Из Александрова я проехал в Москву, чтобы встретиться с инженером Ивановым. На юбилее Пташникова он упомянул какие-то подземелья под Московским Кремлем, которые до сих пор остаются неисследованными и в которых, по его убеждению, хранится библиотека Ивана Грозного. Однако встретиться с Ивановым мне не удалось. Когда я по телефону рассказал ему о цели своего приезда в Москву, он расстроенно произнес:
– Я с удовольствием поговорил бы с вами на эту тему, но, к сожалению, через час уезжаю в санаторий. Давайте так договоримся: я завтра же напишу вам письмо, в котором подробно изложу всю имеющуюся у меня информацию по этому вопросу…
Мне ничего не оставалось, как согласиться с этим предложением. Но прежде чем уехать из Москвы я встретился со своим школьным приятелем Марком Лапиным, который после окончания юридического института работал в отделе МВД, занимающимся поиском затерянных сокровищ.
Рассказав ему о затеянном нами новом историческом расследовании, я спросил – значится ли библиотека Ивана Грозного в их картотеке? Ответ Марка разочаровал меня:
– Нет, у нас учтены только материальные ценности. Я слышал об этой библиотеке…
Но тут же Марк начал задавать мне вопросы, из которых я заключил, что он не только слышал о таинственной книгохранительнице, но и многое знает о ней. Это озадачило меня. Однако на мой вопрос, откуда у него столько сведений о библиотеке Ивана Грозного, Марк не ответил, а обратился ко мне с просьбой:
– Наверняка ты будешь что-то писать об этой библиотеке. Постарайся не упускать даже самых мелких деталей.
– Я еще не знаю, хватит ли интересного материала.
– Всё равно будешь делать какие-то записи, – уверенно заявил Марк. – Они могут пригодиться.
– Кому?
– Всё объясню потом. Позвони мне, когда ваше расследование закончится, встретимся и поговорим. А насчет материала не беспокойся – материал будет, – пообещал Марк.
Я посмотрел на него недоуменно. В картотеке затерянных сокровищ библиотека Ивана Грозного не значилась. Почему же судьба древней книгохранительницы заинтересовала Марка? Не потому ли, что, как Золотая баба и Янтарная комната, она тоже до сих пор находится в розыске?
Когда я спросил об этом Марка, он сказал, повторив мои последние слова:
– Находится в розыске… Вот тебе и название для твоей следующей повести о затерянных сокровищах.
Уже не сомневаясь, что расследование по делу о библиотеке Ивана Грозного вполне может стать темой нового исторического детектива, я промолчал, но подумал о том же самом…
После разговора с Марком мое желание довести начатое расследование до конца только укрепилось. С нетерпением ожидал я письма от Иванова. Он оказался человек обязательным, через неделю я получил обещанное послание. Привожу его дословно:
«Меня попросили письменно объяснить, на чем основано мое твердое убеждение, высказанное на юбилее Ивана Алексеевича Пташникова, что библиотеку Грозного надо искать под Московским Кремлем и нигде больше. Конечно, самым весомым свидетельством в пользу этой версии было бы заявление, что я своими глазами видел ее там, однако это не соответствовало бы действительности. Но зато я могу уверенно заявить, что спускался в подземный ход под Москвой, который, несомненно, ведет к этим сокровищам. Только роковое стечение обстоятельств не позволило мне добраться до тайника с царской книгохранительницей. На мою беду уже нет в живых человека, который мог бы подтвердить это сообщение, – моего закадычного друга Константина Б. По причине личного характера его фамилию, должность и так далее я не стану здесь называть. Скажу лишь, что когда он был жив, мы неоднократно вспоминали наше путешествие под Москвой, и Константин каждый раз говорил: «Какой прекрасный сюжет для увлекательного рассказа! Только вряд ли нам поверят, что он документальный, а не приключенческий, высосанный из пальца». После смерти Константина его жена передала мне общую тетрадь, где, к моему удивлению, я обнаружил наброски этого самого рассказа, о котором говорил мой друг. Рассказ почему-то так и остался недописанным, но несколько отрывков из него, на мой взгляд – наиболее законченных и выразительных, я приведу ниже.
