В № 2 журнала «Русь» за 1991 год был опубликован материал «Тяжкий и кровавый опыт» с подзаголовком «Дело Бориса Савинкова», который также открывался написанным мною предисловием.
Борис Савинков – один из тех деятелей русской революции, знакомство с личностью которого помогает понять трагическую судьбу России, ее тяжкий и кровавый опыт. Мало кто знает, что видный эсер-террорист, создатель антисоветского Союза защиты Родины и Свободы начинал как социал-демократ и в ссылке написал статью, в которой одним из первых заговорил о необходимости создания для свержения существующего строя единой, сильной и дисциплинированной организации революционеров. Эту статью за живость и искренность похвалил Ленин, но так получилось, что именно борьбе с партией, к созданию которой призывал, Савинков отдал все свои силы и, при невыясненных обстоятельствах, погиб в этой борьбе.
В основу публикации «Тяжкий и кровавый опыт» положена книга «Дело Бориса Савинкова», вышедшая в Москве в 1924 году, но много лет, буквально до последнего, «перестроечного» времени, находившаяся в списке книг, не разрешенных к свободному допуску.
Судебные документы по делу Бориса Савинкова приведены с некоторыми, незначительными сокращениями, также сюда не включены письменные показания арестованного и обвинительное заключение по его делу, основные моменты, которых нашли отражение в ходе судебного процесса, а из приговора оставлена только заключительная часть.
Вот что конкретно сказал Савинков в своем последнем слове:
«С удите, как хотите, и делайте со мною, что хотите. Но я вам говорю: после тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, – борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие и многие другие, – я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовками за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть, и никакой другой. И каждому русскому, каждому человеку, который любит Родину свою, я, прошедший всю эту кровавую и тяжкую борьбу с вами, я, отрицавший вас как никто, – я говорю ему: если ты русский, если ты лю-бишь Родину, если ты любишь свой народ, то преклонись перед рабочей и крестьянской властью и признай ее без оговорок. Вот то, что я вам говорю. И я имею право это сказать, ибо рассказал вам, каким путем я к этому пришел. Что я могу еще прибавить? Мне нечего прибавить к тому, что я сказал. Я могу сказать еще только одно. Вы будете выносить ваш приговор. Я не ищу никакого снисхождения, но я прошу вас помнить, – и пусть революционная совесть ваша напомнит вам об этом, – что перед вами стоит честный человек, который никогда лично для себя ничего не хотел, который не раз, и не два, и не десять раз лез головой в петлю за русский рабочий народ и отдал свою молодость на это. Пусть ваша революционная совесть напомнит вам, что для того, чтобы я здесь, Борис Савинков, сказал вам то, что я говорю, что я признаю безоговорочно Советскую власть, для этого нужно было мне, Борису Савинкову, пережить неизмеримо больше того, на что вы можете меня осудить… Я уже сказал, что я знаю ваш приговор и не думаю о нем. Я думаю о другом. Я боюсь только одного, – потому что, как я сказал, с этим тяжко жить, с этим еще тяжелее умирать, – я боюсь только того, что найдутся в России крестьяне или рабочие, которые не поймут меня, которые не поймут моей жизни и которые подумают, что я был врагом народа. Вот это – неправда. Я заблуждался. Я сделал роковую ошибку в начале. Почему? Я уже объяснил. Я в дальнейшем боролся против вас, исходя из этой ошибки. Что делать, судьба дала мне неукротимую энергию и сердце революционера. Вот я и шел до тех пор, пока не убедился в своей ошибке. Это было не сейчас, не здесь, а больше года назад в Париже. Вот я только об этом и думаю, только этого и боюсь, ибо не был я врагом народа, И вся моя мечта, вся моя жизнь была в том, чтобы до последнего моего вздоха послужить ему».
«По совокупности» преступлений Савинков был приговорен Военной Коллегией Верховного Суда к расстрелу с конфискацией всего имущества. Но далее в приговоре говорилось следующее:
«Принимая, однако, во внимание, что Савинков признал на суде всю свою политическую деятельность с момента октябрьского переворота ошибкой и заблуждением, приведшим его к ряду преступных и изменнических действий против трудовых масс СССР, принимая далее во внимание проявленное Савинковым полное отречение и от целей, и от методов контрреволюционного и антисоветского движения, его разоблачения интервенционистов и вдохновителей террористических актов против деятелей Советской власти и признание им полного краха всех попыток свержения Советской власти, принимая далее во внимание заявление Савинкова о его готовности загладить свои преступления перед трудящимися массами искренней и честной работой на службе трудовым массам СССР, Верховный Суд постановил ходатайствовать перед Президиумом Центрального Исполнительного Комитета СССР о смягчении настоящего приговора».
29 августа 1924 года Президиум ЦИК удовлетворил это ходатайство и заменил высшую меру наказания лишением свободы сроком на 10 лет. Через несколько месяцев Савинков написал письмо Дзержинскому:
«Гражданин Дзержинский, я знаю, что Вы очень занятый человек. Но я все-таки Вас прошу уделить мне несколько минут внимания. Когда меня арестовали, я был уверен, что может только два исхода. Первый, почти несомненный, – меня поставят к стенке, второй – мне поверят и, поверив, дадут работу. Третий исход, т.е. тюремное заключение, казался мне исключительным; преступления, которые я совершил, не могут караться тюрьмой, «исправлять» же меня не нужно, – меня исправила жизнь. Так и был поставлен вопрос в беседах с гр.гр. Менжинским, Артузовым, Пиляром: либо расстреливайте, либо дайте возможность работать, я был против вас, теперь я с вами; быть серединка на половинку, ни «за», ни «против», т.е. сидеть в тюрьме или сделаться обывателем, я не могу.
