1. Ростов и «Повесть временных лет»
«Повестью временных лет» называется древнейший летописный свод, который является составной частью большинства дошедших до нас летописей (всего их сохранилось около 1500). «Повесть» охватывает события до 1113 года, но самый ранний ее список был сделан в 1377 году монахом Лаврентием и его помощниками по указанию суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Неизвестно, где была написана эта летопиcь, по имени создателя получившая название Лаврентьевской: то ли в Благовещенском монастыре Нижнего Новгорода, то ли в Рождественском монастыре Владимира. На наш взгляд, второй вариант выглядит убедительней, и не только потому, что из Ростова cтолица Северо-Восточной Руси переместилась именно во Владимир.
Во владимирском Рождественском монастыре, как считают многие специалисты, появились на свет Троицкая и Воскресенская летописи, епископ этого монастыря Симон был одним из авторов замечательного произведения древнерусской литературы «Киево-Печерского патерика» – сборника рассказов о жизни и подвигах первых русских монахов.
Остается только гадать, каким по счету списком с древнего текста была Лаврентьевская летопись, сколько в нее было дописано того, чего не было в первоначальном тексте, и сколько потерь она понесла, – ведь каждый заказчик новой летописи норовил приспособить ее под свои интересы и опорочить противников, что в условиях феодальной раздробленности и княжеской вражды было вполне закономерно. Самый значительный пробел приходится на 898–922 годы. События «Повести временных лет» продолжены в этой летописи событиями Владимиро-Суздальской Руси до 1305 года, но пропуски есть и тут: с 1263 по 1283 год и с 1288 по 1294-й.
Другая известная летопись – Ипатьевская – названа так по Ипатьевскому монастырю в Костроме, где ее обнаружил наш замечательный историк Н.М.Карамзин. Знаменательно, что она нашлась опять неподалеку от Ростова, который наряду с Киевом и Новгородом считается крупнейшим центром древнего русского летописания. Ипатьевская летопись моложе Лаврентьевской – написана в 20-е годы XV столетия и кроме «Повести временных лет» включает в себя записи о событиях в Киевской Руси и Галицко-Волынской Руси.
Еще одна летопись, на которую стоит обратить внимание, – Радзивилловская, принадлежавшая сначала литовскому князю Радзивиллу, потом поступившая в Кенигсбергскую библиотеку и при Петре Первом, наконец, в Россию. Она представляет собой копию XV века с более древнего списка XIII столетия и рассказывает о событиях русской истории от расселения славян до 1206 года. Относится к владимиро-суздальским летописям, по духу близка Лаврентьевской, но гораздо богаче оформлена – в ней 617 иллюстраций. Их называют ценным источником «для изучения материальной культуры, политической символики и искусства Древней Руси». Причем некоторые миниатюры весьма загадочны – они не соответствуют тексту, однако, как считают исследователи, больше соответствуют исторической действительности. На этом основании было сделано предположение, что иллюстрации Радзивилловской летописи сделаны с другой, более достоверной летописи, не подверженной исправлениям переписчиков.
Теперь о принятом в древности летосчислении. Во-первых, надо запомнить, что раньше новый год начинался и 1 сентября, и 1 марта, и только при Петре Первом, с 1700 года, – 1 января. Во-вторых, летосчисление велось от библейского сотворения мира, которое произошло раньше рождества Христова на 5507, 5508, 5509 лет – в зависимости от того, в каком году, мартовском или сентябрьском, произошло данное событие, и в каком месяце: до 1 марта или до 1 сентября. Перевод древнего летосчисления на современное – дело трудоемкое, поэтому были составлены специальные таблицы, которыми и пользуются историки.
Принято считать, что летописные погодные записи начинаются в «Повести временных лет» с 6360 года от сотворения мира, то есть с 852 года от рождества Христова. В переводе на современный язык это сообщение звучит так: «В лето 6360, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры почнем и числа положим».
