ли быть писателем в провинции?

– Легче или труднее, чем в городе, не сравнивал, но иногда создается ощущение, что находишься как бы на обочине литературной жизни. А в другой раз сам собой доволен, что не участвую в междоусобной суете областного масштаба. Свой статус «писателя в провинции» я удовлетворяю изданием семибратовской газеты «Дорогие мои земляки», выпуском краеведческих книг о Ростовском крае, сохранением памяти о замечательных земляках-семибратовцах. В этом отношении мне повезло – в Семибратове жили очень интересные, талантливые люди с удивительными судьбами: первый семибратовский краевед Петр Сергеев – выпускник Академии Генерального штаба,  штабс-капитан Белой армии, после плена читавший лекции по военному делу красным офицерам; писатель-фронтовик Константин Брендючков, пьесу которого «Дети Чапаева» ставили перед восстанием узники концлагеря «Бухенвальд»;  поэт и литературовед Олег  Попов, во время фашистской оккупации Пятигорска спасший от взрыва Домик Лермонтова, но получивший за службу в полиции 20 лет сталинских лагерей. О каждом из них я написал книги-очерки очень маленькими тиражами. Вроде бы небольшая заслуга, но я горжусь тем, что сделал всё возможное, чтобы эти замечательные люди не ушли в небытие. Ведь они тоже, как и я, были «писателями в провинции».

– Что Вы можете сказать о так называемой сетевой литературе? Не принадлежит ли будущее именно ей?

– Наверное, так и будет. Сопротивляться этой тенденции так же бессмысленно, как в свое время сопротивлялись звуковому и цветному кино. Хотя бумажную книгу жалко до слез – общение с ней гораздо приятнее, и, если так можно выразиться, – душевнее. Когда держишь в руках книгу, создается впечатление, что остаешься наедине с героями, а с электронным текстом такого ощущения близости и сопричастности нет. Человечество в своем развитии не только приобретает, но и безвозвратно теряет. Возможно, книги будут брать в руки только чудаки вроде тех, которые сегодня заводят бабушкин патефон.

– Какие шаги, по Вашему мнению, следует предпринять для консолидации ярославского писательского сообщества?

–  Выскажу «крамольную» мысль, которая, возможно, не всем ярославским писателям понравится. То, что в Ярославле существуют две писательские организации, может быть, не так уж и плохо: соревновательный дух годится не только для производственных задач вроде добычи угля.  Другое дело, что эту реальность иногда используют не для решения творческих вопросов и литературных проблем, а для продвижения групповых интересов, проявления мелких обид, зависти и упреков. Чтобы этого не было, надо почаще встречаться, организовывать совместные литературные мероприятия, вместе бороться против чиновников за уважительное отношение к писательскому труду, за издание книг. При таком товарищеском подходе друг к другу со временем, возможно, отпадет необходимость в двух писательских организациях. А сейчас для меня Союз писателей России, в котором я состою,  – это Саша Гаврилов, Союз российских писателей – Константин Васильев, без которых я одинаково не  представляю себе ярославскую литературу. В моем представлении это были очень близкие люди, которые состояли в одном союзе –  в союзе хороших людей и талантливых поэтов.

– Как Вам кажется, не подменяется ли историческая проза документальной журналистикой? Актуален ли сегодня исторический роман?

– Мне довелось знать нескольких профессиональных писателей, успешно работавших в историческом жанре, таких, например,  как автор тетралогии об эпохе Всеволода Большое Гнездо Эдуард Зорин и  Виктор Московкин, которого я считаю своим литературным наставником. Читать их произведения и интересно, и познавательно. Но есть и другие исторические романы, в которых  истории практически нет, а только бойкий авторский вымысел. Вспоминаю, как один такой «исторический» роман в Верхне-Волжском книжном издательстве, где я работал в то время, рецензировал известный писатель Алексей Югов. Как добросовестный рецензент, он не поленился выписать из романа множество постельных сцен, к которым автор был явно  не равнодушен. Редактор при подготовке рукописи к печати постарался уменьшить количество этих пикантных сцен, на что одна из читательниц, прочитавшая до этого  рецензию  А.Югова,  заметила – самое интересное вырезали. И действительно, весь роман держался практически на этих вымышленных сценах, а история была как бы придатком к ним. Конечно, в сравнении с такими «историческими» романами документальная журналистика выглядит более серьезно, хотя и она превратилась в растяжимое понятие: раньше  под «советскую» документалистику отбирали одни факты, теперь под «демократическую» – другие. Короче говоря, и раньше, и сегодня историю во многом «делают» историки и журналисты. Поэтому, когда это возможно,  предпочитаю читать не романистов, не журналистов и тем более не политиков, которые лезут в историю, чтобы переписать ее под себя, а первоисточники. Появившиеся в последнее время «новые русские» историки и журналисты, в угоду политикам переписывающие всю нашу историю, вызывают у меня  отвращение – так и чувствуется щедро оплаченный заказ. Ежедневно они выливают на советскую историю столько грязных помоев, что оставили далеко позади Риббентропа и Даллеса вместе взятых. Антисоветизм стал очень сытной и неубывающей кормушкой. Русский  народ о таких перевертышах метко сказал: «Плоха та птица, которая в свое гнездо гадит». Но в центральных СМИ приводят только их рассуждения, только им дают деньги на создание авторских передач, услышать другую оценку исторических событий невозможно.

– Придерживаетесь ли Вы принципа «ни дня без строчки»?

– Принцип, конечно, красивый, звучит громко, но жизнь вносит свои коррективы. Иногда без перерыва работаю по неделям, а иногда находит такая хандра, что даже не верится, что вернусь за компьютер. Слава богу, такие мрачные периоды длятся не долго и заканчиваются искренним раскаянием, что бездарно провел время. Творчество сравнивают и с наркоманией, и с пьянством, а я бы сравнил уход из творчества  с кислородным голоданием – только выйдешь из творческой зоны, как начинаешь задыхаться. Но чтобы понять это, надо иногда почувствовать, как бы тебе было тоскливо и удушливо, если бы в твоей жизни не было творчества.

