Рассматривая обстоятельства находки «Слова о полку Игореве», Пташников и Окладин неоднократно упоминали Ростов Великий, однако полностью его причастность к истории «Слова» мы так и не выяснили. А между тем я не мог избавиться от ощущения, что в судьбе древнего списка этот старинный город сыграл какую-то роль. Когда по телефону я поделился этой мыслью с Окладиным, он сказал:
– Вы не одиноки в своем подозрении, так считает и моя сестра Анна Николаевна, которая живет в Ростове. У нее есть весьма любопытная версия, как «Слово» очутилось в Ярославле. Если вас действительно интересует этот вопрос, навестите ее. Тем более, вы с ней давно знакомы, а главное – родственные души, она тоже любит всякие исторические загадки...
Несмотря на иронию в голосе историка, я понял, что даже на его скептический взгляд версия Анны Николаевны заслуживает внимания. В таком случае я был просто обязан навестить ее и выяснить всё на месте.
Так я опять оказался в домике на окраине Ростова, украшенном резными наличниками. С пожелтевших от времени фотографий на стенах уютной комнаты на меня смотрели симпатичные лица многочисленных родственников и близких знакомых Анны Николаевны, тут же висели живописные и графические виды Ростова, образцы старинной ростовской финифти.
С врачом беседуют о болезнях, с писателем – о творческих планах, с краеведом – о его родном городе. Даже без наводящих вопросов Анна Николаевна заговорила о Ростове, который любила самозабвенно и трогательно:
– В прошлом наш город называли Ростовом Великим, а теперь только и слышишь повсюду: Ростов Ярославский, Ростов Ярославский... Это несправедливо. Ведь Ростов гораздо старше Ярославля, который входил в Ростовское княжество, у нас богатейшая история, ростовцы внесли в русскую культуру огромный вклад. Разве теперь, когда Ростов стал районным городом Ярославской области, всё это уже не в счет? Я понимаю, Ростов Ярославский звучит конкретнее – сразу ясно, о каком именно Ростове идет речь. Но такая конкретность нужна только тем, кто плохо знает отечественную историю. Зачем же ориентироваться на ленивых людей, не помнящих своего родства?
Мне вспомнилась стела при въезде в город с гордым оленем на гербе и торжественной надписью на камне: «Здесь светло красуется преславный град Ростов». Но собственно «преславный град» был дальше, возле Кремля, а сначала надо было миновать микрорайон новостроек, который ничем не напоминал о славном прошлом древнего города.
Анна Николаевна была права – как поэтично и величаво звучит Ростов Великий, и сколько безвкусицы, канцеляризма в Ростове Ярославском, не говоря уже об исторической несправедливости.
Однако мы с Анной Николаевной оба оказались оптимистами и сошлись на том, что придет время, когда городу вернут его древнее название.
Когда я начал объяснять хозяйке, что в Ростов Великий меня привело желание разобраться в истории «Слова о полку Игореве», она перебила меня:
– Вчера мне позвонил Михаил Николаевич и уже сообщил о расследовании, которое вы затеяли. Меня только изумило, как вам удалось привлечь к нему моего брата? Ведь он такой рассудительный.
– А меня другое удивляет: обычно он защищает общепринятое, установившееся мнение, а в данном случае доказывает, что «Слово» – литературная мистификация. Ладно бы, это утверждал Пташников, но Михаил Николаевич...
– Действительно, странная позиция, – согласилась хозяйка. – И вы не догадываетесь, в чем тут дело?
– Представления не имею. Может, вам что-нибудь известно?
Я заметил: прежде чем ответить Анна Николаевна в замешательстве затеребила кисти скатерти, которой был накрыт стол.
– Не знаю, не знаю, что с ним случилось. Иногда Михаил Николаевич бывает очень скрытным. Знаю, что он давно интересуется историей «Слова», сейчас готовит какую-то публикацию о нем.
– Вон как! Нам с Пташниковым он об этом ничего не сказал...
Как ни ломал голову, я не мог дать поведению Окладина какого-то разумного объяснения и перевел разговор в деловое русло:
– Михаил Николаевич сказал мне, что у вас есть собственная версия, как «Слово о полку Игореве» очутилось в Ярославле. Вы можете изложить эту версию?
