К 75-летию Февральской революции в № 3 журнала «Русь» за 1992 год была представлена публикация «Да поможет Господь Бог России», предисловие к которой также было написано мною.
«Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия» – эти слова П. А. Столыпина часто вспоминаются в последнее время, когда наше многострадальное Отечество опять сотрясает революционная перестройка. Похоже, что эволюционный путь развития, которым в двадцатом столетии следует большинство цивилизованных стран, никак не устраивает наших политиков, им опять нужны «великие потрясения». Однако можно ли возродить Россию таким путем? На этот вопрос ответит будущее, но есть и другой способ – заглянуть в прошлое. В этом отношении Февральская революция, которой ныне исполняется 75 лет, пример уникальный, дающий почву для самых широких обобщений. Как бы ни относиться к самодержавию, нельзя не согласиться с тем, что Февральская революция стала этапом на пути к Октябрьской, отношение к которой тоже не однозначно в нашем обществе. Но это – история, которую не переделать. Настораживает другое – события Февральской революции во многом на удивление схожи с тем, что происходит в России сейчас: экономическая разруха, политическая истерия и, как следствие, государственный развал, который, как и в семнадцатом году, пытались приостановить военным путем. Схожи между собой не только события и их последствия, но и отдельные политические деятели; в обществе наблюдаются те же настроения – эйфория сменяется пессимизмом, предчувствием еще более тяжких испытаний, тоской по несовершенному, но устойчивому прошлому.
Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно ознакомиться с воспоминаниями свидетелей Февральской революции, которым журнал предоставил слово. Их воспоминания – это хронологическое продолжение «материалов к размышлению» о крушении самодержавия, опубликованных в номерах «Руси» за 1991 год.
Первый свидетель – Василий Витальевич Шульгин, один из лидеров правого крыла Государственной думы, убежденный монархист, после Октябрьской революции ставший активным организатором белого движения. Его отношение к Февральской революции однозначно негативное, он видит ее только началом трагических потрясений, которые погубят русский народ. «Да поможет Господь Бог России», – этими словами закончил Шульгин свою книгу «Дни»:
«Конституционная Империя под Самодержавным Царем» – так назвал Россию международный альманах Гота с 1906 г. «Никакой закон не может восприять силы без одобрения Государственной думы», – говорили Основные Законы. «Самодержавие мое остается при мне, как и встарь», – говорил создавший этот строй государь. Последний государь... Вот она – «Русская Конституция». Началась еврейским погромом и кончилась разгромом династии.
Я оперся на парапет. Закат вычертил за Петропавловкой кровавые плакаты. Я вспомнил, как в 1905 году, после Манифеста 17 октября, за то, что не было в нем равноправия, жиды сбросили царскую корону. И как жалобно зазвенел трехсотлетний металл, ударившись о грязную мостовую. И как десятки, сотни, миллионы русских вдруг почувствовали смертельную обиду и страх, бросились, подняли царскую корону и коленопреклоненно вернули ее царю…
Увы... прошло одиннадцать лет. И вот уже не «жидовскими происками» стала вновь падать корона. Государственная дума бросилась подхватить ее из ослабевших рук императора Николая. И поднесла Михаилу. Но Михаил не мог принять ее из рук Государственной думы. Ибо и Дума была уже – ничто. И корона покатилась... Жалобно звенит она о гранит мостовых. Но на этот раз никого не будит этот звон. Народ не бежит взволнованный и ужасный, как тогда... И пройдут месяцы, может быть, годы, вернее – долгие годы. Пока... Пока не зазвучит набат. Какой это будет год?..
Петропавловский собор резал небо острой иглой. Зарево было кроваво. Да поможет Господь Бог России...»