– Когда увидят свет Ваши новые произведения?

– Это очень больной для меня вопрос. К своему 65-летию  я подготовил к печати книгу «Сказание о Ростове Великом, затерянном граде Китеже и замечательных ростовцах». Чтобы ее издать, обратился за помощью к главам Ростовского района и Ростовской администрации, но ни тот, ни другой мне даже не ответили. До этого точно так же безрезультатно закончились мои попытки издать к 1000-летию Ярославля нашу совместную с покойным сыном Михаилом (1977-2001) книгу «Ярославль и ярославцы в русской истории». В Семибратове группа энтузиастов  создала нечто вроде издательства, где на изографе печатаем краеведческие книги, но очень маленькими, мизерными тиражами. Так здесь вышло уже несколько моих книг, которые моментально разошлись среди любителей местной истории. Конечно, не оставляет надежда издать эти книги более солидными тиражами и в более высоком полиграфическом исполнении, но эта надежда, наверное, умрет раньше меня. Все красивые слова о том, что Россия переживает культурный взлет и духовное возрождение,  что наконец-то писатели получили возможность писать то, что им хочется, –  сплошная болтовня и пропагандистская демагогия. Разница с прежними временами состоит лишь в том,  что  раньше правила  «коммунистическая» идеология, а теперь правят деньги. Впрочем, всесилие денег тоже превратилось в своего рода «капиталистическую» идеологию. Об этом я написал в книге очерков «Бывали хуже времена...», которую мне тоже не удалось издать в Ярославле. Времена действительно бывали хуже, но не были циничней по отношению к тем, кто не приспособился и не желает приспосабливаться к новой власти и новым порядкам. Так что мне вряд ли можно рассчитывать, что мои новые книги увидит широкий круг читателей».

 

Когда это интервью появилось в газете, я мысленно поблагодарил редакцию «Северного края» за то, что мои не очень веселые рассуждения о моей писательской судьбе не были сокращены или приглушены. Но еще больше меня удивило, когда спустя несколько дней мне позвонила сотрудница газеты Валентина Филипповна Зворыкина и предложила войти в состав общественного совета «Северного края». «Нам понравилась Ваша независимая позиция», – примерно так сказала она по телефону.

Прежде чем дать согласие, я честно предупредил Валентину Филипповну, что мои убеждения не разделяет подавляющее большинство официальных средств массовой информации, а чтобы окончательно расставить все точки, послал в редакцию «Северного края» очерк «Разрушая одни мифы, зачем создавать новые», в котором наиболее точно отразились мои взгляды на прошлое и настоящее России…

 

13. РАЗРУШАЯ ОДНИ МИФЫ, ЗАЧЕМ СОЗДАВАТЬ НОВЫЕ?

 

«Судьба белогвардейской пушки» – так называлась заметка В.Назарова, опубликованная в газете «Северный край» 25 ноября 2010 года. В ней шла речь о пушке с разорванным стволом – свидетельнице антисоветского выступления в Ярославле летом 1918 года. Когда-то она стояла на территории Ярославского музея-заповедника, а сегодня прозябает под снегом возле Музея боевой славы. Нашедший ее здесь житель Ярославля справедливо написал в газету, что это «редкий исторический экспонат» и задал вопрос: «Это что – дань моде: советская власть кончилась, и ее раритеты никому не нужны?»

Объяснение заместителя директора Музея боевой славы, что пушка войдет в экспозицию, посвященную 70-летию Победы, звучит странно – какая связь между белогвардейской пушкой и Победой советского народа в Великой Отечественной войне? Но еще больше меня удивила вторая причина появления пушки возле музея: «Сейчас все музеи России временно не устраивают расширенные экспозиции, посвященные советскому периоду нашей истории. Связано это, прежде всего, с отсутствием четкой позиции историков. Должны пройти годы, улечься эмоции, чтобы можно было непредвзято оценить роль СССР в общем развитии России».

Комментируя это заявление, В.Назаров иронически заметил: «Так что «трехдюймовке» не повезло дважды: сначала в ее казенник подали снаряд не того калибра, отчего у нее разорвало ствол, затем ученые не смогли определиться, какую роль она сыграла в истории Ярославского края – положительную или отрицательную?» Действительно, приходится только удивляться, что спустя почти двадцать лет после развала Советского Союза музейные работники самостоятельно не могут «оценить роль СССР в общем развитии России» и до сих пор ждут «четкой», а точнее официальной «позиции историков», какой была эта роль – положительная или отрицательная. Впрочем, их можно простить – в средствах массовой информации осуществляется такая масштабная антисоветская пропаганда, что недавно под нее попал даже маршал Жуков, а журналист Николай Сванидзе договорился до того, что сравнил изменника генерала Власова с Александром Невским. Однако, судя по в сему, именно с помощью таких, как Сванидзе, власть рассчитывает создать новую государственную идеологию. Но надо обладать очень большой изворотливостью, чтобы, поливая грязью Красную Армию за то, что она разбила «прославленных» полководцев Юденича, Деникина, Врангеля и Колчака, одновременно славить ее за разгром Гитлера и победу в Великой Отечественной войне. Какая может быть четкая государственная идеология, если ее создателям приходится делать такие пируэты?..

