На автовокзале я узнал, что последний автобус на Ярославль ушел полчаса назад. Безуспешно попытавшись сесть на попутную машину, я вернулся в пустой, неуютный зал ожидания. И тут по динамику объявили, что желающие могут приобрести билеты на автобус до Москвы. Я вспомнил, что обстоятельства гибели списка «Слова о полку Игореве» в Московском пожаре мы так и не выяснили. Не съездить ли на «место происшествия» сейчас, благо автобус подвернулся? Через четыре часа буду у моего школьного приятеля Марка, высплюсь по-человечески. С утра похожу по Москве, побываю у дома Мусина-Пушкина, где погиб список «Слова», а вечерней электричкой вернусь в Ярославль.
Решительно поднявшись со скамьи, я подошел к кассе, купил билет, и через несколько минут автобус вывез меня на Московскую дорогу. Раскаяния, что предпринял такой неожиданный поступок, не было. Больше того, пришла спокойная уверенность, что именно так и надо было поступить, чтобы довести дело до конца.
В салоне было полутемно, большинство пассажиров дремали, откинувшись на спинки кресел. По каким-то особым, неуловимым деталям во внешности и поведении я почувствовал в моем соседе москвича. Убедившись, что он намерен бодрствовать всю дорогу, спросил его, как мне добраться до района, где жил Марк. Сосед ответил охотно, незаметно мы разговорились. Он действительно оказался коренным москвичом и возвращался из Ярославля. До этого ему никогда не приходилось бывать у нас. Восхищение, с которым мужчина стал говорить о моем родном городе, расположило меня к нему, и так получилось, что я откровенно рассказал о тех обстоятельствах, которые заставили меня столь неожиданно отправиться в эту поездку.
В наше время воспитанные люди хорошо усвоили умение изображать из себя внимательных слушателей даже в том случае, когда хочется бежать от докучливого собеседника подальше. Мой сосед слушал меня с искренним, ненаигранным интересом, и я поведал ему весь ход нашего расследования по делу о «Слове о полку Игореве», все рассмотренные нами версии, гипотезы и предположения, все известные и еще не объяснимые факты.
Этот рассказ позволил мне привести все эти свидетельства в порядок, как бы выразилась Анна Николаевна, – разложить их по, полочкам. Но я никак не ожидал, что здесь, в автобусе, на скорости около ста километров мои знания о «Слове» пополнятся новой интересной информацией.
– А известно ли вам, что история «Слова о полку Игореве» некоторым образом связана с историей основания Москвы? – внимательно выслушав меня, спросил попутчик. – Земли, где была основана Москва, принадлежали богатому ростовскому боярину Стефану Ивановичу Кучке. За непокорство Юрий Долгорукий его казнил, а детей отослал во Владимир. Летопись рассказывает, как Юрий Долгорукий «взыде на гору и обозрев с нее очима своими семо и овамо по обе стороны Москвы-реки и за Неглинкою, возлюбил села оные, и повелевает на месте том вскоре соделати мал древян град и прозва его званием реки Москва». А первое упоминание Москвы приходится на 1147 год, когда Юрий Долгорукий, возвращаясь из похода на Новгород, послал своему союзнику новгород-северскому князю Святославу приглашение: «Приди ко мне, брате, в Москов» и дал гостю и его дружине «обед силен». Вот так переплетаются в истории вроде бы разрозненные факты, далекие друг от друга имена: в Москве «Слово о полку Игореве» было опубликовано и погибло, а впервые Москва была упомянута в связи со встречей Долгоруким родственника князя Игоря.
Я согласился с попутчиком: сами по себе эти совпадения интересны, но тут же заметил, что тайну создания «Слова» они не приоткрывают.
– Кто знает, – многозначительно произнес мой сосед. – Основание Москвы трагически определило судьбу сына Юрия Долгорукого – Андрея Боголюбского. Организаторами заговора в 1174 году стали родственники убитого Долгоруким боярина Стефана Кучки. Чем вы объясните, что летописный рассказ о походе князя Игоря по объему уступает только рассказу об убийстве заговорщиками Андрея Боголюбского?
– Вряд ли этому можно найти какое-то объяснение.
– Обычно автор сообщает о том или ином событии подробно, с деталями, когда он его очевидец.
– Вы хотите сказать, что летописные свидетельства о походе князя Игоря и об убийстве Андрея Боголюбского принадлежат одному автору, и он находился возле этих событий? Кто же это мог быть?
