– Настало самое время привлечь к нашему расследованию последнего свидетеля...
Пташников произнес эту фразу таким тоном, словно его последний свидетель стоял за дверью.
– Барон Христофор Христиан Дабелов был приглашен в старейший Дерптский университет из Германии, из Мекленбург-Шверинского герцогства. В университете читал курс гражданского права, одновременно изучал лифляндское частное право, интересовался фондами прибалтийских архивов. И вот из Пярну профессор получил среди прочих документов записки какого-то пастора, в которых тот на двух листах бумаги перечислял редкие греческие и латинское книги, виденные им в библиотеке русского царя...
Это сообщение краеведа, как я заметил, не удивило Окладина, видимо, он знал о Дабелове и его находке.
– Опись начиналась так: «Сколько у царя рукописей с Востока. Таковых было всего до 800, которые частию он купил, частию получил в дар. Большая часть суть греческие, но также много и латинских...» И далее пастор перечислял такие шедевры древней литературы, как произведения Цицерона и Вергилия, комедии Аристофана и стихи Пиндара, оратории и поэмы Кальвуса, иcтории Тацита и Полибия.
Ожидая услышать имя Веттермана, я поинтересовался у краеведа, как звали пастора.
– Его имени Дабелов не запомнил или не разобрал, но это не Веттерман. И неудивительно – ведь в «Ливонской хронике» ясно написано, что он отказался заниматься переводом.
– А почему вы считаете, что за это взялся автор описи?
– Он сам называет две книги, которые переводил: «Ливиевы истории» и «Светониевы истории о царях». А в конце списка сделал примечание: «Сие манускрипты писаны на тонком пергаменте и имеют золотые переплеты. Мне сказывал также царь, что они достались ему от самого императора и что он желает иметь перевод оных, чего, однако, я не был в состоянии сделать». Императором здесь, конечно, назван последний византийский император Константин Палеолог. Таким образом, еще раз подкрепляется версия о том, что библиотека московских государей началась с книг, привезенных Софьей Палеолог – будущей женой Ивана Третьего.
Я спросил, где теперь находится обнаруженный Дабеловым список.
– Сняв с него копию, профессор отправил список назад в Пярну. Позднее список искали в Пярнском архиве, но не нашли, он исчез. И поползли слухи, что Дабеловский список – подделка.
Всё время, пока мы с краеведом говорили о сообщении Дабелова, Окладин молчал и только сейчас невозмутимо произнес:
– Вполне естественная реакция.
– Профессор Дабелов совсем не похож на мистификатора – напечатав список в дерптском юридическом справочнике, известности он не получил да и не стремился к ней, иначе приложил хотя бы какие-то усилия, чтобы привлечь к своей статье внимание, – опять загорячился краевед.
– Найти такой важный документ и не записать имени его автора – это не похоже на серьезного ученого, – парировал Окладин.
– Дабелову была хорошо известна «Ливонская хроника». Если бы он был ловким мистификатором, то обязательно «вспомнил» бы имя пастора, лишив скептиков вроде вас последнего козыря.
– Список исчез – разве это не странно?
– Осталась копия. Кроме того, в пользу подлинности списка профессора Дабелова есть одно обстоятельство, которое вам не опровергнуть, – в нем указаны произведения, о которых тогда еще никто не знал, сведения о них появились спустя годы. Например, упоминаются поэмы Кальвуса, известного в то время лишь как оратора. Он считался соперником Цицерона, о его поэмах узнали позднее. Там же были указаны Пиндаровы стихотворения, а их нашли в Ливийской пустыне только в 1905 году.
Окладин никак не прокомментировал это сообщение, и Пташников возбужденно продолжил, размахивая руками, будто отбиваясь от пчел:
– В списке Дабелова что ни название, то откровение. Взять «Юстианов кодекс конституций и собрание новелл». О новеллах Юстиана до этого и слыхом не слыхивали. То же самое можно сказать о восьми книгах сочинения Цицерона «Историарум», о какой-то поэме Вергилия. К сожалению, Дабеловский аноним – так называют неизвестного пастора – не указал, какие тома истории Тацита видел он в царской библиотеке, что за «Аристофановы комедии» хранились там, о каких именно томах «Поливиевой истории» идет речь. Обидно, но из 800 книг, которые находились в царской библиотеке, он записал только несколько десятков. Но и то, что указал Дабеловский аноним, говорит само за себя, – список не может быть поддельным. Следовательно, царская книгохранительница – не миф, не легенда, а историческая реальность. Кроме Максима Грека и Иоганна Веттермана ее видел еще один человек – неизвестный пастор. Делались попытки расшифровать Дабеловского анонима. Выяснили, что во времена Грозного в Дерпте было всего три пастора, установили их имена, но дальше дело не сдвинулось.