Ровно десять лет назад вышла книга моего сына Михаила «Расстрелянное детство», которую открывало следующее посвящение: «Посвящаю моим прадедам – красному комиссару Ивану Николаевичу Нефедову и белому офицеру Никифору Матвеевичу Храмову. Мир их праху и памяти о них». В книге рассказывалось о том, как летом 1919 года из разрушенного мятежом Ярославля в «хлебородные» губернии были вывезены голодные ярославские дети. Коротко Михаил сказал и о самом ярославском мятеже:

«В советское время всю вину за разрушение города возлагали на мятежников и тех, кто их финансировал. Теперь другая крайность: виноваты только большевики, словно они, а не руководители «Союза защиты родины и свободы» и их зарубежные «спонсоры» выбрали Ярославль в качестве плацдарма для мятежа. Никуда не деться от того факта, что, выбирая местом проведения мятежа Ярославль, Савинков и Перхуров прекрасно понимали, что ждет этот город, что советское правительство не уйдет от страха в отставку, не эмигрирует, что предстоит борьба беспощадная, кровавая. И в этой борьбе они явно рассчитывали не только на интервентов, но и на живое прикрытие – мирных жителей Ярославля, в том числе и детей. Почему же теперь мы с такой легкостью забываем, как они использовали Ярославль и ярославцев в качестве заложников авантюры, заведомо обреченной на провал? Разрушая одни мифы, зачем создавать новые?»

С лихвой досталось от Михаила и «красным освободителям», принявшим в разрушении Ярославля самое активное участие. В главе «И белые, и красные стреляли в детей» он писал:

«Именно детей, а не коммунистов и монархистов вроде красного комиссара С.М.Нахимсона и белогвардейского офицера А.П.Перхурова, следует назвать самыми трагическими жертвами Ярославского мятежа 1918 года. Именно дети являются настоящими мучениками и самыми беспристрастными свидетелями мятежа, потому что в них, без вины виноватых, стреляли и белые, и красные. И если когда-нибудь в Ярославле встанет вопрос о возведении памятника всем жертвам мятежа, а не только с «красной» стороны, который давно существует, то лучшим символом этого замысла станет изображение ребенка, детство которого было исковеркано «защитниками» и «освободителями» многострадального города».

Книга заканчивалась следующими словами:

«Мой прадед со стороны отца Иван Николаевич Нефедов всей душой принял революцию, до мятежа был в Ярославле комиссаром по топливу, за что и угодил, вместе с большевиками, на баржу смерти. Другой прадед, со стороны матери, Никифор Матвеевич Храмов, служил в царской гвардии, затем был колчаковским офицером. Таких, как наша семья, с «белыми» и «красными» корнями, в России миллионы. Страшно представить, что случится, если в подобных семьях начнут выяснять отношения, кто из предков был прав, кто виноват; кто грешный, кто праведный. А вот на государственном уровне, между отдельными политическими силами, выяснение отношений продолжается до сих пор. И эти споры рождают не истину, а ненависть».

Всё ярче проявляется намерения некоторых наших политиков, историков, журналистов и даже музейных работников, опираясь на официальную поддержку власти, окончательно повесить ярлыки на участников гражданской войны: эти были положительными героями, а эти – отрицательными. По телевидению одна за другой идут передачи, в которых лбами сталкивают защитников и противников советской власти, причем последним ведущие таких передач – Сванидзе и его духовные родственники – явно выражают свои симпатии, хотя опросы зрителей неизменно показывают, что «антисоветскую» риторику разделяет не более четверти россиян.

Вряд ли даже спустя годы наше общество придет к единому мнению в оценке гражданской войны, всей советской истории. Другое дело, что сегодня нам усиленно навязывают те взгляды, которые устраивают нынешнюю власть. Можно предположить, что именно этой – официальной точки зрения – и ждут музейные работники. А зачем, спрашивается, делать в музеях политические оценки исторических событий? Неужели нельзя непредвзято, без подсказок власти и ее служителей рассказать о том же антисоветском выступлении в Ярославле летом 1918 года, не занимая позиции по ту или иную сторону баррикады? Пусть свое отношение к этому событию сделают сами посетители музея, без силового нажима на их убеждения, взгляды, семейные традиции. Есть материалы, рассказывающие об организаторах мятежа и о тех, кто его подавлял; сохранились документы, объясняющие, почему местом выступления был выбран именно Ярославль; наконец, имеются фотодокументы, иллюстрирующие, как этот выбор трагически отразился на судьбе города. И пушка с разорванным стволом заняла бы в этой экспозиции достойное, я бы сказал – символическое место.

А может, поставить ее у памятника жертвам белогвардейского мятежа в Демидовском садике – в память о тех, кто погиб с противоположной стороны? «Даже восстанавливая историческую справедливость, не надо наносить друг другу новые раны», – сказал недавно Патриарх Всея Руси Кирилл. Всей душой присоединяюсь к этой мудрой позиции. А следом за покойным сыном готов повторить: разрушая одни мифы, зачем создавать новые?..

 

14. «СКАЗАНИЕ О РОСТОВЕ ВЕЛИКОМ, ЗАТЕРЯННОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ И ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ РОСТОВЦАХ»

 

Изучение местной истории не только полезно, но и увлекательно. В этом отношении история Ростовского края, где началось становление великорусской нации и его государства, явление уникальное. Свой взгляд на некоторые страницы ростовской истории, свои версии, предположения и гипотезы я изложил в книге «Сказание о Ростове Великом, затерянном граде Китеже и замечательных ростовцах». Написанной совместно с сыном Михаилом..

Первая часть книги – «Потаенная история Ростова Великого» – составлена из рассказов, посвященных загадкам и тайнам одного из древнейших русских городов, впервые упомянутого в летописи в 862 году, однако многие события его истории до сих пор остаются потаенными, неразгаданными.

В первом и втором разделах опубликованы главы из книги Михаила «Рассказы о ростовской истории» (Ярославль, 2002), где сообщается о первых упоминаниях Ростова в летописях, об исчезнувших источниках, о трех «чудесах» Ростова Великого – ростовских колоколах, кремле и финифти, о первых ростовских краеведах А.Я.Артынове и А.А.Титове, М.Н.Тюниной. В третьем разделе – «Об озере Неро и затерянном граде Китеже» – я развиваю версию Михаила о поглощении древнейшей части Ростова озером Неро.