Таким образом, летописец, по сути дела, устанавливал этой фразой год образования Руси, что само по себе представляется очень сомнительной натяжкой. Больше того, отталкиваясь от этой даты, он называет и ряд других начальных дат летописи, в том числе, в записи за 862 год, впервые упоминает Ростов. Но соответствует ли первая летописная дата истине? Каким образом летописец пришел к ней? Может, воспользовался какой-нибудь византийской хроникой, в которой это событие упоминается?
Действительно, византийские хроники зафиксировали поход Руси на Константинополь при императоре Михаиле Третьем, но дату этого события не называют. Чтобы вывести ее, русский летописец не поленился привести следующий расчет: «От Адама до потопа 2242 года, а от потопа до Авраама 1000 и 82 года, а от Авраама до исхода Моисея 430 лет, а от исхода Моисея до Давида 600 лет и 1 год, а от Давида до пленения Иерусалима 448 лет, а от пленения до Александра Македонского 318 лет, а от Александра до рождества Христова 333 года, от Христова рождества до Константина 318 лет, от Константина же до вышеупомянутого Михаила 542 года».
Казалось бы, этот расчет выглядит до того солидно, что проверять его – пустая трата времени. Однако историки не поленились – сложили названные летописцем цифры и получили не 6360-й, а 6314 год! Ошибка в сорок четыре года, в результате чего получается, что Русь ходила на Византию в 806 году. Но известно, что Михаил Третий стал императором в 842 году. Вот и ломай голову, где же ошибка: или в математическом расчете, или имелся в виду другой, более ранний поход Руси на Византию? Но в любом случае понятно, что использовать «Повесть временных лет» в качестве достоверного источника при описании начальной истории Руси нельзя. И дело не только в явно ошибочной хронологии. «Повесть временных лет» давно заслуживает того, чтобы посмотреть на нее критически.
Однако, несмотря на все свои неточности, пробелы и субъективность, летописи остаются важнейшим источником сведений о древней русской истории. В полной мере это касется и ростовской истории. Приведем несколько адаптированных отрывков из летописи, где упоминается Ростов и Ростовская земля. Характерно, что эти упоминания совпадают с важнейшими событиями начальной русской истории…
После смерти Кия, Щека и Хорива род их стал держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у словен в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От них же произошли кривичи, которые сидят в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город – Смоленск. Именно там сидят кривичи, от них же и северяне. На Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере меря же…
В лето 862. Изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было в них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать сами с собой. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву».
И пошли за море, к варягам, к руси. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами».
И собрались трое братьев со своими родами и пришли к словенам, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор – в Изборске.
Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть Рюрик и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах – пришельцы, а первое население в Новгороде – словене, в Половецке – кривичи, в Ростове – меря, в Белоозере весь, в Муроме – муромы, и теми всеми владел Рюрик...
В лето 907. Пошел Олег на греки, оставив Игоря в Киеве; взял же он с собою множество воинов и пошел на конях и на кораблях; и было кораблей числом две тысячи. И пришли к Царьграду. Греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег и начал воевать. И много зла сделали русские грекам, как обычно делают враги. И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на них корабли. И с попутным ветром подняли они паруса и пошли со стороны поля к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали через послов Олегу: «Не губи города, дадим тебе дани, какой захочешь».
И остановил Олег воинов, и вынесли ему греки пищу и вино, но не принял Олег вина, так как было оно отравлено. Испугались греки и сказали: «Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас от Бога».
И приказал Олег дать дани на две тысячи кораблей, а потом дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, а затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов, ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу.
И согласились на это греки, и стали они просить мира, чтобы не воевал Греческой земли. И обязались греческие цари уплачивать дань и ходили ко взаимной присяге: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили к клятве по закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, их богом, и Белесом, богом скота, и утвердили мир. И сказал Олег: «Сшейте для руси паруса из паволок, а словенам – полотняные».