– Родом из Черниговского княжества – некий Кузьмище Киянин. Как летописца его привлекали к великокняжеским дворам Киева и Владимира, возможно, он был одним из авторов Ипатьевской летописи. А во время убийства Андрея при княжеском дворце жил некто Кузьма Киевлянин – так называет его летописец. Именно он нашел тело князя за дворцом, прикрыл его дерюгой и отнес к собору, чтобы отпеть убиенного князя. Вот я и предполагаю, что речь идет об одном и том же лице. В 1174 году он был на месте убийства Андрея Боголюбского, знал всех участников заговора и потому так подробно написал о нем. Он же, спустя чуть больше десяти лет, услышал о походе князя Игоря и так же обстоятельно изложил его в летописи. Потому эти летописные повествования и занимают больше места, чем остальные.
– Но ведь летописный рассказ о походе Игоря и «Слово о полку Игореве» – разные по жанру произведения!
– Ну и что из того? Знакомясь с ними, трудно избавиться от ощущения, что они написаны одним и тем же автором: одинаково отношение к событиям, к князю Игорю, много похожих словесных оборотов...
«Ипатьевскую летопись обнаружили в Костроме, «Слово о полку Игореве» – в Ярославле, то есть, совсем рядом, – подумал я. – Может, в этой близости двух находок и в определенной схожести текстов действительно кроется разгадка авторства «Слова о полку Игореве»?»
Я спросил попутчика, не историк ли он по образованию.
– Нет, работаю инженером в строительном управлении. Просто люблю Москву, увлекаюсь русской историей. А «Слово о полку Игореве» – наша национальная гордость, его нельзя не знать и не любить...
Эти простые, но от всего сердца сказанные слова заставили меня иначе, более серьезно посмотреть на затеянное нами расследование судьбы древнего списка.
Бывает, преследуют неудачи, но в этот день меня буквально преследовало везение: сначала неожиданные «ростовские» версии Анны Николаевны, затем интересный разговор со случайным попутчиком, также дополнивший мое представление об истории «Слова о полку Игореве».
Мое желание привлечь к новому расследованию Марка не было случайным – как криминалист, он уже сотрудничал с нами при проведении предыдущих исторических расследований. Но сможет ли он хоть чем-нибудь помочь на этот раз? Ведь речь шла не об убийстве, не о похищении, не о затерянном тайнике с сокровищами, а всего лишь о судьбе древнего списка «Слова», погибшего в огне Московского пожара в 1812 году. Заинтересует ли его это дело? Возможно ли в нем участие криминалиста?
Но больше всего меня волновало сейчас, не уехал ли он в очередную командировку, что при его беспокойной службе, заставлявшей мотаться по всей стране, было бы неудивительно.
Однако везение по-прежнему сопутствовало мне – когда с автовокзала я позвонил Марку, он оказался дома. И еще через час я уже сидел у него на кухне, где он усиленно потчевал меня содержимым холодильника, а я рассказал о затеянном нами расследовании судьбы древнего списка «Слова о полку Игореве».
– Осталось выяснить, при каких обстоятельствах список погиб здесь, в Москве. Ты мне в этом не поможешь? – спросил я Марка, мало надеясь, что получу утвердительный ответ.
Но тут я ошибся.
– Пожалуй, я действительно могу тебе помочь. Недавно я вплотную занимался загадкой Семлевского озера, где по некоторым сведениям Наполеон затопил вывезенные из Москвы сокровища. Расследуя эту загадку, я перечитал всё, что касалось Московского пожара.
Мне не терпелось сразу приступить к делу, но Марк показал на часы – был первый час ночи.
Утром после завтрака он сказал:
– Постарайся точно и конкретно изложить задачу, которую нам предстоит решить.
Мне понравилась та профессиональная собранность, с которой Марк взялся за дело – сразу чувствовалось, что к расследованию приступил не дилетант, а опытный криминалист.
Тем труднее было ответить на поставленный Марком вопрос. Наконец я неуверенно проговорил:
– Виновен или невиновен граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин в том, что древний список «Слова о полку Игореве» сгорел в 1812 году.
– А разве есть свидетели, своими глазами видевшие, как список сгорел?
– Об этом со слов графа писал Калайдович: всё Собрание российских древностей вместе с графским домом было «превращено в пепел».
– Значит, задача состоит в том, чтобы выяснить, действительно ли список «Слова» сгорел, как это утверждал граф.
Мне стало обидно за Мусина-Пушкина, что каждое его показание подвергается сомнению: сначала в роли обвинителя выступал Окладин, теперь эту роль взял на себя Марк.