Во вторую часть книги – «Слово и память Ростова Великого» – вошли разделы «Расследуя старинные преданья…» и «Древняя ростовская литература», в котором представлены литературные портреты Епифания Премудрого, Вассиана Рыло, Авраамия Палицына, Дмитрия Ростовского, Ирины Луговской. Здесь же рассказывается об истории создания ростовских сатирических повестей о Ерше Ершовиче и Шемякином суде, о «Повести о Петре-ордынце» и селе Петровском, о судьбе прописанного в Ростове литературно-исторического журнала «Русь» и ростовских краеведах и писателях П.А.Сергееве, В.Ф.Мамонтове, К.Г.Брендючкове, О.П.Попове.

Третью часть книги – «О семи братьях-сбродичах и заповедной Кураковщине» – открывает одноименный краеведческий очерк Михаила, в 1998 году, к 50-летию создания рабочего поселка Семибратово, опубликованный отдельным изданием. Также в этот раздел книги включен поэтическое произведение Михаила «Сказка о том, как братья-сбродичи хотели женить Алешу Поповича», написанное по мотивам былины «Алеша Попович и сестра Збродовичей».

Книга «С казание о Ростове Великом, затерянном граде Китеже, заповедной Беловодии и замечательных ростовцах» адресована преподавателям и школьникам, изучающим местную историю; туристам, путешествующим по Золотому кольцу России; всем, кто интересуется далеким прошлым Отечества и своей малой родиной.

В оформлении книги использованы работы современных ростовских художников, финифти мастеров XIX в., миниатюры из русских летописей, фотографии Ростовского кремля, портреты А.Я.Артынов, А.А.Титова, А.И.Вахрамеева, ростовских краеведов М.Н.Тюниной, П.А.Сергеева, В.Ф.Мамонтова, Б.М.Сударушкина, писателя фронтовика К.Г.Брендючкова и литературоведа О.П.Попова. Также в книге представлены: карта окрестностей Ростова XVII в., карта из книги А.А.Титова «Ростовский уезд Ярославской губернии 1885 г., карта озера Неро XIX в., старинная европейская карта Руси, на которой Ростов обозначен так же крупно, как Москва.

Когда книга была подготовлена к печати, я обратился к главе Ростовского муниципального района с письмом следующего содержания:

«Обращаюсь к Вам с просьбой профинансировать издание книги «Сказание о Ростове Великом, затерянном граде Китеже, заповедной Беловодии и замечательных ростовцах», написанной мною совместно с покойным сыном Михаилом (1977–2001). Прилагаю аннотацию к книге, которая дает представление о ее тематике и содержании. Считаю издание такой книги об истории Ростова и Ростовского края необходимым и своевременным в год 1000-летия Ярославля и в преддверии 1150-летия Ростова Великого – истории этих древних русских городов связаны неразрывно. А юбилей Ростова, по большому счету, это юбилей становления всей русской государственности.

В этом году мне исполняется 65 лет. В следующем году исполнится 10 лет со дня смерти моего сына Михаила, оставившего после себя несколько книг и множество публикаций, посвященных ростовской истории. Очень хотелось бы отметить эти даты нашей совместной книгой, которая, на мой взгляд, была бы интересна и полезна не только ростовцам, но и читателям более широкого круга. Изданная на современном полиграфическом уровне, эта книга могла бы стать хорошим подарком жителям и гостям Ростова. Тем более что такой популярной и доступной книги – об истории Ростовского края и замечательных ростовцах – до сих пор не было. Как бывший издательский работник, я готов взять на себя подготовку рукописи и иллюстраций к печати, что значительно сократит расходы на издание книги».

Аналогичное письмо я отправил в Администрацию Ростовского муниципального района, однако ответа на него также не получил. Тогда д епутат Государственной Думы, член Союза писателей России Анатолий Грешневиков обратился к губернатору Ярославской области с просьбой «рассмотреть возможность издания книги в рамках областной программы с тем, чтобы она была доступна нашим землякам... Эта новая работа писателя – не просто очень содержательное исследование, но и фактически новый взгляд на историю древнего Ростова и Ростовского княжества, их места в становлении и развитии Российского государства».

Юбилей Ростова Великого всё ближе, но полной уверенности, что книгу удастся издать, у меня нет.

 

15. «ГРИГОРЬЕВСКИЙ ЗАТВОР»

 

Сколько замечательных произведений древнерусской литературы было создано на Ростовской земле! Сколько замечательных краеведов изучало ее историю! Но большинство их исследований или хранится в архивах, или опубликовано лишь в местных газетах. Ростову Великому с его богатейшей историей и культурой давно пора иметь собственное издательство, взявшее на себя публикацию книг, в которых была бы представлена история Ростовского края, все произведения ее древней литературы, посвященные ей исторические и краеведческие произведения. К этому Ростов Великий обязывает его история: ростовские летописи и жития, ростовские предания и повести, имена Марьи Черниговской, Епифания Премудрого, Вассиана Рыло, Авраамия Палицына. Дмитрия Ростовского, Ирины Луговской. В этом же списке – краеведы Андрей Титов, Александр Артынов, Мария Тюнина, Николай Чижиков, Илья Морозов, Петр Сергеев, Виктор Мамонтов и другие. Это было бы издательство, которое целиком строило бы свою работу на ростовской истории и литературе.

