Первый допрос. 1918 года августа 30 дня 11 ч. 30 м. веч.:
Я – Фаня Ефимовна Каплан, под этим именем я сидела в Акатуе. Это имя я ношу с 1906 года. Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному убеждению. Сколько раз я выстрелила – не помню. Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности. Я не была знакома с теми женщинами, которые говорили с Лениным. Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно. Жила раньше не в Москве, в Петрограде не жила. Женщина, которая тоже оказалась при этом событии раненой, мне раньше не была абсолютно знакома. Стреляла в Ленина я потому, что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм. В чем это подрывание веры в социализм заключалось, объяснить не хочу. Я считаю себя социалисткой, сейчас ни к какой партии себя не отношу. Арестована я была в 1906 году как анархистка. Теперь к анархистам себя не причисляю. К какой социалистической группе принадлежу, сейчас не считаю нужным сказать. В Акатуй я была сослана за участие в взрыве бомбы в Киеве.
Второй допрос:
Двадцать восемь лет. Остановилась, где приходилось. Родом из Волынской губернии. Каторжанкой сидела в Акатуе, анархистка. Меня задержали у входа на митинг. Ни к какой партии не принадлежу. Я стреляла в Ленина, потому что считаю, что он предатель, и считаю, чем дольше он живет, он удаляет идею социализма на десятки лет. Я совершила покушение лично от себя.
Показание Фаня Каплан подписать отказалась.
Председ. Москов. Революц. Трибунала А. Дьяконов.
Каплан просила исправить, что она не анархистка, а лишь сидела в Акатуе как анархистка.
Первые два допроса арестованной провел в Военном комиссариате Замоскворецкого района уже упоминавшийся здесь председатель Московского революционного трибунала А.М.Дьяконов. Хотя эти допросы, как чувствуется из протокола, были проведены наспех, без определенного плана, они дают достаточно информации для размышлений.
Сразу же настораживает та настойчивость, с которой Каплан повторяет, что именно она стреляла в Ленина, словно арестованная боялась, что Дьяконов усомнится в этом. А между тем оснований для сомнений у Дьяконова было немало. Вот Каплан заявляет: «Сколько раз я выстрелила – не помню». Конечно, во время покушения она могла находиться в таком нервном состоянии, что просто забыла количество сделанных ею выстрелов, но не скрывается ли за этой забывчивостью другое – что Каплан не знала, сколько раз стреляли в Ленина? «Из какого револьвера я стреляла, не скажу», – произносит она следующую непонятную фразу. Вдумаемся в ситуацию – человек сознался в том, что покушался на Ленина, но отказывается отвечать, из какого револьвера стрелял!
«Я не хотела бы говорить подробности», – так объясняет Каплан свою позицию, но выглядит это крайне неубедительно и наивно. И закономерен вопрос – не потому ли Каплан не захотела вдаваться в подробности, что не знала их и боялась запутаться?
«Я не была знакома с теми женщинами, которые говорили с Лениным», – категорично отвечает Каплан на вопрос Дьяконова. Но почему он вдруг заинтересовался этими женщинами, которые из дальнейшего следствия выпали вовсе? Не здесь ли кроется разгадка тех многих неясностей, которые начинаешь замечать, когда внимательно знакомишься с делом Фанни Каплан? Не нащупал ли Дьяконов сразу ту нить, которая могла бы привести его к подлинным организаторам и исполнителям этого преступления?
«Стреляла в Ленина я потому, что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм», – так объяснила Каплан свой поступок. Не будем углубляться в теоретические споры между большевиками и эсерами, заметим только, что дискуссия о том, что такое настоящий социализм, продолжается до сих пор, а Каплан, возможно, вообще не имела к нему никакого отношения.
Прежде чем перейти к рассмотрению протокола второго допроса, обратим внимание на датировку первого – «1918 года августа 30 дня 11 ч. 30 м. веч.» И еще раз вспомним знаменитое обращение Свердлова, подготовившее объявление красного террора, – оно было написано 30 августа в 10 часов 40 минут вечера. Таким образом, Свердлов обвинил правых эсеров в покушении на Ленина еще до того, как Фанни Каплан дала свои первые, обрывочные показания! Что это – удивительная прозорливость или нечто другое, более реальное?