Тут в разговор опять вступил Окладин:
– И на этом, значит, история Дабеловского списка закончилась? – прищурив глаза, пытливо посмотрел он на краеведа.
– Ну, в целом – да, – поколебавшись мгновение, ответил Пташников.
– А почему, интересно, вы не рассказали, что этот список видел археолог Стеллецкий, посвятивший поискам библиотеки массу усилий и несколько лет жизни?
Я посмотрел на Пташникова с недоумением – что заставило его скрыть еще одного свидетеля, видевшего опись царской библиотеки?
С каким-то внутренним усилием краевед объяснил нам:
– Действительно, еще перед первой мировой войной в Пярну приехал по заданию Московского археологического общества и Архива министерства юстиции археолог Стеллецкий. В своем дневнике он записал потом, что якобы обнаружил виденный Дабеловым список, вроде бы даже разглядел внизу подпись пастора Веттермана. Стеллецкий торопился, не успел целиком скопировать опись и уехал из Пярну, чтобы вернуться потом и сфотографировать эту находку. Но вскоре началась первая мировая война, затем революция. Когда Эстония стала советской, археолог снова собрался в Пярну, однако опять помешала война – Великая Отечественная...
Теперь я понял, почему краевед сразу не рассказал о свидетельстве Стеллецкого, – даже в самом осторожном изложении краеведа оно выглядело неправдоподобно.
Когда я высказал эту мысль вслух, Окладин согласился со мной:
– Видимо, Стеллецкому очень хотелось найти этот список, вот и выдал желаемое за действительное. Доказывая существование легендарной библиотеки московских государей, наш уважаемый Иван Алексеевич занимается тем же самым – выдает желаемое за действительное, – вроде бы даже с сочувствием проговорил Окладин.
– Царская книгохранительница – исторический факт! – непримиримо заявил Пташников. – Просто ее не нашли.
– Ладно, представим, что библиотека московских государей существовала, – уступил Окладин. – Но вспомните, сколько пожаров, войн, мятежей и других потрясений было на русской земле с тех пор, как ее показали ссыльным ливонцам. Библиотека могла уцелеть только чудом, а я в чудеса не верю. Перевод книгохранительницы из Москвы в Александрову Слободу тоже не спас бы ее от гибели – после польской интервенции от Слободы остались одни развалины и пожарища. Библиотека сгорела бы в первую очередь.
– Она была под землей.
– Слабое утешение. Если библиотека существовала, в чем я сомневаюсь, то погибла, и искать ее бессмысленно – нет ни одного доказательства, что она уцелела. А самое главное – нет убедительных свидетельств в пользу ее существования. Ее поисками, как правило, занимались люди, склонные к домыслам и преувеличениям, вроде Стеллецкого. История с Дабеловским списком, который археолог якобы видел, лишний тому пример.
– Существование библиотеки московских государей признавали такие серьезные, добросовестные ученые, как Вальтер Фридрих Клоссиус – профессор правоведения того самого Дерптского университета, в котором до него преподавал Дабелов. Он полностью поверил в подлинность Дабеловского списка, специально для поисков библиотеки московских государей предпринял поездку в Россию, искал следы древней книгохранительницы в Московской патриаршей библиотеке, в библиотеке Архива министерства иностранных дел. Впрочем, туда его не пустили. В то время директором архива был известный архивариус Алексей Федорович Малиновский – один из тех ученых, которому мы обязаны первым изданием «Слова о полку Игореве». Еще при Екатерине Второй в Москве появился немецкий ученый-эллинист Христиан Фридрих Маттеи, занимавшийся изучением русских книгохранилищ. Так вот, позднее, после его смерти, обнаружилось, что он похитил из русских библиотек свыше шестидесяти книг, которые потом оказались в Германии. Малиновский прекрасно знал историю с Маттеи и, видимо, по этой причине не допустил в архив Клоссиуса, объявив архив запечатанным.
– Видимо, Клоссиус тоже не показался ему серьезным, достойным доверия ученым, – сказал Окладин.
– У Малиновского не было никаких оснований сомневаться в порядочности Клоссиуса, просто он действовал по русской поговорке «Береженого бог бережет».
Я спросил краеведа, на чем же остановился Клоссиус в своих поисках царской книгохранительницы.
– В Москве он не обнаружил ее следов, тогда обратился в Успенский монастырь Александровой Слободы. Там нашлось всего около двадцати книг, которые к царской книгохранительнице никакого отношения не имели. И Клоссиус пришел к выводу, что богатейшее книжное собрание «не смогло спастись от гибельных опустошений, испытанных Россией в прежние времена. Оно исчезло, не оставив после себя никаких следов, и все старания получить какие-нибудь сведения о нем остались тщетными».
– Пожалуй, я соглашусь с вами, что Клоссиус действительно был добросовестным ученым, – он сделал честный и прямой вывод о бессмысленности поисков библиотеки, – сказал Окладин.