Спросил, с чего, по его мнению, надо начать.
– С Бородинского сражения, которое определило судьбу Москвы.
Я нашел это решение резонным.
– Восстановим события по порядку, – деловито заговорил Марк. – 26 августа 1812 года в 5 часов 30 минут утра русская и французская армии сошлись на Бородинском поле. Через четырнадцать часов русская армия потеряла убитыми 44 тысячи, наполеоновская – 58 тысяч...
Уверенность, с которой Марк называл цифры и даты, показывала, что решением загадки Семлевского озера он занимался основательно.
– Наполеон с наступлением темноты отвел свои войска на исходные позиции, Кутузов в 2 часа ночи отошел к Можайску. Первого сентября, около 6 часов вечера, в деревне Фили, в избе крестьянина Андрея Фролова, созванный Кутузовым военный совет решил оставить Москву без боя. На рассвете 2 сентября русская армия начала отступать через Москву на Тарутино, к 14 часам отход был завершен. Такова хроника событий, предшествующих вступлению в Москву французских войск.
– Кутузов отступал к победе, а Наполеон, вступая в Москву, делал роковой шаг к поражению. История полна парадоксов.
– Захватнические войны всегда рано или поздно заканчиваются поражением, – поправил меня Марк. – Возникает вопрос: мог ли Мусин-Пушкин успеть вывезти свое Собрание российских древностей до вступления французов в Москву? Вряд ли справедливо обвинять графа в том, что он не сделал этого до Бородинского сражения, – тогда не было и речи о сдаче Москвы французам. Таким образом, для принятия решения, как поступить со своим Собранием и всем имуществом, Мусину-Пушкину оставалась неделя – с 27 августа по 2 сентября.
– Времени было вполне достаточно, – прикинул я.
– Срок вроде бы большой, – согласился Марк. – Однако надо учитывать, что и после Бородинского сражения о предстоящей сдаче Москвы официально не говорилось. Битву не воспринимали как поражение, а скорее наоборот – укрепилась вера в возможность быстрой и окончательной победы над Наполеоном. Москва была заклеена афишами генерал-губернатора Ростопчина, в которых утверждалось, что город надежно защищен и неприятель в него не войдет. Только совет в Филях принял это неожиданное для большинства русских, но оправданное историей решение сдать Москву.
– Совет в Филях состоялся 1 сентября. Выходит, для эвакуации своего Собрания у Мусина-Пушкина было меньше суток?
– В Москве проживало тогда около трехсот тысяч жителей. Почти всё население ушло вместе с русской армией, в городе находилось не более десяти тысяч человек. Конечно, вывезти огромное Собрание в такой спешке и в такой обстановке практически было невозможно. На это у графа оставались буквально считанные часы.
Я понял, что напрасно причислял Марка к недоброжелателям Мусина-Пушкина, – он старался добросовестно и объективно изучить все обстоятельства гибели списка «Слова», принимал во внимание все смягчающие вину графа свидетельства и факты.
– Теперь займемся собственно Московским пожаром, – продолжил Марк. – Начался пожар 2 сентября, то есть сразу же при вступлении французских войск в Москву.
– Причины пожара известны?
– Точно на этот вопрос историки еще не ответили, высказывалось несколько версий. Обвиняли в пожаре и самого генерал-губернатора Федора Васильевича Ростопчина – якобы Москва была подожжена по его приказу. Ростопчин открещивался от этих обвинений, но даже спустя десять лет после Московского пожара эта версия продолжала существовать как в России, так и во Франции, что, вероятно, нервировало графа. Чтобы оправдаться, он издал в Париже, на французском языке, книгу «Правда о пожаре Москвы», которую недоброжелатели Ростопчина сразу же переименовали в «Неправду о пожаре Москвы». Приходится только гадать, почему эта книга-оправдание не вышла в самой России. Возможно, приведенные Ростопчиным доводы не убедили бы русских, или он рассчитывал, что русские аристократы чаще заглядывали в книги, написанные на французском языке.
– А может, оправдаться перед французами он считал более важным, чем перед Россией?
– Вряд ли. Несмотря на распространенное представление о Ростопчине как о человеке незначительном, он был одним из организаторов народного ополчения.
– Почему же возникла версия, что он виновен в пожаре?
– Факт остается фактом – именно по приказу Ростопчина из Москвы были вывезены так называемые заливные трубы, то есть пожарные насосы. Ходили упорные слухи, что свой дом в Москве он поджег собственноручно. Возможно, граф сделал это тоже из патриотических побуждений... Кстати, его семья скрывалась в это время в Ярославле.