Анна Николаевна заявила с твердостью, которую я в ней даже не предполагал:
– Если «Слово о полку Игореве» и было найдено в Ярославле, то попало оно туда из Ростова!
По одной этой фразе мне стало ясно, что в Ростов я приехал не зря. Спросил, какими фактами располагает Анна Николаевна.
– Фактов много, но я никогда не задавалась целью построить из них доказательство. В конце концов, не столь важно, где находился список «Слова», – в Ростове или в Ярославле. Как писал один поэт: «Нет в России города без славы».
Я возразил Анне Николаевне:
– Если выяснится, где было найдено «Слово о полку Игореве», возможно, легче будет узнать, кто его автор, рассеются другие загадки.
– В таком случае, давайте разложим факты по полочкам. В «Повести временных лет» первое упоминание Ростова приходится на 862 год, когда он уже был значительным городом, о чем ясно свидетельствует летописная запись: «И прия власть Рюрик, и раздая мужем свои грады: овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро». После крещения Руси киевский князь Владимир Святославович посылает сюда на княжение своего сына Ярослава, прозванного позднее Мудрым. Он княжит у нас до 1010 года и в это время закладывает первый русский город на Волге – Ярославль. «Слово о полку Игореве» было написано в конце двенадцатого века, когда Ярославль был небольшой заштатной крепостью Ростовского княжества, а Ростов по праву считался одним из главных политических, религиозных и культурных центров Русского государства. Здесь были написаны первые русские жития, рассказывающие о ростовских святых Леонтии, Исайи, Авраамии, а жития, если разобраться, это первые художественные произведения древней русской литературы. Летописи в основном шли за историческими событиями, а в житиях было больше вымысла, образности, от них только шаг к «Слову о полку Игореве»...
Наверное, с Анной Николаевной можно было поспорить, но она с такой убежденностью доказывала особую роль Ростова в развитии русской литературы, что это невольно подкупало. Каждый краевед свято считает, что его село, город, даже какая-нибудь безвестная деревенька занимает в истории особое место. Пташников непоколебимо был уверен, что всё самое важное и интересное в русской истории случилось в Ярославле; Анна Николаевна с такой же искренностью утверждала – в Ростове Великом. Спорить с ними на эту тему было бесполезно, тем более что, слушая такие доказательства, я неизменно начинал им верить. Так происходило со мной и на этот раз.
– Родословная ростовских удельных князей начинается со старшего сына Всеволода Большое Гнездо – Константина. Родился он в 1186 году, умер в 1219-м. Таким образом, «Слово о полку Игореве» было создано при жизни этого образованного князя-книжника, – многозначительно заметила Анна Николаевна. – При Константине началось ростовское летописание, из Ярославля была переведена сюда первая на северо-востоке Руси школа, получившая название Григорьевский затвор, при ней – богатейшая по тем временам библиотека в тысячу томов. Вспомните, как автор «Слова» отзывается об отце Константина:
- Великый княже Всеволоде!
- Не мыслию ти прелетети издалеча
- отня злата стола поблюсти!
- Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,
- а Дон шеломы выльяти! –
нараспев прочитала Анна Николаевна. – Вот и напрашивается вопрос: не был ли Константин первым владельцем «Слова о полку Игореве», в котором о его отце Всеволоде сказаны восхищенные слова?
– Но как оно оказалось в Ростове, так далеко от тех мест, где происходит действие «Слова»?
– Все симпатии автора «Слова о полку Игореве» в борьбе за главенство княжеских родов на стороне Ольговичей, однако он с явным уважением упомянул и Всеволода Большое Гнездо из рода Мономаховичей. Не служил ли он до Игоря Всеволоду? Тогда можно объяснить, как «Слово о полку Игореве» оказалось у нас: автор вернулся с ним на родину, в Ростов. В то время такие переходы от одного князя к другому были распространены. Одним из дружинников князя Константина был упомянутый в летописи Александр Попович, которого считают прототипом знаменитого русского богатыря Алеши Поповича. Княжеские раздоры заставили его и его дружину покинуть Ростов и перейти на службу к киевскому князю Мстиславу Романовичу. Таким же образом мог оказаться в Ростове и автор «Слова о полку Игореве», а его произведение – в библиотеке Константина. Впрочем, из летописи известно, что в тринадцатом веке библиотека Константина сгорела. Даже построенных Константином церквей в Ростове не осталось, только две медные львиные головы, каждая с кольцом в пасти, сохранились от той поры на кованых дверях Успенского собора. Но бывает, книги оказываются прочнее каменных стен. Ведь каким-то образом сохранилась после пожара старая ростовская летопись! «Слово о полку Игореве» тоже могло сохраниться здесь и дойти до нас благодаря тому, что его переписали в Григорьевском затворе. Сюда приходили учиться из Великого Устюга, Новгорода, Пскова, где один из списков «Слова» прочитал писец Домид и сделал из него выписку на полях Апостола. Еще до революции в Олонецкой семинарии некий преподаватель показывал своим ученикам имевшийся у него список «Слова о полку Игореве» и говорил, что он более подробный, чем изданный в Москве. Таким образом, найденный Мусиным-Пушкиным список был не единственным. Возможно, Олонецкий список ответил бы на вопросы, где, кем и когда было создано «Слово».