На юбилее у Ивана Алексеевича Пташникова было высказано сразу несколько версий, доказывающих, что Грозный вывез свою уникальную библиотеку из Москвы. Считаю все эти версии несостоятельными, поскольку такая ценность, как царская книгохранительница, могла находиться только рядом с Грозным, то есть в Москве, где закончился его жизненный путь. Если на какое-то время Грозный и вывозил библиотеку из столицы, то потом, когда опасность миновала, он обязательно возвращал ее в Москву. Это мое твердое убеждение, которое не разрушить даже самой хитроумной версией. Мой рассказ – еще одно доказательство в пользу того, что библиотеку Грозного надо искать в Москве, что ее поиски в каких-либо других местах – пустая трата сил и времени...
В 1931 году мы с Константином – тогда еще совсем молодые ребята, только что закончившие техникум, – попали на работу в Управление строительством Дворца Советов, который предполагалось построить на месте храма Христа Спасителя. До сих пор испытываю чувство стыда, что принимал участие, пусть и незначительное, подчиненное, в кощунственном уничтожении этого грандиозного памятника русской истории. Пожалуй, здесь будет уместно напомнить историю строительства этого храма...
Решение о его создании было обнародовано в манифесте Александра Первого от 25 декабря 1812 года: «В сохранение вечной памяти того беспримерного уcердия в верности и любви к Вере и Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились мы в первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа... Да простоит сей Храм многие века и да курится в нем пред святым престолом Божиим кадило благодарности до позднейших родов, вместе с любовью и подражанием к делам их предков».
Первая попытка водрузить храм на Воробьевых горах закончилась неудачей – выбранное для строительства место было подвержено оползням, укрепить склоны не догадались. Надо было найти виновного – и автора проекта А.Л.Витберга сослали в Вятку, обвинив его в казнокрадстве и халатности. К казнокрадству, как выяснилось позднее, он был непричастен, а халатность точнее будет назвать непрофессионализмом – Витберг был живописцем, а не архитектором.
Урочище Чертолье – так называлось место, на котором решили возобновить строительство храма Христа Спасителя. Название образовалось от ручья, начинавшегося у Страстного монастыря и впадавшего в Москву-реку: «словно черт рыл», – говорили про него москвичи, наблюдая, как после дождей он прорывал себе путь к реке.
Возможно, название привилось еще и потому, что во времена Грозного здесь была Слобода опричников, которых в народе не жаловали. Главной достопримечательностью Слободы было подворье Малюты Скуратова. Когда в те же тридцатые годы разбирали церковь Похвалы Богородице на Кропоткинской набережной, под землей нашли каменный склеп. Местные старожилы уверяли, что это склеп самого Малюты Скуратова – верного подручного Грозного, безжалостного исполнителя его воли.
Так ли было на самом деле или не так, но Чертолье пользовалось среди москвичей дурной славой. Чтобы возвести здесь храм Христа Спасителя, пришлось уничтожить стоявший на этом месте женский монастырь. Оскорбленная таким святотатством, настоятельница монастыря произнесла пророческие слова, что долго этому храму не просуществовать.
Закладка храма произошла в 1839 году, в присутствии Николая Первого, освещение – в 1883 году, при императоре Александре Третьем, обнародовавшем в тот же день манифест с такими словами: «Да будет сей храм во все грядущие роды памятником милосердного Промысла Божия о возлюбленном Отечестве нашем в годину тяжкого испытания, памятником мира после жестокой брани, предпринятой не для завоеваний, но для защиты Отечества от угрожающего завоевателя». На этот раз проект храма, созданный архитектором К.А.Тоном – автором многочисленных сооружений в Санкт-Петербурге и Москве – оказался совершенным. Но над храмом словно и в самом деле висело проклятие...