Я подумал, что судьба Ростопчина в чем-то схожа с судьбой Мусина-Пушкина, которого обвиняли в умышленном уничтожении своего Собрания российских древностей. Встречаясь, они, наверное, жаловались друг другу на несправедливость людской молвы. Но насколько оба графа были искренни?
– Ты говорил, есть несколько версий причин Московского пожара, – напомнил я Марку.
– По второй версии никто конкретно не обвинялся, а всё сводилось к тому, что москвичи покидали город в спешке, в печах оставался огонь, он и послужил причиной пожара. И третья версия – Москву подожгли французы, таким образом, наказав русских за то, что они не признали поражения и на Поклонной горе торжественно не вручили ключи от города, к чему тщеславный Наполеон привык в Европе. Считаю, это самая неубедительная версия.
– Почему? Разве захватчики не могли не чувствовать ненависти к городу, который не склонился, не встал перед ними на колени?
– Считают, что пожар Москвы обошелся России в триста миллионов рублей ущерба. Перед уходом из города по приказу Наполеона были взорваны стены и многие башни Кремля, конечно, не обошлось и без поджогов. Но вряд ли французы стали бы заниматься поджогами сразу, как только вошли в Москву. Наполеон не терял надежды, что Россия запросит мира, пощады. Но этому не суждено было сбыться. От пожара пострадала Россия, но от него досталось бед и наполеоновской армии: благодаря пожару, французы лишились теплых зимних квартир и продовольствия, так как провиантские склады сгорели дотла.
– Возможно, пожаром Москвы Наполеон рассчитывал устрашить русских?
– Не знаю, на что он рассчитывал, но вышло наоборот – пожар еще сильнее разжег пламя ненависти к захватчикам. Поэтому вероятно, что пожар – в какой-то степени – дело рук оставшихся в Москве русских патриотов. Вполне допустимая версия. Вряд ли это были люди из дворянских кругов, из обеспеченных. Решиться на такое могли только те, кому нечего терять. Воспоминаний после войны они не писали, а своим трудом восстанавливали сгоревшую Москву, которую, может, сами же и подожгли. Впрочем, на вопрос, кто поджег белокаменную, вряд ли история когда-нибудь даст окончательный ответ. Возможно, все версии в какой-то степени справедливы, и пожар случился сразу по нескольким причинам: и французы поджигали, и русские, были и случайные пожары от непогашенного огня в печах...
Марк разложил на столе копию старинного плана Москвы, испещренного пометками, внимательно начал разглядывать его.
– И все-таки ты не веришь, что пожар произошел случайно, – догадался я.
Незаточенный конец карандаша в руке Марка заскользил по плану Москвы:
– Пожар одновременно начался в нескольких местах: на казенных складах в Замоскворечье, в Каретном ряду и Гостином дворе. Как видишь, расстояние между очагами пожара приличное; если соединить их линией, то она по прямой, по диагонали, пересечет наиболее застроенную в те времена часть Москвы. Правда, не пострадал Кремль, находящийся в центре Садового кольца, которое ограничивало Земляной город.
– Выходит, версия об умышленном поджоге рушится?
– Я так не считаю. Во-первых, в Кремле остановился Наполеон, и здесь французы сами боролись с огнем. Во-вторых, вряд ли у кого-нибудь из русских поднялась бы рука на Кремль – исторический и культурный центр Москвы. Это понимали не только образованные люди. Русские патриоты, как известно, спасли Кремль от полного разрушения, которому Наполеон хотел подвергнуть его при уходе из Москвы. Не исключено, что пожар Москвы и спасение Кремля – дело одних и тех же людей...
Сейчас меня интересовало другое – виновен ли Мусин-Пушкин в гибели списка «Слова о полку Игореве»?
Марк опять склонился над картой.
– Районы за чертой Земляного города – Покровская, Серпуховская, Мясницкая, Сущевская, Пресненская и Мещанская части – пострадали в пожаре меньше, то есть меньше пострадали районы севернее и западнее от центра города. Напуганный масштабами пожара, Наполеон бежал не куда-нибудь, а на северо-запад Москвы, в Петровский дворец.
– И что из этого следует?
– Немалую роль в распространении пожара сыграла погода – в начале сентября в Москве было сухо и дул сильный ветер. Думаю, это был западный ветер, он и перекинул огонь на Садовое кольцо, к Разгуляй-площади, где стоял дом Мусина-Пушкина.
