Старинный домик Пташникова в центре Ярославля выглядел так, словно попал сюда случайно. Недавно рядом с ним начали строить еще одно многоэтажное здание – и это впечатление усилилось. Но мало кто знал, что в неказистом домике с тесовым крыльцом и тремя узенькими окнами по фасаду находилась настоящая ценность – уникальная библиотека Пташникова. Поэтому я не удивился, что страстный книголюб Окладин пришел к краеведу раньше меня и уже рылся на полках, в который раз восхищаясь его книжными сокровищами.
Когда я появился в комнате, Пташников только что внес горячий самовар и сразу же пригласил нас за стол. Как я заметил, предстоящий «следственный эксперимент» взволновал краеведа: он вел себя так, словно допрашивать будут не сиятельного графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, а его самого – краеведа Пташникова.
Прежде чем перейти к изложению необычного допроса, который был записан мною дословно, я должен сообщить, что в этом «следственном эксперименте» Окладин и Пташников пользовались опубликованной Калайдовичем биографией Мусина-Пушкина, их перепиской, другими источниками по истории «Слова о полку Игореве», поэтому часть сказанного ими действительно принадлежит археографу и графу, точно цитировались тексты некоторых документов. Вместе с тем иногда допрос графа превращался в допрос краеведа, но наблюдательный читатель, вероятно, сумеет отделить одно от другого.
Увидев на полке свечу в старинном медном шандале, Окладин зажег ее и поставил посреди стола.
– Это еще зачем? – удивился Пташников.
– Для чистоты следственного эксперимента, – улыбнувшись, объяснил Окладин.
Только сейчас я заметил, что за окном уже сгустились сумерки. Проскрежетал трамвай – и двадцатый век словно отступил. Мне действительно представилось, что за столом, освещенные колеблющимся пламенем свечи, сидят археограф Калайдович и граф Мусин-Пушкин...
– Где и у кого, граф, вы приобрели список «Слова о полку Игореве»?
– До обращения Спасо-Ярославского монастыря в архиерейский дом управлял оным архимандрит Иоиль Быковский, муж с просвещением и любитель словесности. По уничтожении штата остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние годы находился он в недостатке, а по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной, под названием Хронограф, в конце найдено «Слово о полку Игореве».
– Вы можете назвать имя комиссионера, купившего Хронограф у Иоиля Быковского?
– У меня было много комиссионеров, в том числе и в Ярославле. Всех я не упомню.
– Иоиль Быковский знал, для кого ваш комиссионер приобретает Хронограф?
– Я не делал из этого секрета. О том, что я занимаюсь коллекционированием древностей, в Ярославле многие были осведомлены.
– Когда вы приобрели Хронограф, вам уже было известно, что в нем находится «Слово о полку Игореве»?
– Нет, об этом я узнал, лишь получив древний манускрипт.
– А ведал ли о том, что в Хронографе находится неизвестное древнерусское произведение «Слово о полку Игореве», Иоиль Быковский?
– Затрудняюсь ответить на ваш вопрос точно. Об этом лучше бы спросить самого Иоиля.
– Как выглядел список «Слова о полку Игореве»?
– «Слово» было написано на лощеной бумаге в лист, в конце летописи довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу четырнадцатого или к началу пятнадцатого века.
– Какие еще произведения входили в приобретенный вами Хронограф?
– Книга сия содержала следующие, по их названиям, произведения: Книга глаголемая Гранограф, рекши начало писменам царских родов от многих летописец; прежде о бытии, о сотворении мира, от книг моисеевых и от Иисуса Навина, и от судей Иудейских, и от четырех царств, так же и о Ассирийских царях, и от Александрия, и от Римских царей, Еллин же благочестивых, и от Русских летописец, Сербских и Болгарских; Временник, еже нарицается летописание Русских Князей и земля Русскыя; Сказание о Индии богатой; Синагрип Царь Адоров, Иналивския страны; Слово о полку Игореве, Игоря Святославля, внука Ольгова; Деяние прежних времен храбрых человек и борзости, и о силе, и о храбрости; Сказание о Филипате, и о Максиме, и о храбрости их; Еще думно есть слышати о свадебе Девгееве, и о всехыщении Стра тиговне.