И было так. И повесил щит свой на врага в знак победы, и пошли от Царьграда. И подняла русь паруса из паволок, а словене – полотняные, и разодрал их ветер. И сказали словене: «Возьмем свои холщовые паруса, не дадим словенам паруса из паволок». И пришел Олег в Киев, неся золото и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорье. И прозвали Олега вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными…
В лето 1071. Однажды во время неурожая в Ростовской области явились туда два волхва из Ярославля, говоря, что они знают, кто запасы держит. И пошли они по Волге, и куда ни придут в погост, тут и называют лучших жен, говоря, что та жито прячет, а та – мед, а та – рыбу, а та – меха. Мороча людей, волхвы убивали многих жен, а имущество их забирали себе. И пришли на Белоозеро, и было с ними людей триста. В это время случилось Яню, сыну Вышатину, собирая дань, прийти от князя Святослава из Чернигова. Поведали ему белозерцы, что два кудесника убили уже много жен по Волге и по Шексне и пришли сюда. Янь же, расспросив, чьи смерды, и узнав, что они смерды его князя, послал к тем людям, которые были с волхвами, и сказал им: «Выдайте мне волхвов, потому что они смерды мои и моего князя».
Они же его не послушали. Янь тогда пошел сам с двенадцатью отроками к лесу, где были волхвы и люди с ними. Они кинулись на Яня, и один из них замахнулся на Яня топором, да мимо. Янь же, схватив топор, ударил того обухом и приказал отрокам рубить остальных. Они же бежали в лес и убили тут Янева попа. Янь же, войдя в город к белозерцам, сказал: «Если не схватите волхвов, не уйду от вас весь год».
Белозерцы тогда пошли, захватили волхвов и привели их к Яню. И сказал Янь волхвам: «Чего ради погубили столько людей?»
Волхвы отвечали: «Они держат запасы, и если истребим их, будет изобилие. – А затем они сказали: – Мы знаем, как человек сотворен. Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, в землю идет тело, а душа – к Богу».
«Все это выдумки; вижу, что прельстил вас бес, – сказал Янь и повелел бить волхвов и выдергивать им бороды и спросил их тогда: – Что же вам молвит Бог?»
«Хотим стать перед Святославом, ему и ответ держать», – отвечали ему волхвы.
И повелел Янь вложить обрубок им в уста и привязать их к мачте ладьи, да так и пустил их перед собою в ладье, а сам пошел за ними. Остановились в устье Шексны, и сказал Янь волхвам: «Что же теперь говорят вам Боги?»
«Боги говорят нам так: не быть нам живым от тебя».
«Вот это они вам правду поведали. – И спросил Янь гребцов: – Кого они у вас из родни убили?»
«У меня мать, у того сестру, у другого дочь».
«Так мстите за своих».
Они же, схватив, убили волхвов и повесили их на дубе…
В лето 1238… Татары, эти окаянные кровопийцы, пленив Владимир, пошли на великого князя Юрия. Одни пошли к Ростову, а другие к Ярославлю, иные на Волгу на Городец и пленили всё по Волге до самого Галича Мерьского. Еще другие пошли на Переяславль и взяли его, а оттуда пленили всю ту землю и многие города до Торжка. И нет ни одного места, ни веси, ни села, где бы не воевали татары на Суздальской земле. В один февраль месяц взяли 14 городов, кроме слобод и погостов.
Пришла весть великому князю Юрию: «Владимир взят, а в соборной церкви скончались от огня епископ и княгиня с детьми и со снохами и с внучатами, а старший твой сын Всеволод с братом вне города убиты и люди избиты, а татары идут на тебя».
Он же, услышав это, вскричал громким голосом, со слезами, плача по правомерной вере христианской и по людям, и по жене, и по детям. И, вздохнув из глубины сердца, начал молиться: «Увы мне, господи, лучше бы мне умереть, нежели жить на этом свете. Чего ради остался я один!»
И тут внезапно подошли татары. Он же отложил свою печаль и сказал: «Господи, боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и избави от всех гонящих меня».