Я никак не мог понять, к чему клонит Марк, зачем потребовался ему этот экскурс в метеорологию?
– Если поджог Москвы действительно имел место, то это вряд ли относится к дому Мусина-Пушкина. Вероятнее всего, он загорелся в результате постепенного распространения пожара.
– Как это могло отразиться на судьбе «Слова»? – начал я терять терпение, удивляясь, зачем Марк приводит такое большое количество малозначительных, на мой взгляд, фактов.
Он словно не замечал моего нетерпения, сыпал все новыми и новыми цифрами:
– Есть точные сведения, что из 2567 каменных зданий уцелело 526, из 6584 деревянных – 2100. Таким образом, пожар уничтожил две трети Москвы, шансов уцелеть у дома Мусина-Пушкина почти не было. С большой долей вероятности мы выяснили, что графский дом загорелся не сразу, а спустя некоторое время после начала пожара. Он бушевал неделю, и все эти дни доблестные французские солдаты, в Москве быстро превратившиеся в обычных мародеров, усиленно занимались грабежом. Наверняка богатый дом сиятельного графа тоже подвергся этой участи. Почему, спрашивается, не предположить, что Собрание российских древностей не заинтересовало какого-нибудь образованного французского офицера? А таких было немало в армии Наполеона, который любил изображать из себя просвещенного императора и собрал под свои знамена весь цвет Франции. Вспомним хотя бы Анри Бейля – будущего великого писателя Стендаля. Он служил в армии Наполеона военным интендантом, был очевидцем Бородинского сражения, пожара Москвы и бегства французов из России. Так что вопрос – действительно ли «Слово о полку Игореве» сгорело в огне пожара? – остается открытым. Мы не знаем его участи. Возможно, в офицерском сундуке или солдатском ранце оно оказалось во Франции и до сих пор хранится где-нибудь на чердаке, среди рухляди и старых бумаг...
Я не нашел убедительных доводов, чтобы возразить Марку. Только теперь мне стало понятно, почему так подробно он изложил обстоятельства Московского пожара – именно они позволили ему выдвинуть эту неожиданную, но убедительную версию.
И правда, почему мы так уверенно заявляем, что «Слово о полку Игореве» погибло в доме Мусина-Пушкина? Свидетелей этому нет, значит, нет и доказательств.
К версии Марка я сделал бы только одно добавление. Пожар дома Мусина-Пушкина не мог не привлечь внимания оставшихся в Москве жителей. Кто знает, может, один из москвичей, знавший, какое богатство представляет собой графское Собрание российских древностей, проник в дом и взял из этого собрания самые ценные рукописи – и среди них было «Слово»? Это же мог совершить кто-нибудь из дворовых графа.
После рассказа Марка для меня несколько прояснился и тот вопрос, ради ответа на который я приехал в Москву: как Мусин-Пушкин допустил, что бесценное Собрание российских древностей осталось в Москве, в результате чего и погибло? Видимо, сиятельный граф был таким же самоуверенным патриотом, как Ростопчин, ему до последнего момента даже в голову не могло прийти, что Москва будет сдана французам. Когда же участь Москвы была решена, спасать Собрание древностей было уже поздно.
Но граф мог спасти самое ценное, то же «Слово о полку Игореве». Почему он не сделал этого? Мусин-Пушкин не мог не понимать, какое важное звено в истории русской литературы представляет собой «Слово». Его нельзя было подвергать даже малейшей опасности, а между тем граф оставляет его в Москве, к которой подходят войска неприятеля.
Чем дольше я думал об этом, тем больше поведение графа настораживало меня. Своими сомнениями я поделился с Марком, но он тоже не смог объяснить этот непонятный поступок Мусина-Пушкина.
Я попросил рассказать о загадке Семлевского озера, которая так неожиданно переплелась с тайной гибели «Слова о полку Игореве». Марк не заставил себя уговаривать и охотно углубился в историю, которую в силу своего профессионального интереса знал досконально:
– Наполеон простоял в Москве 39 дней и потерял за это время 70 тысяч солдат, то есть больше, чем в Бородинском сражении. Я уже говорил, что сдача Москвы была неожиданностью для большинства русских, поэтому здесь остались огромные ценности. Солдаты и даже офицеры пустились в мародерство. Первое время Наполеон пытался навести порядок, но убедился, что все усилия бесполезны. И грабеж превратился чуть ли не в главное занятие всей французской армии. Об этом в своих воспоминаниях писали сами участники русского похода...