– В каком году вы приобрели Хронограф Спасо-Ярославского монастыря?
– В 1788 году.
– При каких обстоятельствах и когда Спасо-Ярославский монастырь был преобразован в архиерейский дом?
– Был соответствующий Указ императрицы Екатерины Второй от 3 июля 1787 года. В следующем году она подписала Указ «О разделении епархий сообразно с разделением губерний», в котором приписывалось действительному тайному советнику и генерал-губернатору Ярославскому и Вологодскому Мельгунову, упразднив Спасо-Ярославский монастырь, обратить его для пребывания Ростовского и Ярославского архиепископа.
– Говорилось ли в Указе о дальнейшей судьбе архимандрита Иоиля Быковского?
– Было распоряжение по старости и болезни увольняемому архимандриту выплачивать его жалование до самой смерти.
– Каково было жалование архимандрита?
– Пятьсот рублей в год.
– Это никак не вяжется с вашим заявлением, что в последние годы Иоиль Быковский находился в недостатке: оказывается, ему сохранили жалование, и не малое. Почему же он расстался с Хронографом? Ведь вы только сейчас утверждали, что это был человек просвещенный и большой любитель словесности. Неужели он не понимал ценности манускрипта, которым владел?
– Иоиль Быковский дал бы вам исчерпывающий ответ, но он умер еще в 1798 году.
– Кстати, при жизни Иоиля Быковского вы никогда не говорили, что приобрели список «Слова о полку Игореве» у него. А ведь со времени приобретения списка до смерти архимандрита прошло целых десять лет, срок большой. Чем вы объясните столь долгое молчание?
– Я был бы плохой собиратель древностей, если бы всем раскрывал своих поставщиков.
– А может, вы дожидались смерти архимандрита?
– С какой целью?
– Чтобы скрыть истинные обстоятельства приобретения «Слова»; или по какой-то другой причине, но также имеющей отношение к вашему Собранию российских древностей.
– Несправедливое обвинение. Просто у меня никто не спрашивал, у кого я приобрел список.
– Вы не говорили об истории «Слова» с Николаем Михайловичем Карамзиным, который видел Спасо-Ярославский Хронограф?
– Не припомню.
– В таком случае я зачитаю отрывок из его статьи, опубликованной в Гамбурге, в журнале французских эмигрантов: «Два года тому назад в наших архивах был обнаружен отрывок из поэмы под названием «Песнь воинам Игоря», которую можно сравнить с лучшими оссиановскими поэмами и которая написана в двенадцатом столетии неизвестным сочинителем».
– Карамзин действительно был одним из немногих, кто видел Хронограф со «Словом о полку Игореве». Не понимаю, в чем вы хотите меня обвинить.
– Журнал со статьей Карамзина вышел в октябре 1797 года. Значит, на основании каких-то данных Карамзин считал, что список «Слова о полку Игореве» был приобретен в 1795 году, то есть спустя семь лет после указанного вами срока. Вы можете объяснить это несоответствие?
– Карамзин ошибся – вот и все объяснение.
– Вряд ли столь серьезный ученый, во всем привыкший к точности, допустил бы такую ошибку. Вероятней, он указал тот год приобретения «Слова», который вы ему назвали тогда.
– Повторяю: я не помню, чтобы такой разговор состоялся у нас с ним.
– А как вы объясните, что он сообщает только об отрывке из поэмы?
– Карамзин мог просто оговориться.
– Не слишком ли много ошибок допустил он в одной фразе?
– К сожалению, ошибаются и ученые.
– Какие «наши архивы» он упомянул, если «Слово о полку Игореве» было собственностью Иоиля Быковского?
– Не имею представления.
– В пояснении к портрету Бояна в «Пантеоне российской словесности», вышедшем в 1801 году, Карамзин писал: «За несколько лет перед сим в одном монастырском архиве нашлось древнее сочинение, достойное Оссиана и называемое "Песнью воинам Игоря"». Заметьте: Карамзин уточняет, что «Слово о полку Игореве» нашлось в монастырском архиве. О частном собрании Иоиля Быковского и речи нет.