– Но заметьте – он так и не усомнился в ее существовании, хотя и потратил на ее поиски около семи лет.
– После семи лет безуспешных поисков трудно признаться даже самому себе, что силы и время потрачены впустую, в погоне за призраком.
– В этот «призрак» и после Клоссиуса верили серьезные европейские ученые. Так, в 1891 году в Россию приехал приват-доцент Страсбургского университета Эдуард Тремер, который тоже искал в Москве загадочную книгохранительницу.
– И тоже безуспешно, – вставил Окладин.
– Эдуард Тремер расширил район поисков. Кроме Патриаршей библиотеки и библиотеки Архива министерства иностранных дел, в которую ему, не в пример Клоссиусу, удалось попасть, он работал в книгохранительницах Печатного двора и Чудова монастыря, в Успенском соборе и в Троице-Сергиевой лавре. Книг из библиотеки московских государей он не нашел, но предпринятые им поиски нельзя назвать напрасными, они сыграли свою положительную роль.
– Как вас понимать? – недоуменно посмотрел я на краеведа.
– Безрезультатность поисков во всех известных книгохранилищах доказывала, что библиотека не была разграблена, не разошлась по другим библиотекам, а до сих пор лежит в своем тайнике. В этом был уверен Тремер, под конец поисков в Московском Кремле он заявил: «Наука поздравит Россию, если ей удастся отыскать свой затерянный клад».
«Затерянный клад», – мысленно повторил я следом за Пташниковым и вспомнил о необычном отделе МВД, в котором работал мой школьный приятель Марк Лапин. Нет ли информация о библиотеке Ивана Грозного в их картотеке исчезнувших сокровищ?
– Недавно была выдвинута еще одна версия, касающаяся истории Дабеловского списка, – продолжил Пташников свои показания. – Почему этот список всё время подвергался сомнению? Из-за несоответствия между его содержанием и формой – он включал в себя прямо-таки сказочные книжные сокровища, что свидетельствовало о высокой культуре его составителя, и вместе с тем список был выполнен на грубом нижненемецком диалекте, а это никак не совмещалось с образованностью автора. Вот и появилось предположение, что Дабеловский список был составлен гораздо раньше, чем библиотеку видел Веттерман, еще до того, как сложился единый немецкий литературный язык.
– Мало проку в предположениях, построенных на песке, – небрежно бросил Окладин. – Нужны конкретные доказательства.
– Еще в 1526 году посол Василия Третьего Герасимов сообщил итальянскому писателю Павлу Иовию об имевшемся в Москве переводе «Истории римских цезарей». Некоторые исследователи подразумевают под этой книгой историю Светония, – то есть историю, переведенную автором Дабеловского списка. Таким образом, если принять во внимание сообщение Герасимова, получается, что автор Дабеловского списка видел библиотеку московских государей до 1526 года. Кстати, вспомните – автор списка не называет имени Грозного. А «царем» ливонцы называли еще Василия Третьего, претендовал на это звание и Иван Третий. Значит, неизвестный пастор мог видеть библиотеку античных книг почти сразу, как Софья Палеолог привезла их в Москву. Одновременно проясняется еще одна загадка – почему Иоганн Веттерман и другие ливонцы отказались заниматься переводом книг из библиотеки Грозного, – позднеантичные тексты трудны для перевода: не было разделения слов и знаков препинания, буквы имели усложненную форму и так далее. Всё это было не под силу даже образованному Веттерману – античные книги в то время были доступны для перевода только небольшому кругу ученых...
Версия о более раннем происхождении Дабеловского списка и впрямь разрешала многие неясности, связанные с историей загадочного документа. Но почему его длительные поиски окончились безуспешно?
У Пташникова был готов ответ и на этот вопрос:
– Список искали в Пярну. Но Дабелов не совсем серьезно отнесся к обнаруженному им документу, даже фамилию автора не разобрал. Поэтому он мог перепутать и город, откуда получил список. Ясно одно – его надо иcкать в прибалтийских архивах: или в Тарту, где работал Дабелов, или в Риге, или где-нибудь поблизости. Как уже отмечалось, описи многих архивов весьма лаконичны и неполны. Действительно, в прошлом веке в достоверности Дабеловского списка сомневались даже такие страстные защитники существования библиотеки московских государей, как Лихачев и Соболевский. Первый прямо назвал его подделкой, а второй относил к малодостоверным источникам. Так вот, если предположить, что список был составлен гораздо раньше, чем царскую книгохранительницу видел Веттерман, то с Дабеловского списка снимаются последние подозрения. Уже в наши дни для поисков библиотеки Ивана Грозного была создана целая комиссия, которую несколько лет возглавлял академик Тихомиров. «Библиотека московских государей с греческими и латинскими рукописями – это факт, не подлежащий сомнению», – сделал он вывод, с которым невозможно не согласиться. Следовательно, поиски надо продолжать.
