КТО ЖЕ ВЫ, АДМИРАЛ КОЛЧАК?

В последнее время всё ярче проявляется тенденция переписать историю гражданской войны в России таким образом, чтобы представить поражение белого движения не как результат его слабости, а как следствие коварности большевиков. При этом интересно то, что финансирование белых армий из-за рубежа уже не считается чем-то позорным, заслуживающим осуждения, да и сама интервенция уже не подвергается критике, как это было совсем недавно. Бесспорно, такая позиция «новых русских историков» как нельзя лучше устраивает западных историков. Другое дело, что страдает историческая истина. Но это для «новых русских историков» сегодня не главное – главное, понравиться Западу, чтобы вхождение России в «мировую цивилизацию» происходило как можно безболезненней, без каких-либо упреков с нашей стороны. Чем ниже поклонимся, тем больше понравимся.

Столь же по-угоднически нынешняя власть стала относиться к эмиграции – родственников руководителей белого движения встречают почти как национальных героев, с умилением и слезами восторга на глазах. При этом, естественно, и про самих руководителей белого движения вспоминается только хорошее. А между тем зверства деникинской контрразведки – не выдумка большевиков, а исторический факт. Как и то, что от карательных отрядов Колчака бежали в тайгу целыми деревнями…

В № 2 журнала «Русь» за 1993 год был опубликован очерк-расследование Евгения Леонтьева «Кто же Вы, адмирал Колчак?». В самом начале автор оговаривается, что очерк написан по материалам книги «Допрос Колчака», изданной в 1925 году в Ленинграде. Опустим биографические сведения о Колчаке, о его становлении как боевого офицера и ученого-гидролога, об участии в Северной полярной экспедиции – всё это общеизвестно. Сейчас нас больше интересует его отношение к Февральской революции. Вот что он говорил по этому поводу на допросе:

«К огда последовал факт отречения государя, ясно было, что монархия наша пала и возвращения назад не будет. Я принял присягу вступившему тогда первому нашему Временному правительству, которое необходимо тогда было при тех обстоятельствах признать. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии. Стал на точку зрения, на которой стоял всегда, – что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего... Мое отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел, что положение на фронте у нас становится все более угрожающим, война находится в положении весьма неопределенном в смысле исхода ее. Поэтому я приветствовал революцию как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм, – как это было и у меня на Черноморском флоте вначале, – в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и важным делом, стоящим выше всего – и образа правления, и политических соображений».

Итак, несмотря на то, что Колчак был убежденным монархистом, Февральскую революцию он признал не только на словах, но и на деле, будучи в то время командующим Черноморским флотом. Е.Леонтьев пишет: « 5 марта он проводит военный парад по случаю победы революции; поддерживает матросские комитеты на кораблях и в частях флота и работает с ними; входит в контакт с Советом рабочих Севастопольского порта. Колчак счел возможным поддержать решение Севастопольского Совета о перезахоронении останков лейтенанта П.П.Шмидта, расстрелянного на о. Березань. На вспомогательном крейсере «Принцесса Мария» прах Шмидта и его соратников по восстанию на крейсере «Очаков» – С.Частника, Н.Антоненко и А.Гладкова – был доставлен в Севастополь и торжественно похоронен на кладбище Коммунаров».

Встреча до этого с одним из основателей и теоретиков демократического движения в России Г.В.Плехановым говорит о том, что монархические убеждения Колчака были не столь крепки, как, возможно, они представлялись даже ему самому.

По поручению Временного правительства Колчак оказался в США. Далее Е.Леонтьев пишет:

«По ряду причин свой путь в Россию Колчак проложил через Тихий океан во Владивосток. В конце октября со своими офицерами он отправился из Сан-Франциско на японском пароходе «Карио-Мару», шедшем в Иокогаму. Перед самым отходом Колчак получил первые сведения о большевистском перевороте 25 октября и телеграмму из Петрограда. Известие о перевороте он принял как должное – не верил Временному правительству, в его способность навести в стране порядок. На телеграмму же руководства партии кадетов Колчак ответил согласием на выставление своей кандидатуры в Учредительное собрание от моряков Балтийского и Черноморского флотов. В Иокогаме Колчак узнал о начале мирных переговоров нового правительства с Германией в Бресте. Для него, убежденного сторонника войны с немцами до полной победы, эта новость оказалась жестоким ударом. Именно с этого момента Колчак встал в непримиримую оппозицию к советской власти, напрочь отвергая идею мира с Германией. Обдумав создавшееся для него положение, он решает продолжать войну на стороне союзных держав Антанты. С этой целью Колчак посетил английского посланника в Токио и в беседе с ним заявил: « Этого правительства я не признаю. И считаю своим долгом, как один из представителей бывшего правительства, выполнить те обязательства, которые были взяты Россией по отношению союзников и являются моими обязательствами, как представителя русского командования, и что поэтому я считаю необходимым выполнять эти обязательства до конца и желаю участвовать в войне, хотя бы Германия и заключила мир с большевиками».