– Карамзин не знал всех обстоятельств находки «Слова», потому и назвал монастырский архив. В конечном счете, это было и не столь важно для Николая Михайловича, его больше интересовал сам текст «Слова о полку Игореве».
– Значит, вы приобрели Хронограф со «Словом» у Иоиля Быковского в 1788 году, сразу после упразднения Спасо-Ярославского монастыря? А с какого по какой год вы были обер-прокурором Святейшего Синода?
– С 1791 по 1797 год... Кажется, я догадываюсь, почему вы задали этот вопрос: ходили слухи, что для пополнения Собрания российских древностей я использовал служебное положение.
–Увы, дело не ограничилось только слухами: после вашего ухода из Синода новый обер-прокурор князь Хованский возбудил против вас обвинения в присвоении вами монастырских ценностей. В частности всплыла история с незаконным приобретением Лаврентьевской летописи. Что вы можете сказать об этих обвинениях?
– В свою защиту я приведу только один документ. Узнав о моем назначении президентом Академии художеств, новгородский митрополит Гавриил – человек достойный и уважаемый – обратился к императрице Екатерине со следующим посланием:
«Всеавгустейшая и всемилостивейшая монархиня!
Синод особливым Вашего Императорского Величества благоволением почитает определение обер-прокурором Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Время довольно открыло его благорасположение к наблюдению истины, твердость намерений, удаленную от пристрастия, приверженность к Церкви, порядочное течение дел. Ныне услышав, что он пожалован президентом Академии художеств, Синод, Ваше Императорское Величество, просит оставить его и при Синоде обер-прокурором. Благоволение Вашего Императорского Величества о сем поставит и для Синода и для просителей особливое счастье. Сим убеждаюсь, Ваше Императорское Величество, всеподданнейше просить сию Вашу милость к Синоду продолжить».
На этом письме Екатерина всемилостивейше написала 5 марта 1794 года: «С удовольствием вижу Вашего Преосвященства просьбу; я инако и не разумела». Так высоко была оценена моя деятельность в должности обер-прокурора Святейшего Синода. Узнав о моем Собрании российских древностей, Екатерина Великая удостоила меня личного с собой общения. Ей угодно было видеть собранные мною некоторые летописи и Крекшину принадлежавшие бумаги, которые с крайним любопытством рассмотрев, благоволила некоторые оставить у себя, а вместо того пожаловала мне несколько харатейных книг и древних летописей и бумаг, в кабинете ее находившихся, кои самой ей читать было трудно, и поручила мне из оных и из других древних книг обо всем, что до российской истории касается, делать выписки, дозволив искать всюду и требовать, что найду для себя нужным. Таковое дозволение доставило мне редкие исторические и дипломатические выписки и книги, а место мое в Святейшем Синоде и короткое знакомство с духовными особами подали случай собрать множество древних рукописей и печатных книг, что весьма умножило и обогатило мое собрание... Таким образом, действовал я по прямому распоряжению императрицы Екатерины Великой и никаких злоупотреблений не было.
– Тогда тем более непонятно, почему вокруг «Слова о полку Игореве» возникло столько неясностей и загадок. Туманны обстоятельства его находки, не менее загадочны обстоятельства публикации.
– Не понимаю, что вы нашли здесь загадочного.
– Назовите тех, кто был участником первого издания «Слова».
– Во время службы моей в Санкт-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением «Слова» на нынешний язык. В подлиннике он был написан довольно ясным почерком, но разобрать его было весьма трудно, потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления. Прежде всего, нужно было его разделить на периоды, а потом добираться до смысла, что крайне затрудняло работу, и хотя все было уже разобрано, но я, не будучи переложением моим доволен, выдать оный в печать не решился. В 1799 году, по переезде моем в Москву, я продолжил эту работу с Малиновским и Бантыш-Каменским и только после того отдал рукопись в печать.
– Сколько экземпляров «Слова о полку Игореве» было напечатано?
– 1200 книг. Отпечатаны они были в конце 1800 года и большинство экземпляров хранилось в моем Собрании российских древностей.