Мне сказали, что мне верят, что я вскоре буду помилован, что мне дадут возможность работать. Я ждал помилования в ноябре, потом в январе, потом в феврале, потом в апреле. Теперь я узнал, что надо ждать до партийного съезда, т.е. до декабря–января. Позвольте быть совершенно откровенным. Я мало верю в эти слова. Разве, например, съезд Советов недостаточно авторитетен, чтобы решить мою участь? Зачем же отсрочка до партийного съезда? Вероятно, отсрочка эта только предлог...
Итак, вопреки всем беседам и всякому вероятию, третий исход оказался возможным, я сижу и буду сидеть а тюрьме, – сидеть, когда в искренности моей едва ли остается сомнение и когда я хочу одного: эту искренность доказать на деле. Я не знаю, какой в этом смысл. Я не знаю, кому от этого может быть польза. Я помню наш разговор в августе месяце. Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных. С тех пор прошло немало времени. Я многое передумал в тюрьме и, – мне не стыдно сказать, – многому научился. Я обращаюсь к Вам, гражданин Дзержинский. Если Вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь: ведь когда-то и я был подпольщиком и боролся за революцию... Если же Вы мне не верите, то скажите мне это, прошу Вас, ясно и прямо, чтобы я в точности знал свое положение.
С искренним приветом Б. Савинков».
Это письмо было написано 5 мая 1925 года. Следующий документ, освещающий тайну гибели Савинкова, – заключение особоуполномоченного ОГПУ В.Д.Фельдмана:
«7 мая в 23 часа 30 минут осужденный Военной Коллегией Борис Савинков покончил жизнь самоубийством посредством прыжка из окна комнаты 192, находящейся в ОГПУ Лубянка, 2, на высоте 5-го этажа здания...
Произведенным расследованием обстоятельств, при которых Борис Савинков произвел этот акт, установлено:
1) Борис Савинков был доставлен в комнату № 192, упомянутую выше, с прогулки, которую он совершил в сопровождении сотрудников КРО ОГПУ Пузицкого, Сыроежкина, а также в сопровождении Сперанского. Эти же лица находились в комнате № 192, ожидая все вместе вызванных из внутренней тюрьмы конвоиров, коим сопровождавшие Савинкова лица должны были сдать его, Савинкова, для водворения его в камеру внутренней тюрьмы, где он содержался под стражей.
Ввиду теплого времени года окна комнаты № 192 были открыты. Находящиеся в комнате вели мирную беседу. Савинков подходил к окну подышать свежим воздухом и возвращался обратно. Тов. Пузицкий на минуту отлучился из комнаты за водой для питья. Сыроежкин и это время стоял у письменного стола, расположенного рядом о тем окном, в которое выбросился Савинков, Сперанский полулежал на диване, находящемся у противоположной от окна стенки с левой стороны. Савинков сидел за круглым столиком против Сперанского. В момент выхода Пузицкого и в середине разговора Савинков быстрым вскоком и прыжком в открытое окно, в течение нескольких мгновений, выпрыгнул в это окно и разбился насмерть.
2) Установлено далее, что Савинков в последнее время тяготился своим положением человека, лишенного свободы, и неоднократно высказывал мысль: либо освобождение, либо смерть. В роковой для него день, во время прогулочной поездки в Царицыно на автомобиле, заметно нервничал и т. д.
На основании изложенного считаю:
1. Если бы было окно закрыто, то, по всей вероятности, возможность такого способа самоубийства при данных условиях в комнате № 192 для Савинкова отсутствовала бы.
2. При желании Савинкова покончить жизнь самоубийством, при самой тщательной охране устранить до всех тонкостей все способы для этого не представляется возможным. А посему полагаю, что какой-либо халатности со стороны лиц, имеющих в данный момент обязанности его охранять, т.е. тт. Пузицкого и Сыроежкина, или признаков этой халатности не усматривается и дознание подлежит прекращению».
Незадолго до смерти, уже в заключении, Савинков говорил своему сыну, что ни при каких обстоятельствах не наложит на себя руки. Не поверила в самоубийство и Л.Е.Дикгоф-Деренталь, постоянно навещавшая его в тюрьме. Нет ни слова о намерении покончить счеты с жизнью в дневнике арестованного, который он регулярно вел до последнего дня.
О том, что Савинкова убили чекисты, сразу же заявила эмигрантская пресса. Это же предполагали и некоторые заключенные, одновременно с Савинковым находившиеся в Бутырской тюрьме. Придерживаясь обещания не навязывать своего мнения, редакция «Руси» предложила читателям ознакомиться с приведенными документами и попытаться самостоятельно определиться в отношении судьбы и личности Бориса Савинкова.
Так и остался невыясненным вопрос, насколько искренним был Савинков, признавший на суде Советскую власть. Что заставило его пойти на это? Страх за свою жизнь и желание сохранить ее любым способом или неожиданно проснувшееся понимание того, что его цели и методы борьбы за будущее России схожи с теми, которыми пользовались взявшие власть большевики? Кстати, уже высказывалось сомнение в том, что арест Савинкова – результат удачной операции ОГПУ: уж слишком спокойно, судя по его опубликованным воспоминаниям, воспринял он свой арест, словно давно готовился к нему. В любом случае, многие высказывания Бориса Савинкова на судебном процессе спорны, неубедительны, но некоторые из них заставляют задуматься и тех, кто называет пройденный нами путь ошибочным, и тех, кто продолжает считать его безупречным.
Тяжким и кровавым опытом назвал Савинков свою жизнь. Вероятно, эти слова можно применить и в целом к нашей послеоктябрьской истории, которая не так однозначна, как она долгие годы представлялась нам раньше. Судьба Бориса Савинкова – тому пример…