В свое время немалый вклад в расширение горизонтов ростовского краеведения внес литературно-исторический журнал «Русь», прописанный в Ростове Великом. Первый номер журнала вышел в сентябре 1991 года, последний – ровно через 10 лет. В очерке «Каким может быть ростовский журнал?» я уже поднимал вопрос о создании в Ростове нового, собственного журнала («Ростовский вестник» от 3 июня 2008 года). При этом в первую очередь надо исходить из того, какое уникальное место занимает Ростов в русской истории. В частности я писал, что новому журналу не удастся занять достойное место среди множества прочих региональных журналов, если подойти к его созданию формально, без учета исторического аспекта и того факта, что в Ростове существовала «Русь», получившая общероссийскую известность. В связи с этим я предложил дать журналу название «Русь – Ростов – Россия», которое сразу же расставляет всё по своим местам. Во-первых, это название отражает место Ростова в древней истории Руси. Во-вторых, оно напоминает о журнале-предшественнике «Русь». В-третьих, оно интересно и привлекательно для более широкого круга читателей, а не только для местных жителей: нельзя забывать, что Ростов – город туристический, стоит на маршруте знаменитого Золотого кольца России.

К сожалению, дальше разговоров о создании ростовского журнала дело не пошло. Между тем в Ростове есть типография, оборудованная современной полиграфической техникой. Есть богатейшее литературное и культурное наследие. Есть музей, который обладает ценнейшими историческими и краеведческими материалами. Наконец, есть люди, готовые осуществить самый смелый и оригинальный проект. В данном случае речь идет о создании в Ростове издательства, который выпускал бы и ростовский журнал, и книги, отражающие историю Ростовского края. И назвать это издательство «Григорьевский затвор» – по названию существовавшей в Ростове школы, созданной князем-книжником Константином.

В книге «Описание Ростова Великого» ростовский краевед А.А.Титов писал: «О начале и последующем существовании Григорьевского монастыря почти ничего не известно; знаем только, что он существовал задолго до XIV века и славился ученостью своих монахов и библиотекой; здесь изучали богословие, греческий и латинский языки; здесь при богослужении на клиросах пели по-гречески и по-русски».

Выпускником Григорьевского монастыря, чаще называемого Григорьевский затвор, был один из первых русских профессиональных писателей Епифаний Премудрый, написавший жития Стефана Пермского, Сергия Радонежского, Дмитрия Донского. Судя по всему, в Григорьевском затворе, как и во многих других русских монастырях, занимались перепиской книг и их оформлением. Таким образом, создание в Ростове издательского центра «Григорьевский затвор» имеет историческое обоснование – продолжится традиция, уходящая корнями в древнюю историю Ростова Великого.

Как и в случае с созданием собственного журнала, разговор о ростовском издательстве тоже закончился ничем. Но марка «Григорьевский затвор» все-таки появилась на книгах, которые вместе с директором Ростовской кадетской школы И.А.Конториной мы начали печатать в Семибратове. Коротко расскажу только о некоторых книгах из этой серии…

В 2008 году у меня случился второй инсульт, я оказался в больнице. Читать не мог – наиболее болезненно этот инсульт ударил по зрению. Было мучительно целый день бессмысленно глядеть в потолок. И тут мне пришла в голову спасительная мысль – написать поэтическое произведение об истории моей малой родины, о событиях недавнего прошлого России. После больницы меня направили в санаторий, потом еще два месяца без работы сидел дома. Таким образом, свободного времени было более чем достаточно. Так родилось «Сказание о русских терзаниях, украденной жене и заповедной стороне», которое я посвятил светлой памяти сына Михаила. В его основу положена «Сказка о семи Семионах, родных братьях», бытовавшая на Ростовской земле в XV – XVI вв. Текст сказки и комментарий к ней были опубликованы Михаилом в одной из краеведческих работ. Он хотел написать и ее поэтическое переложение, но не успел. О содержании «Сказания…» так было сказано в аннотации: «Борис Сударушкин упоминает созданные на Ростовской земле древнерусские произведения. Называет имена Сергия Радонежского, Епифания Премудрого, Стефана Пермского, Вассиана Рыло, Авраамия Палицына, ростовских митрополитов Иону Сысоевича, Дмитрия Ростовского, Арсения Мацеевича. Прослеживает родословную князей Куракиных, упоминает графа Д.И.Татищева, предпринимателя А.И.Вахрамеева, краеведов А.Я.Артынова, А.А.Титова, П.А.Сергеева. Вспоминает писателя-фронтовика, узника Бухенвальда К.Г.Брендючкова и литературоведа О.П.Попова, во время войны спасшего дом-музей М.Ю.Лермонтова в Пятигорске. Рассказывает об истории Ростово-Ярославского края от древности до наших дней, о прошлом «заповедной» Кураковщины, о спорных страницах биографии России. При создании «Сказания…» и «Комментария» к нему использованы сведения из книг А.А.Титова «Ростовский уезд Ярославской губернии» и «Кураковщина», из книги сына Михаила «Истории оборванные строки» и совместно написанных книг «Ярославцы и Ярославский край в русской истории» и «Семибратово». Писатель касается таких болезненных тем, как столыпинские реформы, революция, Ярославский мятеж, сталинские репрессии, президентские выборы, расстрел парламента; высказывает свое отношение к современной действительности. Так краеведческое сказание местами превращается в злободневное публицистическое произведение с четкой позицией автора, которая во многом отличается от общепринятой, официальной».

Эта же моя гражданская позиция в отношении происходящего в России сегодня нашла отражение и в книге «Бывали хуже времена…», составленной в основном из моих газетных очерков. В заключительной главе я писал:

«Самый отчаянный коммунист... страшно вопиет в пользу революции». Так доносил о Некрасове в жандармское управление «Иудушка» Булгарин, хорошо информированный об убеждениях поэта. Но лучше всего об отношении Некрасова к зарождавшемуся в России капитализму свидетельствует поэма «Современники», работу над которой он закончил в 1875 году в Карабихе. Литературовед В.Жданов в книге «Жизнь Некрасова» писал: «Некрасову удалось с большой художественной убедительностью показать начинавшийся разгул капиталистического хищничества в России. Почти за всеми персонажами сатиры угадываются реальные лица, известные в то время промышленные и финансовые тузы, именитые спекулянты, титулованные казнокрады».