– Как вы объясните, что за двенадцать лет после публикации небольшой тираж не был раскуплен? Вы предпринимали какие-то шаги с целью его распространения?
– В «Московских ведомостях» трижды было напечатано объявление о продаже «Слова о полку Игореве» в лавках купца Кольчугина.
– Почему же вы не отправили книги в лавки?
– Мне стало ясно, что книга такого содержания не заинтересует неподготовленных читателей. И я оставил книги у себя, чтобы дарить друзьям и тем, кто истинно интересуется древней русской историей и письменностью.
– В результате погиб и единственный список «Слова о полку Игореве», и почти весь его тираж, и все ваше Собрание российских древностей. Как это могло случиться?
– Жестокая судьба, очевидно, гнавшая историю любезного отечества нашего, судила и сему единственному и драгоценному стяжанию, много летними трудами и большим иждивением собранному, погибнуть в Мос кве в бедственный и вместе с тем славный для отечества 1812 год, в который с великолепным моим домом оное было превращено в пепел.
– Неужели вы не могли спасти из вашего Собрания самые ценные рукописи: Троицкую летопись, «Слово о полку Игореве»?
– Не имел возможности, поскольку в Москве меня тогда не было.
– Вынужден заметить, сиятельный граф, что обстоятельства гибели древнего списка «Слова» в Москве так же туманны и подозрительны, как и обстоятельства его находки в Ярославле. Но вернемся к первой публикации «Слова о полку Игореве» и воспроизведем факты, которые, при их рассмотрении, тоже не могут не показаться настораживающими. Помимо «Слова» вы подготовили к изданию такие древние памятники письменности, как «Русская Правда», находившаяся в составе так называемого Пушкинского сборника, и «Поучение» Владимира Мономаха, которое входило в состав злополучной Лаврентьевской летописи. Первый сборник вы получили из Тихвинского монастыря; летопись, как выяснилось, поступила к вам из Новгородского Софийского собора. Оба эти приобретения вы сделали не раньше 1791 года. «Русская Правда» была опубликована в 1792 году, через год вышло «Поучение». В работе над ними принимали участие те же Болтин и Елагин, которые первыми помогали вам в прочтении «Слова о полку Игореве». Почему же оно вышло только спустя двенадцать лет после его находки?
– Поэтическое «Слово» имело больше текстовых неясностей, чем «Русская Правда» и «Поучение», носившие деловой характер. Кроме того, я не терял надежду найти еще один список «Слова о полку Игореве» и провести сравнение текстов, чтобы разгадать темные места.
– И все-таки трудно объяснить такую задержку, зная ваш энергичный характер.
– Я считаю себя серьезным исследователем, что бы ни говорили обо мне мои недоброжелатели.
– В таком случае как оценить следующее высказывание типографщика Селивановского, участвовавшего в первом издании «Слова о полку Игореве»: «Корректуру держали Малиновский и Бантыш-Каменский, а третью уже читал граф Пушкин. Они делали частые поправки в корректуре, с точностью издавая подлинник, отчего печатание шло медленно. Граф Пушкин не имел права помарывать корректуру». Не странн о ли, что вам – владельцу рукописи, «вдумчивому, серьезному исследователю», как вы называете себя, по сути дела было запрещено активно участвовать в работе над изданием?
– В этом ничего оскорбительного для меня не было: Малиновский и Бантыш-Каменский в то время считались самыми авторитетными архео графами. Я полностью доверял им, потому и пригласил именно их принять участие в работе.
– Здесь тоже не все ясно. Малиновский и Бантыш-Каменский проделали при подготовке «Слова о полку Игореве» к печати такую огромную работу, однако издание вышло анонимно, только в предисловии было сказано, что «Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего, который чрез старания свои и просьбы к знающим достаточно российский язык доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желаемой ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет». Имя издателя – «действительного тайного советника и кавалера графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина» – в примечании указано, а непосредственные исполнители издания так и не названы. А между тем в других изданиях, в которых участвовал Бантыш-Каменский, он свое имя не замалчивал. Больше того, сын ученого в составленном им «Словаре достопамятных людей Русской земли» в сообщении о трудах своего батюшки работу над «Словом о полку Игореве» даже не упомянул. Как вы это объясните?