Марк снял с полки книгу большого формата, нашел нужную страницу и прочитал отрывок из воспоминаний француза Сегюра:
– «Когда Наполеон возвращался из Кремля, ему загораживали дорогу длинные вереницы мародеров, беспорядочные группы солдат, шумно толпившиеся около входов в подвалы, около дворцов, лавок и церквей, которым угрожал огонь и двери которых они пытались взломать. Движение императора затруднялось встречавшимися на пути обломками разнообразной мебели, которую выбрасывали из окон, чтобы спасти ее от пожара, прочей богатой добычей, которую по прихоти бросали грабители. При таком беспорядке Наполеон вернулся в Москву. Он предоставил своей армии заниматься грабежом, надеясь, что поиски солдат, рассеявшихся по этим развалинам, не окажутся бесплодными... Был установлен очередной порядок мародерства, которое, подобно другим служебным обязанностям, было распределено между различными корпусами...»
– Это сообщение интересно тем, что в нем прямо говорится об организованном характере грабежа, – захлопнул Марк книгу. – В грабеже Москвы принял участие даже сам император. Некий сержант Бургонь вспоминал, что по приказу Наполеона была создана специальная рабочая команда, которая сняла золоченых орлов с кремлевских башен и крест с колокольни Ивана Великого, обитый позолоченным серебром. Таким образом, когда 19 октября французская армия вышла из Москвы, ее сопровождал огромный обоз, в котором были церковные украшения, посуда и обстановка из московских дворцов, иконы в драгоценных окладах и товары из ограбленных магазинов, сундуки золотых монет и всё, что приглянулось завоевателям. Тот же сержант Бургонь указывал, что обоз, составленный из повозок в три-четыре ряда, протянулся на целую милю. Об этом писали и другие участники похода, в том числе Стендаль, которому с большим трудом удалось выбраться из сгоревшей Москвы. Как военный интендант он, вероятно, хорошо знал, какие ценности были вывезены отсюда, однако в своих письмах из России и в последующих статьях о Наполеоне и русском походе не написал об этом, – с осуждением в голосе сказал Марк.
Я хотел заметить ему, что оставленные Стендалем романы гораздо важнее, чем письма из Москвы с подробным изложением результатов грабежа, но промолчал. Как следователь, он имел свой, профессиональный взгляд даже на Стендаля.
– В судьбе французской армии, – продолжил Марк, – обоз сыграл роковую роль: он замедлил ее продвижение вперед и ослабил способность к активным оборонительным действиям. Армия превратилась в толпу, и каждый думал только о том, как бы довезти, донести наворованное до дома.
– Неужели Наполеон не понимал этой опасности?
– По-настоящему он понял ее только 25 октября, после сражения при Малом Ярославце, когда русские войска отрезали ему дорогу на Калугу. Наполеон приказал сжечь всё, что мешало дальнейшему продвижению армии, были взорваны даже артиллерийские снаряды, а освободившиеся повозки отдали раненым, количество которых росло с каждым днем, с каждым нападением партизанских и казачьих отрядов.
– Так, может, уничтожению подверглись и московские трофеи? А что нельзя было уничтожить, просто бросили на дороге?
– Во-первых, нет никаких сведений, что такие ценности были обнаружены русскими, которые шли буквально по пятам французов. Во-вторых, некоторым трофеям, вроде золоченых орлов с кремлевских башен, Наполеон придавал символическое значение. Оставить их врагу он не мог хотя бы из тщеславия, по которому и так был нанесен русскими самый болезненный удар. В-третьих, даже после такого сокрушительного поражения честолюбивый Наполеон не терял надежды взять реванш и вернуться в Россию победителем. Тогда московские трофеи получили бы еще более высокое, знаменательное значение. Все эти обстоятельства свидетельствуют, что в сложившейся ситуации у Наполеона вполне могла возникнуть мысль о тайнике, где можно спрятать награбленные сокровища.
Я согласился с Марком – логику его рассуждений было трудно опровергнуть.
– Судя по всему, окончательное решение о тайнике Наполеон принял в районе Вязьма–Семлево. Участник похода врач Роос вспоминал, что даже знамена были сняты с древков и розданы самым крепким и выносливым солдатам, – так вероятно было полное окружение армии русскими. И тут на пути французов попадается Семлевское озеро – глубокое, с илистым дном, по берегам густые леса. Наполеон понимает, что, возможно, представилась последняя возможность спрятать сокровища, пока они не попали в руки неприятеля, завтра будет поздно. По приказу Наполеона были построены большие плоты, трофеи упаковали в ящики и тюки из холстины, и специальная команда утопила их посреди озера. Второго похода на Россию у Наполеона не получилось, и сокровища остались на дне Семлевского озера до наших дней.