Нам с Константином поручили определить кубатуру стен и пилонов для того, чтобы в дальнейшем вычислить количество взрывчатки, необходимой для уничтожения храма Христа Спасителя. Задание значительно упрощалось тем, что сохранились великолепно выполненные чертежи храма, сделанные на прекрасном английском ватмане с царским автографом на каждом листе «Быть по сему».
И вот однажды, рассматривая чертеж восточной части храма, я обнаружил на нем пунктиром обозначенный проем, который отсутствовал на листе, изображавшем разрез этой самой стены.
Подозвав Константина, я показал ему чертежи и спросил, что он думает об этой неувязке.
– Вероятно, сначала планировали сделать в этом месте дверь, но потом передумали, – сказал он.
– А почему тогда оставили пунктир?
– Ну, просто забыли его уничтожить. А ты что предполагаешь?
– Да ничего не предполагаю. Странно, что при таком высоком уровне исполнения один чертеж с другим не стыкуется. Опять-таки непонятно, почему эту дверь пометили не сплошной линией, а пунктиром.
Константин посмотрел на чертежи более внимательней и неуверенно проговорил:
– Может, сначала сделали проем, а потом его замуровали?
Я согласился, что такое объяснение вполне вероятно. Тем наш разговор и закончился, чтобы возобновиться спустя несколько месяцев, уже после взрыва храма Христа Спасителя.
Как сейчас помню этот день, 5 декабря 1931 года, – черный день уничтожения храма. В стенах и колоннах были сделаны многочисленные шпуры, их начинили взрывчаткой, подвели детонирующие шнуры. Из ближайших домов выселили всех жителей, сам храм был окружен высоким забором с защитным козырьком. В двенадцать часов дня раздался первый взрыв, который подорвал одну из четырех колонн, поддерживающих купол. Следующий взрыв разрушил еще одну колонну, но купол продолжал держаться на двух оставшихся. И только после третьего взрыва он рухнул вниз. Как воин на поле брани, храм держался, покуда хватило сил.
Рассказывали, что за проведением взрывов наблюдал с Боровицкого холма через бинокль один из членов правительства, оставшийся крайне недовольным тем, что купол не обрушился после первого же взрыва. Но с этими претензиями надо было обращаться не к взрывникам, а к строителям храма. Изучая чертежи и часто посещая храм до взрыва, мы с Константином не переставали удивляться совершенству его конструкции, таланту художников, скульпторов, мастеров самых разных профилей. И все это было в одночасье уничтожено злой бездумной волей, которую не остановили ни красота храма, ни его символическое значение для России.
Конечно, эти мысли появились у меня позднее, когда наступило, так сказать, иcторическое прозрение. В те годы я еще был очень далек до понимания того, что произошло на моих глазах...
Управление строительством Дворца Советов, где мы с Константином продолжали работать, размещалось в здании на Берсеневской набережной, напротив разрушенного храма. Как-то после рабочей смены мы проходили мимо его развалин. Несмотря на всю мощь произведенных взрывов, здание не разрушилось полностью – уцелели цокольные стены с перекрытиями. Потребовалось еще полтора года, чтобы сравнять храм с землей и, таким образом, уничтожить саму память о нем.
Совершенно случайно мы подошли к той самой восточной цокольной стене, в которой, согласно чертежу, был сделан проем. К тому времени гранитная облицовка со стен была уже снята, и обнажился ноздреватый известняк монолитов, из которых были сложены стены храма.
Я напомнил Константину наш разговор и в шутку предложил:
– Может, простучим стену, поищем эту таинственную дверь?
– А что, давай, – поддержал меня Константин, поднял валявшийся под ногами металлический стержень и несколько раз стукнул по стене, но звук от ударов по сплошной кладке был приглушенный.