Я слышал об Олонецком списке впервые, спросил Анну Николаевну о его судьбе.
– Учитель умер, рукопись исчезла, – коротко сказала она и печально добавила: – «Слово о полку Игореве» будто злой рок преследует...
Я не мог не согласиться с ней: Олонецкий список исчез бесследно, Ярославский, в составе Хронографа, при невыясненных обстоятельствах пропал из монастырской книгохранительницы и оказался у Мусина-Пушкина. Побывал в Петербурге, потом очутился в Москве, где и сгорел почти со всем первым тиражом. Нелегкая судьба выпала этому произведению, написанному неизвестным автором.
Анна Николаевна напомнила мне, что из стен Григорьевского затвора вышел Епифаний Премудрый, возможно, причастный к судьбе «Задонщины», написанной в подражание «Слову». Это, по ее мнению, подкрепляло версию о ростовском происхождении древнего списка.
Но оставался открытым еще один вопрос – кто же был автором «Слова»?
Когда я задал его Анне Николаевне, она лукаво улыбнулась:
– Пожалуй, авторство не приписывалось только женщине, а между тем плач Ярославны – самая эмоциональная и совершенная часть «Слова». И это не мое мнение – так считал Пушкин, утверждавший, что все русские поэты восемнадцатого века «не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны». Почему не предположить, что «Слово о полку Игореве» написала женщина?
– Очень неожиданное предположение.
– Но не парадоксальное, если рассмотреть его спокойно и не предвзято. Судите сами. С 1238 года к Ростову переходит общерусское летописание, которое было заведено еще при князе Константине, потом продолжилось при его сыновьях. Ростовский свод 1249 года вошел в состав Лаврентьевской летописи, дополненный житиями Александра Невского и ростовского епископа Кирилла, при дворе которого велось летописание. Кирилл был человеком образованным, вместе с князем Константином собирал его библиотеку. Рядом с Кириллом в ростовской летописи часто начинает упоминаться имя женщины-деятеля княгини Марьи Черниговской. А это не совсем обычно для русских летописей. Так появилось предположение, что она была среди авторов ростовской летописи, в частности ею был создан летописный рассказ за 1246 год об отце Михаиле Черниговском. Все позднейшие рассказы о князьях, погибших в Орде, подверглись воздействию этого ростовского сказания-жития. Кроме того, в Лаврентьевскую летопись вошел рассказ о ростовском князе Василько – сыне Константина и муже княгини Марьи Черниговской. В 1238 году он был захвачен в плен после битвы на реке Сити, где встретились войска Бурундая и владимирского князя Юрия Всеволодовича. Силы были неравные, большинство русских князей не прислало своих дружин. Тяжело раненного Василько долго пытали, чтобы склонить к измене, но не добились своего и, замучив, бросили в Шеренском лесу неподалеку от Углича. Марья Черниговская с почестями похоронила его и постриглась в монастырь, где, видимо, и занялась летописанием, литературным творчеством. Родом она из Чернигова, значит, хорошо знала историю неудачного похода новгород-северского князя Игоря.
– И на этом основании вы делаете вывод, что она могла быть автором «Слова о полку Игореве»? – нетерпеливо спросил я, досадуя, что Анна Николаевна углубилась в историю, которая, на мой взгляд, не имела никакого отношения к нашему разговору.