Во время короткого второго допроса Каплан произнесла одну непонятную фразу: «Меня задержали у входа на митинг». Как совместить это заявление с показаниями Батулина, который после выстрелов в Ленина бросился бежать к Серпуховской площади и только тут, на «Стрелке», арестовал Каплан? Не высовывается ли из клубка противоречий этого дела конец еще одной нити, который в последующем пришлось спрятать, чтобы не нарушить цельности официальной версии? Впрочем, могли ошибиться и Каплан, и Дьяконов, который записывал ее показания.
Далее она повторяет свои утверждения, что покушалась на Ленина за предательство идеи социализма, но сделала это «лично от себя». В эти объяснения трудно поверить, однако Фанни Каплан твердо держалась их и на следующих допросах.
Третий допрос:
Я, Фани Ефимовна Каплан, жила до 16 лет по фамилии Ройдман. Родилась в Волынской губернии, уезда не помню. Отец мой был еврейский учитель. Теперь вся моя семья уехала в Америку. У Биценко я никогда не спрашивала, как попасть к Ленину. В Кремле я была всего один раз, а не несколько. Зензинова я не знала, также не знала Армант, Беркенгейма, Тарасову-Боброву знала только по каторге. К Биценко специально никогда не ходила. В феврале я Биценко случайно встретила в Совете. Потом я встречала ее на улице. Биценко последний раз я видела около месяца тому назад. С Фани, которая живет на Леонтьевском, 12, кв. 9, я встречалась только на улице. Знаю ее по каторге. Адрес Фани на Леонтьевском пер. я знала, но на квартире у нее не была.
Допросил Петерс.
Третий допрос арестованной провел заместитель председателя ВЧК Я.X.Петере, который настойчиво, но безуспешно пытался выявить связи Каплан, в частности выясняет, что она была в Кремле. По какому делу и у кого именно – это в протоколе не отражено или умышленно, или Каплан уклонилась от ответов. При добросовестном следствии этот факт сам по себе не мог не вызвать повышенного интереса, однако при последующих допросах больше к нему не возвращались. Создается впечатление, что это вполне устраивало и следствие, и арестованную, но что кроется за этим – остается только гадать. Привлекает внимание сообщение арестованной, что вся ее семья уехала в Америку. Возможно, Фанни Каплан осталась в России с одной целью – «делать революцию». Приходится только сожалеть, что люди, подобные Каплан, выбрали в качестве объекта своей деятельности Россию – без таких гастролеров ее история наверняка была бы менее кровавой.
Четвертый допрос:
Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилино я не была. У меня никакого билета профессионального союза не было. Давно не служу. Откуда у меня деньги, я отвечать не буду. Я уже сказала, что моя фамилия Каплан одиннадцать лет. Стреляла я по убеждению. Я подтверждаю, что я говорила, что приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что «для нас неудача». Я не слыхала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом я не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной Комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к Самарской и Архангельской власти, не хочу отвечать.
Допрашивал наркомюст Курский.
Под протоколом четвертого допроса стоит подпись наркома юстиции Д.И.Курского, но это нисколько не продвинуло следствие вперед – Каплан отказалась отвечать почти на все его вопросы: кто дал ей револьвер, откуда у нее деньги, есть ли знакомые среди арестованных ВЧК и т. д. Но, вспомнив показания Гиля и Батулина о женщинах, обративших на себя их внимание до и после покушения, невольно задерживаешься на фразе: «Я никакой женщине не говорила, что для нас «неудача». Можно предположить, что кто-то слышал разговор Каплан с соучастницей, но дальше эту линию следствие не продолжило.