– Все доказательства о существовании тайника – косвенные. Ты не привел ни одного прямого свидетельства.
– В этом нет ничего удивительного – Наполеон сделал всё возможное, чтобы тайна Семлевского озера осталась неразгаданной, поэтому упоминание о тайнике ни в какие официальные французские документы не попало. Исполнители этой операции могли очутиться в плену и рассказать о тайнике, поэтому возможно, что вместе с тайником они тоже остались на дне озера, о спрятанных сокровищах знали только ближайшие сподвижники Наполеона. Вот уже несколько лет группа энтузиастов ведет поиск тайника. Специальная аппаратура показала наличие на дне Семлевского озера металла, но окончательно вопрос о сокровищах не решен. Я считаю, поиски надо продолжать...
Решение загадки наполеоновского тайника было на дне Семлевского озера, судьба «Слова о полку Игореве» решилась в доме Мусина-Пушкина. И мне еще сильнее захотелось своими глазами увидеть этот дом, из которого оно исчезло или в котором погибло. Марк вызвался сопровождать меня.
День был прохладный, но тихий, и мы решили отправиться пешком, благо дом Мусина-Пушкина находился недалеко. Облака еще не полностью затянули небо, иногда между ними проглядывало солнце, на короткое время просветляя озабоченные лица прохожих, боязливо посматривавших – не хлынет ли дождь.
Я читал старинные, выразительные названия московских улиц, разглядывал попадавшиеся по дороге уютные особняки за вычурными оградами, приземистые церкви с куполами-луковками, и рассказ Марка о пожаре 1812 года дополнялся живыми, реальными деталями. Представлялось, как по этим самым улицам, окутанным дымом пожаров, на белом коне проезжал Наполеон со свитой. Из раскрытых настежь дверей пьяные французские солдаты выносили позолоченные канделябры и иконы в серебряных окладах, зеркала в резьбе и затейливые ларцы, штыками вырезанные из рам картины французских и голландских мастеров, старинные чарки, ковши и потиры, шитые золотом и бисером воздуха, орари, покровцы.
Вот со звоном вылетело окно на втором этаже. Из него на мостовую посыпались толстые книги в кожаных переплетах, вырванные листы бумаги подхватило ветром и разнесло по улице. Под ноги коню Наполеона упала какая-то рукопись в древнем переплете. Конь шарахнулся назад, но всадник властно осадил его, что-то сказал офицеру из свиты. Тот ловко спешился, поднял тяжелую рукопись и раскрыл ее на первой странице – ветхой и пожелтевшей от времени.
«Книга глаголемая Гранограф, рекши начало письменам царских родов от многих летописец», – вслух, по слогам, с трудом прочитал офицер старинную вязь названия и перевел ее Наполеону. Император что-то высокомерно и брезгливо сказал, на лицах сопровождавших его офицеров, одетых в яркие, пестрые мундиры, засияли дежурные, подобострастные улыбки. Офицер суетливо перелистал рукопись, нашел другое заглавие: «Слово о полку Игореве, Игоря Святославля, внука Ольгова...»
Переведя этот заголовок на французский, офицер что-то возбужденно объяснил Наполеону, показывая то на разграбленный дом, то на рукопись. Император досадливо махнул рукой и тронул коня шпорами. Следом за ним по улице, над которой все еще летали листы бумаги, поскакала свита.
Офицер подбежал к своему коню, сунул рукопись в кожаную сумку, притороченную к седлу, и помчался догонять свиту, впереди которой в темном сюртуке и треуголке ехал коротконогий упитанный человек, провозгласивший себя императором. Прежде чем завернуть за угол, офицер обернулся и увидел, как из окон особняка вырвались клубы дыма...
Всё это наглядно представилось мне у дома на Спартаковской улице, когда-то принадлежавшего Мусину-Пушкину. Здание не было «превращено в пепел», как об этом писал Калайдович, оно сохранялось, хотя и после многочисленных перестроек, возведения еще одного этажа.