– Я делаю не вывод, а предположение, – поправила она меня. – Если Марья Черниговская не была автором «Слова», то вполне могла быть обработчиком, переписчиком, наконец, просто читательницей, которую заинтересовало талантливое произведение, и из Чернигова она привезла его в Ростов.
– Согласитесь, всё это не очень убедительно, – вынужден был сказать я.
– Здесь наблюдаются интересные параллели – схожесть судеб Ярославны и Марьи. У Ярославны муж уходит в поход на половцев – у княгини Марьи на татар. Из-за русской разобщенности тот и другой попадают в плен, только Василько, замученный татарами, гибнет, а князь Игорь спасается. Произведение с таким счастливым концом могло привлечь внимание княгини Марьи: ей был близок плач Ярославны, она сама испытала состояние ожидания, неизвестности о судьбе мужа. «Лицом красен, глазами светел и грозен, хоробр паче меры на ловах, сердцем легок, в бою храбр, в советах мудр, разумен в делах» – такой портрет Василько оставила в летописи княгиня Марья. Наверное, таким же видела князя Игоря любящая Ярославна. В последние годы княгиня Марья жила в Ростове у своих сыновей Бориса и Глеба, основала здесь монастырь Спаса на Песках, который чаще называют Княгинин, в нем в 1271 году и была похоронена. С ее смертью прекратились систематические записи ростовского летописания – еще один довод в пользу того, что она была автором летописных некрологов по убитым татарами русским князьям...
Мы заговорили о скептиках, подвергающих подлинность «Слова о полку Игореве» сомнениям.
– Среди тех, кого называли авторами мистификации, я не вижу ни одного человека, которому было бы под силу создать «Слово», – сказала Анна Николаевна. – Ни сам Мусин-Пушкин и никто из его окружения не был наделен таким высоким талантом. Другое дело, если мистификатор жил гораздо раньше и для него подделать дух времени легче, поскольку он сам был воспитан на древнерусской книжности и родом из тех мест, где происходили события «Слова».
– Вы нашли подходящего человека для этой роли?
– Я удивляюсь, почему сторонники мистификации до сих пор не назвали его имени.
– Кто же это?
– Митрополит Дмитрий Ростовский. Этот человек заслуживает того, чтобы о нем помнить, – своим творчеством он как бы связал древнерусскую литературу с литературой восемнадцатого века.
Знакомство с историей «Слова о полку Игореве» пробудило во мне интерес ко всему, что касалось нашей начальной литературы, к первым русским писателям. Я попросил Анну Николаевну рассказать о митрополите, которого, как считала она, скептики смело могли внести в список предполагаемых мистификаторов «Слова».
– Настоящее его имя Даниил Туптало. Родился в местечке Макарове под Киевом в семье украинского казака, впоследствии ставшего сотником. Учился в Киево-братском училищном монастыре, потом ушел в Кирилловский монастырь, где и постригся. Первое свое литературное произведение «Руно орошенное» – о чудесах Черниговской богоматери – написал по указу архиепископа Лазаря Барановича. Жил в Литве, Белоруссии, в Киево-Печерской лавре начал работу над «Четьи-Минеями». Но от спокойной кабинетной работы его отозвали в гетманскую резиденцию в Батурине, вместе с Мазепой ездил в Москву, встречался с Петром Первым, который высоко оценил ученость монаха. После был игуменом Глуховского, Кирилловского, Елецкого и, между прочим, Новгород-Северского монастырей. В 1702 году Петр Первый назначил его митрополитом Ростовским, здесь он закончил свои «Четьи-Минеи», продолжает писать духовные пьесы и ставит их в Крестовой палате Митрополичьего двора, пишет «Келейный летописец» и трактат «Розыск о раскольнической брынской вере». Умер в 1709 году и похоронен в Спасо-Яковлевском монастыре. А спустя полвека православная церковь причислила его к лику святых. И по заслугам: его «Четьи-Минеи» – беспримерный для одного человека труд, написанный прекрасным церковнославянским языком. Человек такой образованности и культуры, возможно, сумел бы создать нечто подобное «Слову о полку Игореве».
– Но где доказательства?
– Простите, вы меня неправильно поняли. Я не доказываю, что Дмитрий Ростовский был автором «Слова», а считаю, что скептики зря упустили его из внимания, – поправила меня Анна Николаевна.
– В таком случае нечего удивляться, один талант – не доказательство, на этом трудно построить более-менее убедительную версию.