Пятый допрос. 31 августа 1918 года 2 часа 25 минут утра:
Фаня Ефимовна Каплан, под этой фамилией жила с 1906 года. В 1906 году я была арестована в Киеве по делу о взрыве. Тогда сидела как анархистка. Взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я военно-полевым судом в гор. Киеве, была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуе. После революции была освобождена и приехала в Читу. Потом в апреле приехала в Москву. В Москве я остановилась у знакомой каторжанки Пигит, с которой вместе приехала из Читы, и остановилась на Большой Садовой, дом 10, кв. 5. Прожила там месяц, а потом поехала в Евпаторию, санаторию для политических амнистированных. В санатории я пробыла два месяца, а потом поехала в Харьков на операцию. После поехала в Симферополь и прожила там до февраля 1918 года. В Акатуе я сидела вместе с Спиридоновой. В тюрьме мои взгляды оформились, я сделалась из анархистки социалисткой-революционеркой. Там же я сидела с Биценко, Терентьевой и многими другими. В своих взглядах я изменилась потому, что попала в анархисты очень молодою. Октябрьская революция застала меня в Харькове, в больнице. Этой революцией я была недовольна – встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову. Мои родители в Америке, они уехали в 1911 году. Имею четырех братьев и трех сестер. Все они рабочие. Отец мой – еврейский учитель. Воспитание я получила домашнее. Занималась в Симферополе как заведующая курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалованья я получала на всем готовом 150 рублей в месяц. Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз с союзниками против Германии. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль у меня назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготавливаться к этому шагу.
Ф.Е.Каплан.
Допрашивал Петерс.
Пятый допрос опять проводит Я. X .Петерс, а под протоколом впервые появляется подпись Фанни Каплан. На этот раз она обстоятельно отвечает на второстепенные вопросы о своей биографии, о семье и знакомых, но не добавляет практически ничего нового о покушении на Ленина. Больше того – сам Петерс словно забыл, о чем спрашивал на третьем допросе, не получив тогда вразумительных ответов. Создается впечатление, что допрос проводится формально, лишь бы сохранить видимость следствия. Тому же служит и время его проведения – 2 часа 25 минут утра. Вот, мол, как мы усердно ведем следствие – даже по ночам не спим! И Фанни Каплан, похоже, разобралась в этой наигранной ситуации, потому и оставила под протоколом свою подпись.
Шестой допрос:
31 августа, я, Н.А.Скрыпник, Заведующий Отд. ВЧК по борьбе с контрреволюцией, допросил арестованную Фанни Каплан, которая показала следующее:
Меня зовут Фанни Ефимовна Каплан. По-еврейски мое имя Фейга. Всегда звалась Фаня Ефимовна. Никогда не звалась Фаней Рафаиловной и в д. № 8 по Обуховскому пер. никогда не проживала. Бумажки, найденные у меня в ботинках, вероятно, те, которые были мне даны в комиссариате, когда я попросила дать что-нибудь, чтобы подложить, потому что у меня в ботинках гвозди. Дали мне эти бумажки те, которые обыскивали, или солдаты, я не помню. Объяснений по поводу членской карточки профсоюзов конторских служащих ж.-д. я не буду давать. Правление проф. союза мне этой карточки не давало. Эту карточку я просто нашла. Воспользоваться ею я не думала, – она лежала в кошельке, и я не придавала ей значения. Когда же я приобрела ж.-д. билет Томилино–Москва, я не помню. Членским билетом проф. ж.-д. союза для покупки этого ж.-д. билета вне очереди я не пользовалась.
31. VIII. 1918 г.
Ф.Е.Каплан.
Допрос снял Зав. Отд. К.Р.Н. Скрыпник
Заметим, что шестой протокол также подписан Фанни Каплан. И это не случайно – арестованная, выдержав первое потрясение, явно перехватила инициативу, почувствовала себя уверенней, а может, догадалась, что именно такое поведение устраивает следствие. Н.А.Скрыпник добросовестно спросил, как оказались у Каплан членская карточка профсоюза конторских служащих, какие-то бумажки, найденные у нее в ботинках, железнодорожный билет Томилино–Москва, – и ни на один из вопросов не получил ясного ответа. А ведь среди этих предметов вполне могла находиться улика, которая позволила бы стронуть расследование с мертвой точки. Но на этом, если судить по протоколам допросов, следствие было закончено. Практически оно завершилось безрезультатно – Фанни Каплан не сказала ничего, что бы позволило назвать подлинных организаторов покушения. Но спрашивается – ставило ли следствие перед собой такую задачу? Если судить по той поспешности, с которой была расстреляна Каплан, то это сомнение вполне закономерно.
Воспоминания, опубликованные спустя годы после расстрела, лишний раз подтверждают подозрение, что кто-то очень боялся, как бы подлинные мотивы и обстоятельства этого покушения не вышли наружу. Так, на наш взгляд, появились воспоминания, написанные под диктовку...