Можно сказать, что худшие стороны отечественного капитализма сегодня опять реанимированы в России во всей своей неприглядности. Видимо, именно поэтому «Современники» даже не упоминаются в современных учебниках русской литературы – как бы учащиеся не задумались, откуда за столь короткий срок в России появились олигархи, в руках у которых оказались фабрики, заводы, недра, огромные счета в иностранных банках?

А.Тарасов в книге «Некрасов в Карабихе» писал о «Современниках»: «Поразительна поэма и своей «фактичностью». За каждым героем современники поэта видели реальных деятелей – Губонина и Варшавского, Путилова и Кокарева, Полякова и фон Мекка и множество других. Некрасов знал всю подноготную своих «героев» – и запечатлел ее в едких стихах».

Приходится удивляться, как «фактичность» поэмы удивительным образом проявилась в наши дни: за каждым из ее персонажей можно разглядеть не только современников Некрасова , но и наших с вами современников-олигархов, отличающихся такой же неразборчивостью в средствах при накоплении первоначального капитала и захвате бывшей всенародной собственности. Те же грандиозные аферы, то же мелкое жульничество, тот же « разгул капиталистического хищничества». Так «самый отчаянный коммунист» Некрасов опять стал неугоден власти.

Ответственный секретарь Некрасовского комитета Союза писателей России В.Некрасов в статье «Только тот себя переживет» писал: «Уходят в небытие названия улиц и площадей, носивших имена известных деятелей России. А пример опять подает первопрестольная: нет больше здесь улицы Н.Г.Чернышевского – ближайшего соратника Н.А.Некрасова, нет улицы Герцена и Огарева, оказавших большое влияние на судьбу поэта. Создается впечатление, что определенные силы вполне сознательно пытаются вытравить из памяти народа целую эпоху в развитии России, имена вождей революционно-демократического движения. Если дать волю таким реформаторам, то очень скоро они доберутся и до Некрасова – ведь он тоже был активным участником этого движения. Так, казалось бы, бесстрастная топонимика перерастает в пристрастную политику».

Среди героев «Современников» – биржевые мошенники, жулики-банкиры, проворовавшиеся директора акционерных компаний, ренегаты из бывших интеллектуалов, помогающие организовывать грандиозные аферы и спекуляции, ловкие подрядчики, мечтающие получить от правительства средства на создание «Центрального дома терпимости». Всем им Некрасов дает очень точную, уничижительную характеристику:

 

 

«Невольно припоминаются первые строки «Современников», – писал о поэме литературовед А.Курилов. – «Бывали хуже времена,/Но не было подлей…» Еще вчера казалось, что к такому далекому прошлому возврата нет и не будет. Но Провидение распорядилось иначе, ниспослав нашему народу очередное тяжкое испытание, отбросив нас к эпохе первоначального накопления со всеми атрибутами «свободного» предпринимательства и процветания «рыцарей» наживы, сделав в мгновение ока актуальной и проблему «народных заступников», способных противостоять всей этой «шайке... хищников смелых... Сколько было написано и наговорено на тему «Некрасов – наш современник», а на поверку оказывается всё наоборот: не он, а мы в одночасье стали современниками поэта…Прочитайте заново Некрасова, не пожалеете. Вы увидите, куда, в какой мир мы возвращаемся и какая «славная жизнь» нас ожидает. И может быть, впервые осознаете, в какие исторические дали мы скатываемся. И захотите остановить попятное это движение, откажете в доверии тем, кто всеобщее процветание связывает напрямую с появлением у нас новых господ, и возьмете заботу о будущем страны в свои руки».

Конечно, бывали хуже времена… Но не было подлей.

«Были и небыли заповедной Кураковщины» – так я назвал книгу, составленную из материалов, написанных мною вместе с сыном Михаилом.. История Ростовского края – явление уникальное: ее страницами можно проиллюстрировать буквально все этапы отечественной истории. Чтобы убедиться в этом, достаточно совершить экскурсию с севера на юг Кураковщины – исторической местности из двух десятков сел и деревень с центром в селе Семибраты-Макарово. Короткая экскурсия уводит в глубь отечественной истории – от первых поселений на Ростовской земле до событий ХХ столетия. Как часто мы набираемся новых впечатлений и сведений за тридевять земель от родного края, а то, что рядом, оставляем без внимания. И как тут не вспомнить Пушкина: «Мы так положительны, что прошедшее для нас не существует. Мы гордимся не славою предков, но чином какого-нибудь дяди-дурака или балом двоюродной сестры. Мы на коленях перед настоящим случаем или успехом, но очарование древности и благодарность к прошедшему у нас отсутствуют. Заметьте, что неуважение к предкам есть первый признак безнравств енности».

В «Приложении» к книге представлена информация о действующих и порушенных церквях в окрестных селах Татищев-Погост, Гвоздево, Макарово, Ново-Никольское, Приимково.

Еще одна книга о местной истории – «Семибратово начиналось в Исадах».

Деревня Исады – старейшая часть рабочего поселка Семибратово, впервые упомянутая в письменном источнике в 1572 году. В сборник вошли очерки и воспоминания об Исадской мельнице, термозаводе, заводе древесноволокнистых плит, а также о тех, кто здесь жил и работал: предпринимателе А.И.Вахрамееве, краеведе П.А.Сергееве, журналисте Р.Д.Ермакове и др.

В заключение этой главы хочу сказать о книге, которой еще нет.