– Бантыш-Каменский подготовил столько публикаций, что работа над «Словом о полку Игореве» для его сына была малозначительным эпизодом. Сам Бантыш-Каменский так не считал, хотя по скромности и не указал в первом издании «Слова» своего имени. Малиновский своего участия и вовсе не скрывал, на экземпляре «Слова о полку Игореве», подаренном Дашковой, написал собственноручно: «Ее сиятельству милостивой государыне княжне Екатерине Романовне Дашковой всеусердней шее приношение от трудившегося в объяснении и переводе сего древнего отечественного умопроизведения».
– В примечаниях к своей «Истории государства Российского» Карамзин писал: «В той же книге, в коей находится "Слово о полку Игореве", вписаны еще две повести: "Синагрип, царь Адоров" и "Деяние прежних времен храбрых человек..." В той же книге находится еще "Сказание о Индии богатой или мнимое письмо священника Иоанна к Мануилу, греческому императору"». Таким образом, из восьми названных вами, граф, произведений, которые были вместе со «Словом о полку Игореве», Карамзин называет только четыре, не упоминая ни Хронограф, ни Временник. А тот же Хронограф, между прочим, занимал в сборнике самый большой объем. Как вы объясните эту неувязку?
– Вероятно, Карамзин не назвал Хронограф из-за малой его изученности в то время, ведь доскональное изучение хронографов началось позднее.
– Это не вяжется с тем, что Карамзин писал в «Истории государства Российского»: «Доныне еще не издано ни одного хронографа, они разных сочинителей и тем любопытнее». Следовательно, Карамзин очень интересовался хронографами, а в вашем сборнике почему-то его не заметил.
– А какое объяснение можете дать вы?
– Очень простое: в том сборнике, который видел Карамзин, ни Хронографа, ни Временника не было, иначе бы он, как историк, обратил бы на них свое внимание.
– Но ведь в первом издании «Слова о полку Игореве» я указал их! Карамзин мог меня поправить – и не сделал этого.
– Можно предположить, что вы были вынуждены связать «Слово о полку Игореве» с Хронографом, принадлежавшим почившему в Бозе архимандриту Иоилю Быковскому, после того, как вас стали обвинять в использовании должности обер-прокурора Синода для приобретения рукописей в церквах и монастырях. Как и в случае с Лаврентьевской летописью, вы скрыли истинное место находки «Слова о полку Игореве», так как это приобретение тоже было незаконным. Но до этого вы проговорились Карамзину, что отыскали «Слово» в монастырском архиве. И назвали год приобретения древнего списка – 1795-й, то есть список оказался у вас в то самое время, когда вы были обер-прокурором Синода. Карамзин промолчал, потому что не хотел подводить вас. Или вы его попросили о том. Но в любом случае рассказанная вами история древнего списка «Слова о полку Игореве» нуждается в существенных уточнениях.
– В таком случае мне нечего больше сказать...
Так закончился этот необычный допрос. Пташников с силой дунул на свечу и включил лампочку, сиротливо, без абажура, свисающую с потолка. В комнате сладковато запахло горелым воском, электрический свет на время ослепил нас.
Пытливо поглядывая друг на друга, историк и краевед молчали, как бы мысленно продолжая спор. Первым затянувшейся паузы не выдержал нетерпеливый Пташников:
– В роли Мусина-Пушкина я отказался от дальнейшего допроса, поскольку Калайдович таких упреков и обвинений не мог предъявить графу, вы явно переиграли свою роль. Неужели вы всерьез верите, что Мусин-Пушкин обманывал Калайдовича, письменно отвечая на его вопросы?
– Граф не рассчитывал, что его ответы будут опубликованы, поэтому и позволил себе несколько пофантазировать.
– Вряд ли он пошел бы на обман в данном случае. Калайдович был близок к одному из издателей «Слова о полку Игореве» Бантыш-Каменскому; кроме графа, Калайдович мог обратиться к другим сведущим людям. У него была репутация серьезного ученого, и после смерти Мусина-Пушкина он не опроверг его рассказ об истории приобретения «Слова». Значит, поверил графу.