– Как сказать, – улыбнулась хозяйка. – С Дмитрием Ростовским связано несколько странных обстоятельств, которые я затрудняюсь объяснить.
Последнее замечание заинтересовало меня, я попросил Анну Николаевну изложить эти «странные обстоятельства».
– Во-первых, в своем «Келейном летописце» Дмитрий Ростовский упоминает Хронограф Спасо-Ярославского монастыря, с которым он работал. Если там было «Слово о полку Игореве», то митрополит, конечно, видел его. Но спрашивается тогда – почему Дмитрия, при его культуре и образованности, не заинтересовало это уникальное древнее произведение? Если же митрополит был автором «Слова», то он мог вставить его в Хронограф, не правда ли?
Я не смог ни возразить, ни согласиться с этим предположением.
– Во-вторых, когда Калайдович спросил у типографщика Семена Селивановского, который принимал участие в издании «Слова о полку Игореве», каким почерком была написана рукопись, принадлежавшая Мусину-Пушкину, тот, не раздумывая, ответил, что почерк был не очень древний и похож на почерк Дмитрия Ростовского, с рукописями которого типографщику, видимо, приходилось иметь дело. Наконец, как вы объясните, что по завещанию митрополита в гроб были положены его черновые бумаги? К чему эти странные предосторожности? Почему Дмитрий Ростовский так боялся, что кто-то ознакомится с его черновиками?
Я вынужден был согласиться: объяснить странное распоряжение трудно, хотя, вероятней всего, к истории «Слова о полку Игореве» оно никакого отношения не имеет. Но тут же мне вспомнилось, что сочинения Дмитрия Ростовского попали в коллекцию Мусина-Пушкина. Случайно ли это?
– Вот так создаются самые неправдоподобные версии, – угадала Анна Николаевна ход моих мыслей. – Несколько совпадений – и версия готова. Если подкинуть ее скептикам, они ухватятся за нее обеими руками. Но поэт Пушкин, конечно же, был прав – дух древности не подделаешь. Другое дело, что граф Мусин-Пушкин постарался скрыть обстоятельства находки «Слова». Ведь если разобраться, именно это утаивание правды и породило нездоровый, скептический интерес к «Слову». Не догадывался Мусин-Пушкин, чем обернутся его недомолвки. Иначе бы, может, как на духу признался Калайдовичу, где и каким образом он приобрел древний список.
Уверенность Анны Николаевны, что судьба «Слова о полку Игореве» как-то связана с Ростовом, стала передаваться мне, как я ни пытался вначале внутренне сопротивляться этой версии. Хозяйка напомнила, что именно в Ростове обнаружили ту редакцию «Девгениева деяния», которая наиболее близка к тексту в сборнике со «Словом» и из которого Карамзин сделал выписки. Именно ростовские древние рукописи – три хронографа и одну степенную книгу – затребовал Мусин-Пушкин в 1792 году из архиерейского дома в Ростове и, получив их, не возвратил. Несмотря на то, что многие исследователи оспаривали это, Анна Николаевна продолжала считать: один из хронографов мог быть тем самым, в котором граф нашел «Слово».
И еще об одном загадочном происшествии рассказала она мне: при переезде архиерейского дома из Ростова в Ярославль пропало несколько книг. Может, среди них было «Слово о полку Игореве»? Не в результате ли этой таинственной пропажи оно оказалось у сиятельного графа? Тогда легко объяснить, почему он так усиленно скрывал обстоятельства приобретения «Слова», а когда Калайдович стал настаивать на четком ответе, назвал умершего Иоиля Быковского – архимандрита того монастыря, куда эти книги должны были поступить.
Всё могло случиться так или иначе, но больше, чем обстоятельства находки «Слова», меня интересовала сейчас личность его создателя. Что он представлял собой – талантливого автора нескольких произведений, одному из которых просто больше повезло и потому оно сохранилось, или он сотворил только «Слово», дошедшее до нас чудесным эхом?