Всё началось с моего очерка «О топониме «С емибратово» , братьях-сбродичах и чудесном числе семь», опубликованном в очередном номере семибратовской газеты «Дорогие мои земляки». В этом очерке я перечислил, где наиболее часто употребляется число семь: в Новом и Ветхом завете, в легендах, преданиях и сказках, в произведениях мировой литературы, в пословицах и поговорках. У поэта Петра Вяземского есть даже такое стихотворение – «Семь пятниц на неделе», в котором он перечислил несколько наиболее распространенных упоминаний числа семь во всей мировой истории:

 

 

Отдавая дань популярности числу семь, Пушкин написал «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях», а Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» в качестве героев вывел семь мужиков. Интересуясь фольклором, он мог знать о существовании былины «О семи братьях-сбродичах» и предания «О семи Семионах, родных братьях». Но еще убедительней представляется другая версия. В то время, когда Некрасов приступил к работе над поэмой, он часто бывал в селе Семибраты-Макарово, в доме охотника Николая Осорина. Название села вполне могло подсказать поэту вывести в качестве героев семь мужиков-правдолюбцев.

Со временем двойное название села – Семибраты-Макарово, образованное в память о семи братьях и поселившемся здесь монахе Макарии, разделилось, и образовались два населенных пункта – село Макарово и поселок Семибратово, в корне названия которого – число семь. Таким образом, семибратовцы могут гордиться, что живут в поселке с названием, история происхождения которого, благодаря числу семь, уходит в глубину веков.

Каких только музеев нет в мире! Cоздать бы в Семибратове, на маршруте туристического Золотого Кольца, необычный музей, посвященный чудесному числу семь. Сбор материалов я уже начал, в газете «Дорогие мои земляки» регулярно печатаю очерки, из которых планирую составить книгу под названием «О чудесном и загадочном числе семь». Уже написал вступительную статью, в которой рассказал, какую большую роль сыграло число семь в местной истории, а дальше назвал несколько примеров, как это удивительное и загадочное число отразилось в моей биографии, что, собственно, еще больше укрепило мое желание написать об этом числе книгу.

Первое, что я сделал, – вспомнил, в каких местах мне довелось жить. Это Ярославль, где родился, сёла Вятское, Некрасовское, Толбухино и Петровское, в котором я закончил семилетнюю школу, город Уральск, куда меня направили после окончания Ярославского химико-механического техникума, и, наконец, Семибратово. Получается ровно семь географических мест, как говорится – не прибавить, не убавить. Естественно, я не считал места, где бывал в командировках, в отпусках, в гостях и т.д.

Затем я заглянул в свою трудовую книжку и выяснил, что за годы своей жизни работал в следующих организациях: на машиностроительном заводе в городе Уральске, в Семибратовском филиале НИИОГАЗ и в фирме «Кондор-Эко», тоже находящейся в Семибратове, в Верхне-Волжском книжном издательстве, в музее-усадьбе Н.А.Некрасова «Карабиха», в Ярославском отделении Союза писателей России и в редакции литературно-исторического журнала «Русь». Опять получилось ровно семь.

До того, как окончательно переехал на жительство в Семибратово, у меня в биографии было шесть периодов по семь лет: первый – раннее детство, второй – семилетняя школа, третий – четыре года учебы в техникуме и три года отработки по направлению, пятый – работа в издательстве, шестой – до создания в 1991 году литературно-исторического журнала «Русь», где я начал работать заместителем главного редактора по творческой работе. Затем эта последовательность нарушилась (журнал «Русь» просуществовал 10 лет), но 42 года жизни она соблюдалась, а это, согласитесь, немало.

В июле – седьмом месяце 1977 года – родился мой единственный сын Михаил. Подсчитал своих самых близких друзей – их опять получилось семеро. С каким-то удивительным постоянством я жил в домах, в номерах которых обязательно присутствовала и до сих пор присутствует цифра 7 (в настоящее время я живу в Семибратове в доме номер 17).

Как-то положил рядом все свои документы, начиная от свидетельства о рождении и кончая билетом члена Союза писателей России, и убедился, что цифра 7 и здесь присутствует обязательно, да еще по нескольку раз. Казалось бы – всё это мелочи, но когда таких мелочей набирается очень много, вырисовывается тенденция.

 

16. ЕСТЬ ЕДИНСТВЕННАЯ РОСКОШЬ В МИРЕ…

 

Работая над этими воспоминаниями, я всё чаще спрашивал себя: а стоит ли их публиковать, издавать отдельной книгой? Ведь при моем негативном отношении к существующей ныне власти, которое я не скрывал и не скрываю, напечатать их, скорее всего, мне удастся только за свой счет, а значит, очень маленьким тиражом. На доброго спонсора тоже мало надежды. Впрочем, остается Интернет, но хотя я и разместил на персональном сайте все свои книги, выход на читателя через Интернет так и остался для меня чем-то виртуальным, не реальным. То ли дело книга, которую можно взять в руки!

К сомнениям – издавать ли свои воспоминания отдельной книгой – меня подтолкнуло еще одно соображение. Ведь кто в основном пишет воспоминания? Люди, достигшие каких-то высот в своей деятельности, чьи биографии складывались по восходящей. А у меня случилось всё наоборот. Закончил Литературный институт, работал в издательстве, в писательской организации, заведовал музеем Некрасова в Карабихе, формировал и редактировал расходящийся по всей стране литературно-исторический журнал «Русь» – а к концу жизненного пути очутился в маленьком поселке Семибратово; чтобы не нуждаться, в дополнении к пенсии подрабатываю в должности, не имеющей прямого отношения к писательской деятельности. Короче говоря, после определенного момента жизнь пошла по нисходящей. И назад уже не вернуться, поздно.

Часто эти не очень веселые размышления на несколько дней отбивали у меня охоту продолжать свои воспоминания. Почему же я их все-таки написал? Причину простая – в этих воспоминаниях присутствуют близкие для меня люди, и в первую очередь мой сын Михаил.