– Калайдович был просто вынужден смириться с этой версией, так как наткнулся на отчаянное нежелание графа сказать правду, где была приобретена рукопись. Думаю, и на публикацию биографии Мусина-Пушкина без согласования с графом он пошел ради того, чтобы вынудить его назвать точное место приобретения списка «Слова о полку Игореве». Однако и это не помогло, а после смерти графа обвинять его в обмане было уже поздно, да и бесполезно.
– Где же, по вашему мнению, мог Мусин-Пушкин найти список «Слова», если не в Ярославле?
– Можно назвать несколько версий. В жу рнале «Московский телеграф» Николай Полевой писал о Пантелеймоновом монастыре, что находился «во Пскове, в бору, при устье реки Черехи»: «Митрополит Евгений полагает, что из сего последнего взят Апостол, надписанный Зосимою... Не отсюда ли достался графу А. И. Мусину-Пушкину сборник, в котором нашел он "Слово о полку Игореве"?» Как видите, данная версия объясняет происхождение приписки в Псковском Апостоле. Что вы на это скажете?
Пташников прямо не ответил историку:
– В псковском соборе Иоанна Предтечи в заложенных камнями проломах обнаружили тайники, заполненные небольшими, для «домашнего употребления», иконами и деревянной церковной утварью. Иконы относятся к четырнадцатому веку, а его можно назвать «золотым веком» псковской живописи. Может, не случайно и приписка к Апостолу появи лась примерно в это же время, когда расцвет церковной живописи совпал с подъемом интереса к книжной культуре? И еще одно совпадение: в результате последних исследований выяснили, что собор Иоанна Предтечи на реке Великой построен в первой половине двенадцатого века, то есть буквально за несколько лет до создания «Слова о полку Игореве». Может, в том же двенадцатом веке один из списков «Слова» попал в Псков и именно с него Домид сделал приписку в Апостоле? – вслух размышлял краевед.
– Значит, версия вполне убедительная? – спросил его Окладин.
– Если бы Мусин-Пушкин приобрел список «Слова» в Пскове, то Калайдовичу, который обнаружил приписку в Псковском Апостоле, не составило бы большого труда выяснить это.
– Возможно, Калайдович и нашел псковский след, но промолчал, избегая лишних неприятностей. Перехожу ко второй версии. Евгений Болховитинов, который был в близких отношениях с Бантыш-Камен ским и потому мог знать подлинный источник приобретения, говоря о Мусине-Пушкине, написал на книге первого издания «Слова о полку Игореве»: «Он купил ее в числе многих старых книг и бумаг у Ивана Глазунова, все за пятьсот рублей, а Глазунов после какого-то старичка за двести рублей».
– Если бы так было на самом деле, Мусин-Пушкин не придумывал бы длинной истории со Спасо-Ярославским Хронографом.
– Можно предположить, что от упоминания Глазунова граф вынужден был отказаться по какой-то неблаговидной, но убедительной причине.
– Слушаю вашу третью версию.
– В августе 1792 года в должности обер-прокурора Синода граф Мусин-Пушкин приехал в Ярославль и потребовал, чтобы «из числа найденных в библиотеке дома его преосвященства пяти хронографов и шестой степенной, представлены были к личному просмотрению его превосходительству три хронографа, имеющие содержание относительно российской истории, и четвертую книгу степенную». Таким образом, он затребовал только те рукописи, которые поступили в Ярославский архиерейский дом из Ростовской консистории. Архиепископом там был Арсений Верещагин, их связывала давняя и тесная дружба. Сохранился дневник Верещагина, в котором часто упоминается имя графа, но отсутствуют записи с 1792 по 1796 год. Карамзин считал, что «Слово о полку Игореве» было приобретено в 1795 году. Возможно, отсутствующая часть дневника помогла бы ответить на вопрос, где и как был приобретен список «Слова». Не удивлюсь, если там был указан какой-нибудь ростовский монастырь.