– Даже самый гениальный автор не сможет сразу создать гениальное произведение, – убежденно сказала Анна Николаевна, когда я поделился этими мыслями с ней. – Кто-то справедливо заметил, что и Пушкин не сумел бы написать «Медного всадника», минуя все свои стихи и поэмы. В авторе «Слова» чувствуется талант, отшлифованный длительным опытом. Что же касается его одиночества в древней литературе, прочитайте «Моление Даниила Заточника». Оно было написано чуть позже «Слова» и обращено к переславскому князю Ярославу Всеволодовичу – сыну Всеволода Большое Гнездо, брату ростовского князя Константина. Талант и высокая книжная культура чувствуется в каждой фразе «Моления»: автор цитирует летописи и сборники изречений, переводные повести и книги священного писания, в совершенстве владеет книжным церковным и живым русским языком, сыплет пословицами и поговорками, дает широкую картину социальных отношений и обычаев. По художественному уровню это произведение можно поставить следом за «Словом», а создано оно здесь, на северо-востоке, в так называемой Залесской Руси. Впрочем, некоторые исследователи пытаются оторвать Даниила Заточника от переславской земли. Я уверена, это так же несостоятельно, как переселять автора «Слова о полку Игореве» из двенадцатого века в более позднее время. Даниил и автор «Слова» могли жить рядом, пользоваться одними монастырскими книгохранительницами. Наконец, они могли быть даже знакомы – этих талантливых и деятельных современников многое объединяло: оба страстные книжники и поэты, оба служили своим князьям, видели их сильные и слабые стороны, зависели от княжеской милости, но не боялись сказать правду в глаза. Вряд ли нравилось честолюбивым князьям осуждение княжеских усобиц. Возможно, сосланный за острый язык переславец Даниил повторил судьбу автора «Слова о полку Игореве» – писателя-патриота, который не мог молчать, наблюдая, как князья разрывают Русскую землю на куски и ведут ее к гибели...
– Своим произведением автор восславил Игоря. А, по-вашему, получается, он был чуть ли не судьей ему. Как же тогда объяснить призыв к другим князьям отомстить за землю Русскую, за раны Игоревы?
– Действительно, создается впечатление, будто автор поет Игорю заздравный гимн. Но вчитайтесь в «Слово» внимательней. Какую цель ставит перед собой Игорь, отправляясь в поход на половцев? Дойти до края половецкой земли, испить шеломом воды из Дона. Где же тут герой, защитник родины? Три дня длилось сражение русских с половцами, но об участии в нем самого князя автор бросил только одну фразу: «Игорь полки заворочает». Здесь нет даже намека на воинскую доблесть Игоря. А вспомните обвинительную речь Святослава Киевского, слезы русских женщин, не дождавшихся своих мужей, и, наконец, короткую, но многозначительную фразу о поражении русского войска: «...сваты попоиша, а сами полегоша». Женив своего сына Владимира на дочери Кончака, князь Игорь стал сватом половецкого хана. Разве это не прямое обвинение князя в бессмысленной гибели русских воинов?
Признаться, такое толкование образа главного героя «Слова» несколько озадачило меня, хотя я не мог не согласиться, что доля истины здесь была. И опять возникал вопрос: кто же автор «Слова о полку Игореве»? Кто осмелился бросить князю Игорю такие серьезные обвинения?
– Справедливо замечено, что каждая новая кандидатура на роль автора только подтверждает свою неприемлемость, а в придачу и всех предыдущих кандидатур, – ответила мне Анна Николаевна. – Да и так ли важно знать имя автора «Слова»? Мы же не знаем мастера, воздвигнувшего храм Покрова на Нерли, но это не мешает нам восторгаться этим чудом. Имя автора почти ничего нам не даст. Мы и так достаточно знаем о нем – это был настоящий патриот и гениальный поэт. Разве этого мало?..
– Назвав имя автора «Слова о полку Игореве», мы восстановим историческую справедливость.
– Может быть, вы и правы. Кстати, о «Молении Даниила Заточника». В Переславле живет очень интересный человек – краевед Тучков, пытающийся восстановить эту самую историческую справедливость по отношению к Даниилу Заточнику и доказать, что «Моление» родилось именно на переславской земле. Если вы всерьез занялись судьбой «Слова о полку Игореве», вам надо поговорить с ним. В судьбах «Моления» и «Слова» очень много общего, возможно, каким-то образом эти судьбы даже пересекались. По крайней мере, так считает Тучков. Надумаете встретиться с ним, могу дать его адрес.
На всякий случай я взял адрес Тучкова, хотя и не был уверен, что в ближайшее время заеду к нему. Однако, как оказалось в дальнейшем, я ошибся.