Интересно было узнать историю этого дома. Когда я сказал об этом Марку, он неожиданно для меня заговорил уверенно и бойко, на манер опытного московского экскурсовода:
– Разгуляй-площадь лежала на пересечении старой Стромынской дороги и новой, ведущей в Немецкую Слободу. Место было шумное, оживленное. Еще в семнадцатом веке здесь появился первый кабак, о котором один из иностранных путешественников писал: «Перед городом есть у них общедоступное кружало, славящееся попойками». По этому кабаку площадь и получила свое удалое, разухабистое название – Разгуляй. В середине восемнадцатого века здесь, где позднее встал дом Мусина-Пушкина, находился двор обер-гофмейстера и генерал-аншефа Шепелева. Затем он перешел к семейству Брюс, из которого происходила жена Мусина-Пушкина. Двор, полученный ею в приданое, занимал около ста гектаров и был застроен небольшими деревянными зданиями. Этот дом по заказу Мусина-Пушкина в самом начале XIX века построил известный архитектор Казаков. Москвичи поговаривали, что дом был с секретом, с тайниками в стенах и глубокими подвальными помещениями непонятного назначения. Так ли было на самом деле, сейчас, после всех переделок, судить трудно.
Я удивился, откуда у Марка столько информации только по одному зданию? Спросил его об этом. Оказалось, утром он успел заглянуть в справочник по Москве, откуда и почерпнул эти сведения.
Словно пытаясь увидеть сиятельного графа Мусина-Пушкина, я напряженно вглядывался в окна этого исторического особняка, в котором решилась судьба «Слова о полку Игореве». Здесь работал над своей «Историей государства Российского» Карамзин, бывал поэт Жуковский, сделавший поэтический перевод повести о князе Игоре, собирались издатели «Слова» Малиновский и Бантыш-Каменский. Вспомнились их портреты в ризнице Спасо-Преображенского собора. Утомленный многотрудной работой Карамзин смотрел пристально и подозрительно. Сын русского помещика и пленной турчанки Жуковский был на портрете мудр и доброжелателен. Малиновский походил на важного, неприступного сановника, взгляд острый и пронизывающий. Бантыш-Каменский рядом с ним выглядел кротким, углубленным в себя ученым. Кто из них знал подлинную историю «Слова о полку Игореве»? Или Мусин-Пушкин рассказал Калайдовичу всю правду и ничего кроме правды?
В этом доме хранился практически весь тираж первого издания «Слова». И опять возникал вопрос: почему такой небольшой тираж в 1200 экземпляров не разошелся? Сразу после издания книги в «Московских ведомостях» трижды печаталось объявление о ее продаже в лавках купца Кольчугина на Никольской улице. Почему граф оставил книги у себя? Что сдерживало его?
Есть ли хоть какие-то основания предполагать, что, единственный список «Слова о полку Игореве» не сгорел, а ему выпала другая, более сложная судьба, один из вариантов которой представился мне здесь, возле этого старинного дома?
Нам удалось побродить по многочисленным коридорам особняка, где разместился Московский инженерно-строительный институт. И здесь нашлись люди, которые с любовью и интересом относились к «Слову», знали, что в этом здании хранился и погиб уникальный список. Впрочем, и тут не все верили в гибель списка. Нам рассказали, что в то время, когда в здании размещалась гимназия, среди ее учащихся и преподавателей ходила легенда, будто в тайниках особняка остались наиболее ценные экспонаты Собрания российских древностей, и даже делались попытки отыскать эти тайники. Может, легенда имела под собой какие-то серьезные основания? Но вряд ли Мусин-Пушкин, так глубоко переживавший гибель своего собрания, оставил бы в тайниках что-то ценное.
И все-таки мне упрямо не верилось, что список, найденный Мусиным-Пушкиным, погиб. Известно высказывание его внучки Мещерской, опубликованное в начале века, что список «Слова» не мог сгореть в Московском пожаре двенадцатого года, потому что находился в то время у Карамзина.
Естественно возникал вопрос – почему список не объявился потом, после освобождения Москвы и изгнания Наполеона? Возможно, в сумятице забот и дел, вызванных наполеоновским нашествием, список «Слова» просто-напросто затерялся в бумагах и до сих пор ждет своего следующего открывателя?
Часть Собрания российских древностей находилась в имении Мусина-Пушкина Иловна под Ярославлем. Может, список «Слова» хранился там, и искать его надо на ярославской земле?
И о другом подумалось мне, когда мы с Марком покидали дом Мусина-Пушкина. Неужели «Слово» дошло до нашего времени только в одном списке? Ведь следы его влияния находят на протяжении нескольких столетий истории, начиная с Псковского Апостола 1307 года и кончая просвещенным восемнадцатым веком. Нет, не верилось, что все списки «Слова о полку Игореве» были превращены в пепел.