Второй свидетель – Владимир Дмитриевич Набоков, один из лидеров партии кадетов, после Февральской революции – управляющий делами Временного правительства, в эмиграции – член ряда антисоветских правительств. В его воспоминаниях дана яркая картина полного развала России после свержения самодержавия, показаны беспомощные попытки Временного правительства остановить этот развал. Книга «Временное правительство», из которой взяты опубликованные в журнале воспоминания, вышла в 1923 году в Москве. На мой взгляд, особый интерес представляет следующий отрывок из воспоминаний Набокова:
«В какой мере германская рука активно участвовала в нашей революции – это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного, исчерпывающего ответа. По этому поводу я припоминаю один очень резкий эпизод, происшедший недели через две в одном из закрытых заседаний Временного правительства. Говорил Милюков и, не помню, по какому поводу, заметил, что ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту. Оговариваюсь, что я не помню точных его слов, но мысль была именно такова, и выражена она была достаточно категорично. Заседание происходило поздно ночью, в Мариинском дворце, Милюков сидел за столом, Керенский, по своему обыкновению, нетерпеливо и раздраженно ходил из одного конца залы в другой. В ту минуту, как Милюков произнес приведенные мною слова, Керенский находился в далеком углу комнаты. Он вдруг остановился и оттуда закричал: «Как? Что вы сказали? Повторите». И быстрыми шагами приблизился к своему месту у стола. Милюков спокойно и, так сказать, увесисто повторил свою фразу. Керенский словно осатанел. Он схватил свой портфель и, хлопнув им по столу, завопил: «После того, как г. Милюков осмелился в моем присутствии оклеветать святое дело великой русской революции, я ни одной минуты здесь больше не желаю оставаться». С этими словами он повернулся и стрелой вылетел из залы… Конечно, все кончилось пуфом, но тяжелое впечатление осталось. Впрочем, было ли хотя одно закрытое заседание, которое бы не оставило такого впечатления».
Этот отрывок интересен тем, что здесь говорится о германских деньгах, участвующих не в Октябрьской революции (об этом сейчас написаны горы), а в Февральской! Причем это было сказано П.Н.Милюковым – одним из самых информированных людей своего времени, организатором партии конституционных демократов, занимавшем во Временном правительстве пост министра иностранных дел…
Третий свидетель – Владимир Андреевич Оболенский, член ЦК партии кадетов, до этого состоявший в социал-демократической партии и лично знавший В.И.Ленина, что не помешало ему дать большевикам и их лидерам самые резкие оценки:
«Если не ошибаюсь, в начале сентября было учреждено новое временное государственное учреждение, официально названное «Государственным совещанием», а в просторечии именовавшееся «Предпарламентом». Большевики заметно усиливались, и было ясно, что на предстоящих перевыборах Петербургского Совета они сделаются в нем, а затем и во Всероссийском Совете господами положения. При таких обстоятельствах в правительстве возникла мысль противопоставить Советам до созыва запоздавшего Учредительного собрания какой-либо суррогат народного представительства. Этот суррогат и был создан в виде «Предпарламента».
На одном из заседаний «Предпарламента», недели за две до большевистского переворота, мне пришлось единственный раз в жизни видеть и слышать Троцкого. Тогда большевики только что одержали победу на выборах в Петербургский Совет и получили в нем абсолютное большинство голосов. Близкие к осуществлению своего лозунга «Вся власть Советам!», приступив к организации восстания, они окончательно порвали с поддерживающим Временное правительство социалистическим фронтом. Свой переход от оппозиции к революции они ознаменовали демонстративным отказом от участия в «Предпарламенте». С соответствующим заявлением и выступил от своей партии Троцкий. Эта единственная речь Троцкого, которую я слышал, оставила во мне неизгладимое впечатление своей наглостью… Троцкий обвинял правительство в измене, в том, что будто армия отступила от Риги по соглашению с немцами, дабы их пропустить в Петербург для расправы с Советами. Ту же версию текущих военных событий развивал Ленин в созданной на немецкие деньги «Правде». Но он пускал эту демагогическую ложь перед анонимной аудиторией. Троцкий же ту же ложь произносил устно, зная, что никто из его слушателей, не исключая и его партийных товарищей, не принимает ее за правду. И было совершенно нестерпимо видеть его самодовольное лицо и слушать его наглую речь, предназначенную для одурачивания народных масс через наши головы.
Само собой разумеется, что большая часть членов «Предпарламента» не могла спокойно вынести такого над собой издевательства, шум и негодующие крики заглушали его слова, но он все же договорил свою речь до конца, чтобы она могла попасть в стенографический отчет и в газеты.
После речи Троцкого большевистская фракция ушла из «Предпарламента» и больше в него не возвращалась. Начались тягучие и полные тревоги октябрьские дни. Все знали, что большевики организуют восстание: они действовали открыто, не скрывая своих намерений. И хотя Керенский авторитетно заявлял, что правительство подавит всякую попытку восстания, но ему никто не верил, ибо мы хорошо знали, что войска петербургского гарнизона защищать правительство не будут».
Воспоминания Оболенского долгие годы пылились в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и только после наступления «перестройки» частично были опубликованы в журнале «Советские архивы». Обреченность Временного правительства, оказывается, не выдумка большевиков – ее чувствовали и те, кто это правительство поддерживал.