Вместе с тем совершенно однозначным было и его отношение к интервенции: « Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока в чужие руки. В Японии я убедился в этом. Я не мог относиться сочувственно к интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения всех русских людей и властей, которые там были. Меня это оскорбляло. Затем самая цель и характер интервенции носили глубоко оскорбительный характер: это не было помощью России, все это выставлялось как помощь чехам, и в связи с этим всё получало глубоко оскорбительный и тяжелый характер для русских. Вся интервенция мне представлялась в форме установления чужого влияния на Дальнем Востоке».

18 ноября 1918 года в Омске Колчак был единогласно избран Главнокомандующим белыми армиями в Западной Сибири и на Дальнем Востоке и провозглашен Верховным правителем России.

«Четырнадцать месяцев верховной власти дали Колчаку возможность сразиться с советской властью непосредственно на поле боя, получить третьего орла на адмиральские погоны, заслужить «За освобождение Урала» крест ордена св. Георгия 3-й степени на шею и – потерять жизнь, – пишет Е.Леонтьев. – Мы очень долго знали Колчака только как врага трудового народа. Вся жизнь этого человека в дореволюционные годы до последнего времени была наглухо задернута черной шторой забвения. Только теперь мы выясняем, что из 46 лет отмеренной ему жизни Колчак двадцать девять носил погоны русского офицера и, не запятнав их бесчестными поступками, верно служил России. Только один год – роковой для него 1919 – он воевал с оружием в руках, как и многие другие военачальники, против советской власти. Так кто же он, герой или враг? Вопрос не простой. Ортодоксальный большевик без тени сомнения скажет: враг, он поднял руку на свой народ. Кто же сражался с ним вместе в Порт-Артуре или оборонял Рижский залив в годы 1-й мировой, обязательно назовут его героем».

Далее автор очерка приводит несколько характеристик, данных Колчаку теми, кто его хорошо знал. Вот что говорил о мичмане Колчаке командир «Крейсера» Г. Цивинский: «Необычайно способный, знающий и талантливый офицер, обладал редкой памятью, владел прекрасно тремя европейскими языками, знал хорошо лоции всех морей, знал историю всех почти европейских флотов и морских сражений».

Противоположную оценку дал Колчаку в 1919 году один из сибирских соратников адмирала барон А.Будберг: «Адмирал, по-видимому, очень далек от жизни и – как типичный моряк – мало знает наше военно-сухопутное дело. По внутренней сущности, по незнанию действительности и по слабости характера он очень напоминает покойного императора…Жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советчиками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие».

Автор очерка категорически опровергает верность этой оценки Колчака, но мне она представляется в чем-то объективной. Вспомним, с какой легкостью «убежденный монархист» становится сторонником «демократического» Временного правительства, отправившего «Божьего помазанника» в тобольскую ссылку. Вспомним, как негативно на словах относился Колчак к интервенции – и как ему пришлось сотрудничать с этими самыми интервентами в должности Верховного правителя России. Вспомним, наконец, как искренно он проявлял себя сторонником демократии, встречаясь с Плехановым, сотрудничая с Советами и организуя похороны лейтенанта Шмидта, – и как быстро принял на себя диктаторские полномочия.

Я ни в коем случае не хочу сказать, что все эти решения принимались Колчаком безболезненно. Наверное, как совестливый человек, он каждый раз мучался, делая в своих убеждениях очередной поворот в противоположную сторону, но А.Будберг прав – так мог поступать только слабый человек без твердых убеждений, «помыкаемый разными советчиками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет».

«Для себя лично в борьбе против советской власти Колчак не искал ничего, – заканчивает очерк Е.Леонтьев. – Власть у него не была самоцелью. Диктаторство свое он считал вынужденной необходимостью – способом сплочения народа и армии на время войны, полагая сразу же после победы передать свою власть свободно избранному гражданскому правительству. И в ряду лидеров белого движения он фигура скорей трагическая, чем зловещая, хотя многое можно поставить в вину и ему».

Очерк Е.Леонтьева выгодно отличается от многих других работ последнего времени, посвященных Колчаку, в которых вообще не говорится о какой-либо его вине в сотрудничестве с интервентами (несмотря на то, что на словах он отрицательно относился к интервенции), о репрессиях против собственного народа (словно не для этого ему и были даны диктаторские полномочия) и т.д. Но, на мой взгляд, и в этом очерке проглядывается желание обелить не столько одного из руководителей белого движения, сколько само движение, которое сопровождалось не меньшей жестокостью, чем и с противоположной стороны. Но сейчас об этом не принято говорить.

главная | назад

Hosted by uCoz