Сделав паузу, краевед изложил еще одно свидетельства в пользу существования царской библиотеки:
– В первую блокадную зиму 1942 года в Ленинграде от голода умер археограф Николай Николаевич Зарубин – большой знаток древнерусской письменности. После смерти ученого в его бумагах обнаружили два экземпляра машинописной работы, датированной еще 1938 годом, на первой странице был напечатан заголовок: «Библиотека Ивана Грозного и его книги». Оказалось, что этот серьезный ученый, опираясь исключительно на документальные свидетельства, постарался реконструировать состав царской библиотеки. Очень небольшим тиражом работа Зарубина была опубликована. Мне удалось ее купить, – краевед вынул с полки тоненькую книжицу в мягком желтом переплете, перелистав несколько страниц, прочитал: «Собственно, в существовании библиотеки как у великого князя Василия Ивановича, так и у Ивана Грозного никто из исследователей никогда не сомневался. Однако поскольку в настоящее время ее нет, предпринятые же в конце XIX века розыски входивших в ее состав книг и, в частности, греческих рукописей успехом не увенчались, вопрос подымался лишь о том, в каких размерах следует предполагать эту библиотеку, и располагала ли она более или менее значительным собранием книг иноязычных. К сожалению, сохранившиеся официальные документы, в которых можно было бы рассчитывать найти сведения о библиотеке Грозного, почти никакими данными на этот счет не располагают... Вопрос о том, что сталось с библиотекой Грозного, решается различно... Надо, однако, заметить, что достоверных известий о гибели царской библиотеки при каком-либо пожаре в летописях не встречается. Нет прямых указаний и на то, что она была разграблена или увезена поляками целиком в Польшу. Отсюда предположение о хранении библиотеки в подземном тайнике приобретает значительную степень вероятности».
Пташников покосился на Окладина, но выражение лица историка осталось невозмутимым.
– Собственно статья занимает сорок страниц текста, а дальше следуют два приложения, – продолжал краевед. – Первое называется «Алфавитный перечень книг, известных с именем Ивана Грозного», второе – «Анонимная опись библиотеки Ивана Грозного XVI века, открытая профессором Дабеловым». В состав книг, имевшихся у Грозного, включены книги из семи источников: обнаруженные при описях его имущества и архива, переписанные по заказу царя, переданные ему разными лицами, взятые им на время со стороны, пожертвованные царем в церкви, монастыри или пожалованные частным лицам, лично ему принадлежавшие и разыскиваемые у царя его современниками.
Я спросил краеведа, сколько книг насчитывает этот перечень.
– Зарубин включил в него 154 книги, но их было значительно больше. Так, под тремя номерами значатся все греческие, еврейские и латинские книги, о которых свидетельствовал Веттерман. Кроме того, по какой-то причине не вошли послания Курбского, а они, несомненно, были в библиотеке Грозного. Сделаны и другие пропуски, но, как считают специалисты, в целом Зарубин дал верное представление о составе библиотеки, а главное – убедительно доказал несостоятельность позиции скептиков вроде Белокурова, утверждавших, что библиотеки не было вовсе.
– Личная библиотека у Грозного была, с этим никто не спорит, – сдержанно сказал Окладин. – Другое дело – ее фантастический состав и сказочные размеры.
Испугавшись, что краевед и историк опять затеют спор, я поинтересовался у Пташникова, как Зарубин представлял себе дальнейшую судьбу царской книгохранительницы.
– Он подробно рассмотрел три версии. Первая – библиотека погибла во время московских пожаров. Вторая – в Смутное время ее разграбили поляки. Третья – она не пострадала ни от пожаров, ни от грабителей, поскольку хранилась в подземном тайнике. Сам Зарубин высказался в пользу последней версии, так как при пожарах 1571 и 1611 года Московский Кремль уцелел, а о том, что библиотека была разграблена или вывезена поляками, нет никаких документальных свидетельств. Не исключил он и такой вариант, что библиотека была перевезена в Вологду, в каменные палаты, специально построенные для ее хранения.
– Как отнесся Зарубин к книге Белокурова?
– Весьма критически. Он не согласился с тем, что книгой Белокурова был положен конец полемике по поводу библиотеки Ивана Грозного. В действительности, как считал Зарубин, каждый из участников спора «остался при своем мнении, не будучи опровергнут доводами противника, полемика же прекратилась просто из-за отсутствия фактического материала».
– В любом случае работу Зарубина нельзя рассматривать в качестве доказательства существования библиотеки Ивана Грозного – это всего лишь предположение о составе книжного собрания, которое могло быть у царя, не больше, – сухо вымолвил Окладин. – Есть у вас другие, более веские доказательства существования этой мифической библиотеки?