Не хотелось бы выглядеть человеком, который преувеличивает свою значимость, но если бы волей случая наша семья не приехала в Семибратово, не было бы первой книги о поселке, написанной Михаилом, моих воспоминаний об Олеге Пантелеймоновиче Попове, Константине Григорьевиче Брендючкове, Георгии Сергеевиче Залетаеве. Не было бы составленных мною книг о первом семибратовском краеведе Петре Александровиче Сергееве, об истории деревни Исады и села Макарово, с которых началось Семибратово, о заповедной Кураковщине. Наверное, не было бы и семибратовской газеты, которая уже несколько лет рассказывает о замечательных земляках, об истории поселка, о его заботах и проблемах. Не было бы Семибратовского учебного музея истории и родиноведения СУМИР, созданного по концепции Михаила, которую мне удалось реализовать. Не исключаю, что в будущем в Семибратове появились бы другие энтузиасты и краеведы, но пока их нет, а мы были одними из первых.

Конечно, масштабы всех этих дел не столь велики, чтобы бить в колокол на всю страну, но для Семибратова, уверен, мы с Михаилом сделали всё, что могли и что успели. Другое дело, что понимают это немногие, да и те только, от которых ничего не зависит – ни помощь в издании книг, ни официальное признание. Спасибо и низкий поклон им за светлую память о Михаиле, за добрые слова о той скромной деятельности, которую я продолжаю по мере моих сил и возможностей.

К моему 65-летию журналистка, член Союза писателей России Ольга Скибинская написала очерк «Неокончательные итоги», в котором рассказала о моих книгах, а закончила следующими словами:

« В начале 2000-х Б.М. Сударушкин переезжает из Ярославля в Семибратово, где увлекается краеведческими исследованиями о Ростовском крае: пишет новые книги, издает местную газету. Несчастья и болезнь не сломили писателя – он по-прежнему полон творческих замыслов. Семибратовские энтузиасты создали маленькое издательство «Григорьевский затвор», которое в условиях отсутствия бюджетного финансирования на ризографе маленькими тиражами выпускает работы местных авторов, в том числе книги Бориса Сударушкина и его покойного сына Михаила – одаренного краеведа и поэта, скоропостижно ушедшего из жизни на 25-м году жизни.

О ком рассказывает в своих документальных исследованиях писатель? О своих земляках, талантливых людях необычной судьбы. Его героями стали первый семибратовский краевед П.А. Сергеев – штабс-капитан Белой армии, впоследствии читавший красным офицерам лекции по военному делу; литературовед О.П. Попов, в годы войны спасший от уничтожения Домик Лермонтова в Пятигорске, один из авторов «Лермонтовской энциклопедии»; писатель К.Г. Брендючков, прошедший один из самых страшных фашистских концлагерей «Бухенвальд», где он написал две пьесы – «Дети Чапаева» и «Жестокий факультет», которые перед восстанием поставили заключенные. Впоследствии член Союза писателей СССР Константин Брендючков стал автором романов «Дважды рожденные», «Последний ангел» и др. Благодаря подвижнической работе Б.М.Сударушкина эти и другие имена не канули в небытие, а были донесены до читателя XXI века, пусть и не в тех масштабах, в которых должно. Но немало рукописей еще лежат в писательском столе и ждут своего часа, своего широкого читателя. А потому, отмечая 65-летие нашего коллеги и соратника, мы желаем ему крепкого здоровья, новых творческих открытий и реализации всего задуманного».

Спасибо на добром слове…

Я уже писал, что слово «ностальгия», которым я озаглавил эту книгу воспоминаний, можно понимать по-разному. Ностальгия – это не только тоска по родине, которую покинул – это и тоска по стране, которую уничтожили у тебя на глазах. Ностальгия – это тоска по родным и близким людям, которые ушли из жизни. Я вкладываю в это слово еще один смысл – это тоска по добрым, товарищеским отношениям между людьми, которые мне удалось застать и почувствовать на себе. В пору моей юности и зрелости в этих отношениях в первую очередь ценились доброта, порядочность, искренность. Сегодня эти качества уже не ценятся так, как раньше. На первое место выступили деньги, карьерный успех, умение приспосабливаться. Красивые слова о возрождении России, которое, якобы, началось после развала советской системы, на фоне небывалого всплеска насилия, коррупции, беспризорщины, наркомании, проституции и т.п. звучат как издевательство над здравым смыслом.

Моя ностальгия по другой России – по России, которую мы потеряли. Возможно, мы потеряли не только страну, но и будущее. Плохо верится в светлое будущее страны, у которой герб – двуглавый орел – принадлежал давно погибшей Византии; у которой мелодия гимна осталась от искусственно разваленного и оклеветанного Советского Союза; у которой флаг – копия нашивок на мундирах вояк армии предателя Власова.

Конечно, мы жили не в идеальном государстве. Мы шли за мечтой, которая отделялась от нас подобно линии горизонта. Но это была мечта, которая звала нас вперед. Сегодня духовно и нравственно мы пятимся назад, что бы ни вещали официальные СМИ, не заявляли с высоких трибун «новые русские» вожди. Пусть этот обман останется на их совести.

К моим краеведческим и историческим книгам обращаются столичные преподаватели, журналисты и музейщики; на мой сайт в Интернете делается свыше 7 тысяч обращений в месяц (всего на сайте размещено около 20 моих книг); в Семибратово приезжают съемочные группы из Москвы и Санкт-Петербурга, а на родине… Я понимаю, что в своем отечестве пророков нет, но все-таки обидно.

Писать эту книгу воспоминаний в числе других причин меня подвигла память о людях, которых я знал и которые уже ушли из жизни. Где-то вычитал следующее изречение: «Есть единственная роскошь в мире – роскошь человеческого общения». Низкий поклон всем, кто на моем жизненном пути наградил меня этой бесценной роскошью.

 

 

 

главная | назад

Hosted by uCoz