И пришли безбожные татары на реку Сить против великого князя Юрия. Услышав же это, князь Юрий с братом своим Святославом, и с сыновцами своими Васильком и Всеволодом и Владимиром, и с мужами своими пошел против поганых. И встретились обе стороны, и была сеча злая. И побежали наши перед иноплеменниками. Был тут убит великий князь Юрий, а Василька взяли руками безбожные и повели в станы свои. Это зло случилосьт месяца марта в 4 день. Василька Константиновича вели с многою нужею до Шеренского леса. И когда стали там станом, проклятые безбожные татары много его понуждали принять их обычаи поганские и быть в их воле и воевать с ними. Но он не покорился их беззаконию, не брал ни пищи их, ни питья, а много укорял их и говорил: «О глухое царство, оскверненное. Ничем не заставите вы меня отречься от христианской веры, хотя я и нахожусь в великой беде».
Татары же заскрежетали на него зубами, желая насытиться его кровью. Блаженный же Василько сказал: «Благодарю тебя, Боже мой. Вижу я о себе похвальную память. Молодая жизнь моя железом погибает, и тонкое тело мое увядает. Господи, прими дух мой, да и я почию в славе твоей».
Был убит Василько без милости и брошен в лесу. Видела его некая жена верная и поведала о том поповичу Андрияну, мужу богобоязненному. И взял он тело князя Василька и обвил его саваном и положил его в сокровенном месте. Узнав об этом, боголюбивый епископ Кирилл и княгиня Василькова послали за телом князя. И принесли его в Ростов и положили его в церкви святой Богородицы, где и мать его лежит.
Был же Василько лицом красив, очами светел и грозен, храбр на охоте, сердцем легок, до бояр ласков. Кто из бояр ему служил, и хлеб его ел, и чашу его пил, и дары получал, тот никакому другому князю не хотел служить. Очень любил Василько слуг своих. Мужество и ум в нем жили, правда и истина с ним ходили. И сидел он в доброденствии на отцовском столе и на дедовском, и скончался так, как вы слышали.
В лето 1262 избавил Бог людей Ростовской земли от лютого томления басурманского и вложил ярость в сердца христианам, не могли дольше терпеть насилия поганых. И созвонили вече, и выгнали басурман из Ростова, из Владимира, из Суздаля и из Ярославля. Ибо те басурмане откупали дань у татар и оттого творили людям великую пагубу. Люди христианские попадали в рабство в резах. И басурмане уводили многие души христианские в разные земли.
В то же лето убили Зосиму, преступника. То был монах образом, но сосуд сатаны, пьяница и сквернослов. Он отрекся от Христа и стал басурманином, вступив в прелесть ложного пророка Магомета. В то лето приехал на Русь злой басурманин Титян от царя татарского именем Кутлубей. По его наущению окаянный Зосима творил христианам великую досаду, ругался над крестом и святыми церквами.
Когда же люди по городам распалились гневом на своих врагов и восстали на басурман, изгнали их из города, а других убили, тогда и Зосиму, этого скверного беззаконника, законопреступника и еретика, убили в городе Ярославле. Тело его стало пищей псам и воронам, и ноги его, быстрые на все злое, псы влачили по городу, всем людям на удивление. (Рассказы русских летописей. М., Витязь, 1993.)…
Исследователь О.В.Сидоренко справедливо писал:
«Русские летописи – уникальное явление в мировой культуре. Восемь столетий они являлись идеологическим стержнем, соединяющим прошлое и настоящее, поддерживающим идею единства народа и государственности — от легендарных Кия, Щека и Хорива и полулегендарных Рюрика с братьями до Московского царства Х VI -Х V П вв. Древо летописания ветвилось по городам и землям; честолюбие и тщеславие отдельных правителей силой врывалось на пергаменные листы, вытесняя суетным и проходящим нечто вечное, ценное для всего народа. Летописцы и переписчики на свой вкус переписывали историю, устраняя одни белые пятна и создавая другие. Многое существенное выпало в результате тенденциозного редактирования, целые ветви исчезли в результате внешних набегов и завоеваний и внутренних усобиц. Но и ныне мы являемся обладателями огромного богатства, в полной мере далеко пока не учтенного».