– Из всех ваших версий ростовская – наиболее убедительная, – сказал Пташников, но тут же добавил: – Однако Мусин-Пушкин точно сообщил, где было найдено «Слово», – в Ярославле.
– Это лишь одна из версий.
– Есть доказательство, что названный Мусиным-Пушкиным Хроно граф со «Словом о полку Игореве» действительно имелся в Спасо-Ярославском монастыре. В местном архиве хранится рукопись Василия Крашенинникова «Описание земноводного круга». Сначала коротко об авторе. Родился в 1712 году, год смерти точно не известен. Судя по всему, выходец из купеческой семьи и сам стал купцом второй гильдии. Владел в Ярославле в собственном доме шляпной фабрикой, одновременно был «десятским» в ратуше Рыбной Слободы, позднее переименованной в город Рыбинск. По совершенному знанию латинского языка и широкой образованности можно предположить, что закончил Славяно-греколатинскую академию в Москве. Много путешествовал по России и европейским странам, был весьма начитан, трудолюбив и по своему времени прогрессивно настроен. Так вот, в списке первоисточников, которыми пользовался при создании «Описания земноводного круга», Василий Крашенинников указал «Большой рукописный Гранограф Спасова Ярославского монастыря». Анализ текста его «Описания» позволил сделать вывод, что Крашенинников изучал и «Временник», находившийся в том же сборнике, что и «Слово о полку Игореве».
– А само «Слово» он упоминает? – спросил Окладин.
– В списке первоисточников Василий Крашенинников назвал только те произведения, из которых он заимствовал фактический материал, поэтому поэтическое «Слово о полку Игореве» в этот список не попало.
– О чем же тогда речь? С таким же успехом ваш пример с Краше нинниковым можно использовать для доказательства, что «Слова о полку Игореве» не было в Хронографе Спасо-Ярославского монастыря. Вы сами только что говорили, что Крашенинников был образованным, начитанным человеком, – и не заметил такого редкостного произведения.
– У Василия Крашенинникова была своя задача – сделать обзор исторического материала.
– В любом случае образованный и, как вы выразились, прогрессивный человек не оставил бы «Слово о полку Игореве» без внимания, из вестил бы о нем тех, кто интересовался древней русской письменностью.
– Можно предположить, что именно через Крашенинникова узнал о «Слове о полку Игореве» Мусин-Пушкин. Купец второй гильдии Василий Крашенинников мог быть знаком с ярославским купцом Полушкиным – отчимом основателя русского театра Федора Волкова. На именинах Полушкина в июле 1750 года Волков показал первое театральное представление. На этом представлении присутствовал отец Мусина-Пушкина, бывший тогда ярославским воеводой. Если там же был и Крашенинников, он мог рассказать о «Слове» ярославскому воеводе, а тот – своему сыну. Так Мусину-Пушкину стало известно о Спасо-Ярославском Хронографе и находившемся в нем неизвестном древнерусском произведении.
– Согласитесь, все эти домыслы построены на песке. Если бы Василий Крашенинников действительно увидел «Слово» в Хронографе, о нем стало бы известно сразу, а не спустя тридцать–сорок лет.
– В главе «О Российском государстве» явно заметно влияние «Слова»: Василий Крашенинников неоднократно повторяет мысль о злой па губности междоусобицы, созвучны со «Словом» призывы к единению русских князей.
– Об этом говорилось во многих произведениях древней русской литературы, не только в «Слове». Ваш пример с Василием Крашенинниковым не доказывает, а скорее наоборот – еще раз подвергает сомнению утверждение Мусина-Пушкина, что он нашел «Слово о полку Игореве» в Спасо-Ярославском Хронографе.