Одной из составляющих общерусского летописания является ростовское летописание, существовавшее на протяжении нескольких столетий и зафиксировавшее многие важные события истории Руси. Как отмечали исследователи, Ростовское летописание полнее всего сохранилось в составе Лаврентьевской, Троицкой, Никоновской летописей. В очерке «Наш земляк Александр Попович», опубликованном в газете «Ростовский вестник» (17. 01. 2006), Г.С.Залетаев писал: «Древнейший рассказ о подвигах нашего земляка находится в Тверской летописи, составленной в 1534 году и называемой иначе Тверским сборником. Автор этой летописи – житель Ростова, в распоряжении которого было древнее «Описание», не дошедшее до нас».
Точно неизвестно, когда началось собственно ростовское летописание и какими сведениями оно дополнило первые страницы общерусского летописания. Частое упоминание Ростова в начальных записях летописей свидетельствует не только о значимости Ростова, но и о том, что сведения о нем извлекались из местных летописных записей. Однако принято считать, что началось ростовское летописание при князе Константине, княжившим в Ростове с 1207-го по 1218-й год. Так, явно ростовского происхождения приведенный в Лаврентьевской летописи рассказ о битве на Калке, в которой погиб Александр Попович.
Какую-то неизвестную ныне «Ростовскую летопись» историк В.Н.Татищев подарил Английскому королевскому собранию, упоминание «ростовских летописцев» сохранилось в древних письменных источниках. Тот же Татищев назвал важным рубежом для Северо-Восточной Руси 1156 год, когда Андрей Боголюбский переехал из Киева во Владимир и начинает борьбу с ростовским епископом Нестором за создание особой владимирской митрополии. До этого Ростов был ведущим политическим, религиозным и литературным центром Руси. Возможно, именно с именем епископа Нестора связано создание также не дошедшего до нас «Летописца старого Ростовского», который в начале XIII века в переписке часто упоминал владимирский епископ Симон. Высказывалось предположение, что после обоснования Андрея Боголюбского во Владимире, ростовское летописание уничтожалось – как несоответствующее интересам нового политического центра Руси. Возможно, именно это обстоятельство объясняет отсутствие отдельных ростовских летописей.
Однако после 1237 года, когда войсками Батыя был разгромлен Владимир, великокняжеское летописание вновь переходит в Ростов. Как предполагали некоторые историки, в ростовском летописании большую роль сыграла княгиня Марья, жена ростовского князя Василько Константиновича, убитого татарами после Ситской битвы. В 1246 году в Орде был убит ее отец – черниговский князь Михаил Всеврлодович. Эти события нашли отражение в летописи – в так называемом летописном своде княгини Марьи, который, по словам академика Д.С.Лихачева, «весь проникнут идеей необходимости крепко стоять за веру и независимость родины».
В рассказе о событиях 1262 года, когда по Ростовскому краю прокатилась волна восстаний против Орды, упоминается монах-предатель Зосима. Когда началось восстание, «сего беззаконного Зосиму убиша в городе Ярославли. Бе тело его ядь псом и вороном». А перед этим автор летописи дал светлый, идеальный портрет не изменившего своим убеждениям князя Василько:
«Бе же Василко лицем красен (красив), очима (взором) светел и грозен, хоробр паче меры на ловех (на охоте), сердцемь легок, до бояр ласков. Никто же бо от бояр, кто ему служил и хлеб его ел и чашю пил и дары имал, тот никако же у иного князя можаше быти за любовь его, излише же слугы свои любляше, мужьство же и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходяста, бе бо всему хытр и гораздо умея».
Захваченного в плен князя Василько враги пытаются заставить признать их «поганские» обычаи, «быти в их воли и воевати с ними». Но князь не поддается угрозам: «Никако же мене не отведете христьяньское веры, аше и велми в велице беде есмь». Михаил Черниговский, вызванный в Орду, отказывается «поклонитися огневи и болваном», за что «от нечестивых заколен бысть».
Эмоциональность, с которой написан портрет князя Василько, вполне может служить подтверждением версии, что автором этих летописных записей вполне могла быть его жена – княгиня Марья Черниговская. По заключению академика Д.С.Лихачева, после смерти в 1271 году княгини Марьи прекращаются «систематические записи ростовского летописания, продолженные лишь несколькими некрологами», что также может служить доказательством ее авторства.
Однако исследователь А.В. Лаушкин в работе «Малоизученный эпизод ростовского летописания второй половины XIII века» высказал мнение, что ростовское летописание продолжалось и после смерти княгини Марьи. Проанализировав летописные записи за 1277–1280 гг., он высказал предположение, что заказчиком этих записей был ростовский князь Глеб Василькович – второй сын князя Василько. В 1277 году братья Васильковичи с сыновьями отправились в Орду, где 16 сентября Борис скончался. Его вдова и старший сын Дмитрий сопровождали гроб в Ростов, а Глеб с сыном Михаилом и племянником Константином Борисовичем отправились в поход под началом хана Менгу-Темира, закончившийся победой над ясами. Эта победа позволила Глебу с триумфом вернуться в Ростов. А.В.Лаушкин пишет:
«Летописец, вдохнувший жизнь в почти что заброшенную местную летопись, с наибольшим вниманием относится к князю Глебу Васильковичу (брату умершего осенью 1277 г. ростовского князя Бориса Васильковича), княжившему в Ростове до своей кончины 13 декабря 1278 г. Летописец не только описывает все события, связанные с новым ростовским князем и его сыном Михаилом, но и явно предпочитает его почившему брату и его семье. Так, предельно краткому и не имеющему точной даты известию о женитьбе Борисова сына Дмитрия (под 6784/1276 г.) противостоит подробный и датированный рассказ о свадьбе Глебова сына Михаила (под 6786/1278 г.), а строгому, лишенному посмертной похвалы известию о смерти и погребении самого Бориса – пространное повествование о преставлении Глеба, украшенное торжественным некрологом по образцу некрологов прежних ростовских князей. (Некролог Глебу Васильковичу представляет интерес не только как показательный текстологический факт, но и как любопытный идейный памятник своего времени, запечатлевший элементы формирующейся во второй половине XIII в. идеологии «ордынского плена». Похвалив князя за то, что он «отъ уности своея, по нахожении поганыхъ татар и по пленении от нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыа отъ нихъ, избави», летописец создает образ благочестивого князя-милостилюбца и храмоздателя – идеальный образ правителя с точки зрения названной идеологии). Симпатия летописца к Глебу выразилась также в резком обличении обидчика его сына князя Дмитрия Борисовича и в не менее резком осуждении епископа Игнатия, вынесшего останки Глеба из ростовского собора».
Субъективность летописцев – явление распространенное, причем это касалось не только событий местной истории, но и общерусской. Для примера вернемся к записи Лаврентьевской летописи о битве на Калке. Русские войска потерпели страшное поражение, а летописец не скрывает радости по поводу возвращения в Ростов невредимым князя Василько, не успевшего принять участие в битве:
«Се же слышав Василко приключьшееся в Руси, возвратися от Чернигова охранен богом и силою креста честного и молитвою отца своего Констянтина и стрыя своего Георгия. И вниде в свои Ростов, славя богу и святую богородицю».
В данном случае радость летописца можно объяснить любовью к князю Василько. Но далее он высказывает то, что никак не укладывается в наше понятие патриотизма. После рассказа о страшном разгроме Владимира, он перечисляет оставшихся в живых русских князей и с неприкрытой радостью пишет:
«Сдея господь спасение велико князем нашим, избавил есть от врагов наших».
Как отмечали исследователи, в целом ростовское летописание характерно житийной манерой: герои произносят длинные молитвеннее речи, всё повествование проникнуто поучительным тоном. В этом отношении самый яркий пример – рассказ о гибели князя Василько, где повествование украшено молитвами князя, велеречивыми славословиями в его адрес, основанными на мотивах Евангелия и притч Соломона. Эти же приемы, в частности, позднее будут использованы при создании жития Александра Невского. Таким образом, можно утверждать, что традиции ростовского летописания нашли отражение во всей древнерусской литературе.