Возражения Окладина показались мне весьма убедительными, но Пташников не сдавался:
– Если вас не убедил Василий Крашенинников, привлечем в качестве свидетеля Ивана Елагина. В Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина хранятся одиннадцать фолиантов его неопубликованной рукописи под названием «Опыт повествования о России». На одном из фолиантов сделана следующая запись: «Список сей, хотя несовершенный, но мною несколько поправленный, предаю я другу моему Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину, яко охотнику и достаточному в повествованиях русских знатоку, желая, чтоб сочинение мое послужило ему навсегда залогом дружбы и почтения, с которым я был и буду до конца моей жизни, а в замену того прошу содержать сей труд мой, не только несовершенный, но и неисправный, в таинстве от любопытства по предписанию в предуведомлении», – прочитал краевед из записной книжки. – А в седьмом томе рукописи автор, полемизируя с теми, кто считал, что «Россия во все времена, подобно дикому народу, во мраке невежества пребывала», сообщил следующее: «Мы можем при том показать сохраненное от древности Похвальное слово Игорю Олеговичу в его время, то есть в начале XII века писанное и не сумненное потому, что сказано в нем: „Почнем братие повесть сию от старого Владимира до нынешнего Игоря, иже истягну ум крепостию своею и поост ри сердца своим мужеством!"».
Пташников торжествующе посмотрел на Окладина:
– Как видите, автор называет «Слово о полку Игореве» и цитирует его. Но это еще не всё. В одном месте Елагин оставил на полях примечание, где прямо говорится, что речь идет о древнем манускрипте, принадлежавшем Мусину-Пушкину. Вот эта запись, – показал Пташников строчку в записной книжке: «Изъ Кн: Хр: господ. Пушкина М древний».
– Одни исследователи считают, что эту запись надо расшифровывать: «Из книгохранительницы господина Пушкина манускрипт древний». Но, на мой взгляд, более убедительно, что Елагин назвал здесь «Книгу Хронограф», то есть тот самый Хронограф, о котором граф говорил Калайдовичу.
– Известно, в каком году Елагин работал над этой частью своего «Опыта»?
– В 1788 году. В то самое время, когда, по утверждению Мусина-Пушкина, было найдено «Слово о полку Игореве», – ответил Окладину краевед.
– Но Елагин мог несколько лет дорабатывать свою рукопись, не так ли?
– Правильно, было несколько списков рукописи. Но в любом случае Елагин видел «Слово о полку Игореве» между 1788 и 1793 годом – годом своей смерти. В другом месте рукописи, описывая русскую монету семнадцатого века, Елагин называет Мусина-Пушкина церемониймейстером. Характер записи говорит о том, что она была сделана в одно время с записью о «Слове». Должность церемониймейстера граф исполнял до 1791 года. Следовательно, «Слово» оказалось у графа до того, как он стал обер-прокурором Синода, – еще одно доказательство, что граф сообщил Калайдовичу точное время приобретения «Слова», а значит, и место приобретения указано верно.
– Ни Елагин, ни Карамзин, ни другие «самовидцы» «Слова» не назвали Ярославль. Почему? Видимо, у Мусина-Пушкина были серьезные основания скрывать место приобретения «Слова» даже от самых близких людей.
– Мусин-Пушкин точно указал, где был найден список «Слова о полку Игореве», – у архимандрита Иоиля Быковского!
– Кроме сомнительного сообщения графа, у вас есть другие, более веские доказательства?
– Доказательства будут! – убежденно произнес краевед. – В следующую субботу жду вас опять у себя. Дома, говорят, и стены помогают.
Горячность Пташникова вызвала у Окладина улыбку.
Я и сам понимал, что в версиях и доказательствах краеведа много субъективного, пристрастного, однако вызывало уважение, что история была для него не сухим, казенным предметом изучения, а источником горячей и бескорыстной любви. История – наука особая, она – прошлое народа, которое должен знать каждый. Но только в отзывчивой душе человека, страстно влюбленного в свою маленькую родину, вырастает настоящая, большая любовь к Отечеству.
История «Слова о полку Игореве» увлекла меня всерьез. Восемь столетий его существования и двести лет изучения были наполнены суровыми событиями и самыми неожиданными испытаниями. Около пяти тысяч статей написали исследователи «Слова», ими была проделана огромная работа. Казалось бы, что могли добавить к ней разговоры историка и краеведа?
Всё это было так. И вместе с тем только теперь для меня в полный рост представлялось величие «Слова» и в полной мере раскрывалась загадочность его судьбы. Поэтому с таким нетерпением я ожидал новой встречи с краеведом и историком.