– Не здесь, правее, – сказал я, мысленно представив чертеж с обозначенным дверным проемом.
Константин ударил в указанное мною место – и мы услышали звук, свидетельствующий, что внутри цоколя пустота. Обстучав ее по контуру, убедились – это именно дверной проем, спрятанный в толще цоколя.
– Что будем делать? – посмотрел на меня Константин. – Может, начальству сообщим?
– Сначала надо самим разобраться, что это за дверь. Вдруг она никуда не ведет?
Константин согласился со мной. Вечером следующего дня, вооружившись ломом, мы опять пришли к храму, начали долбить стену – и после первых же ударов убедились, что кладка в этом месте тонкая, маскировочная. Еще несколько ударов – и обнажилась железная дверь, запертая на внyтренний замок. Но от времени он проржавел, мы воспользовались ломом – и дверь открылась, за ней круто уходили вниз ступени каменной лестницы. В рассказе Константина этот момент был описан так:
«Медленно, с пронзительным скрежетом заржавевших петель распахнулась тяжелая дверь, открыв мрачное, казавшееся бездонным подземелье, повеявшее холодом, затхлостью и тленом. Нас охватила оторопь, по спинам пробежал холодок. Но ожидавшие нас впереди таинственность и неизведанность пересиливали страх. Чутье подсказывало, что во тьме кроется какая-то тайна».
На всякий случай, еще не зная, чем кончится наша операция, Константин прихватил с собой электрический фонарик и первым начал спускаться по лестнице. Закрыв за собой дверь, я последовал за ним.
Насчитав тридцать четыре ступени, мы оказались в подземелье, представлявшем собой узкую, метровой ширины щель, облицованную известняком и высотой чуть больше человеческого роста. В тишине, нарушаемой только нашими шагами, молча двинулись вперед. Опять обращаюсь к рассказу Константина:
«Вскоре стал ощущаться недостаток кислорода, дышать становилось всё труднее. Чем дальше шло продвижение, тем более напрягались нервы, обострялся слух, обоняние улавливало малейшие оттенки запахов. Беспокоила мысль: а что, если в тоннеле окажется углекислый газ?!»
Вскоре мы дошли до развилки. Правый тоннель, как я рассчитал, вел в сторону Соймоновского проезда, а левый, более древний и узкий, – в сторону Кремля.
Посоветовавшись, мы решили сначала исследовать правый, менее древний тоннель. Пройдя несколько десятков метров, неожиданно увидели впереди свет. Прибавили шаг – и оказались в квадратном подземном помещении. Свет исходил из овальной трубы. Там, где она кончалась, поблескивала в вечерних сумерках гладь реки Москвы.
Что-то попало Константину под ноги. Он осветил пол – это был короткий деревянный кругляк, рядом валялось еще несколько таких же, одинакового размера. Константин осветил потолок возле одной из стен, из которой торчали скобы, и мы разглядели закрытую крышкой горловину люка.
– Стой здесь, – сказал Константин и пошел вдоль стены, освещая себе под ногами. В одном месте задержался, опять что-то внимательно разглядывая на полу.
– Что там? – нетерпеливо спросил я.
– Ничего. Пойдем обратно, надо проверить левый тоннель, – глухо, словно не своим голосом ответил Константин.
Мы вернулись до развилки и вошли в тоннель, ведущий, как я предполагал, к Кремлю. Он был не шире семидесяти сантиметров, выложенные известняком стены почернели от времени, свод бороздили глубокие расщелины, казалось – он, того гляди, рухнет нам на головы. Мне нестерпимо захотелось подняться наверх, на свежий воздух, но Константин уже углубился в тоннель, и я промолчал, покорно пошел за ним, с каждым шагом чувствуя, что дышать становится всё труднее.
Вдруг стены раздвинулись, справа Константин высветил фонарем вертикальную нишу. То, что мы увидели в ней, до сих пор стоит у меня перед глазами: ржавыми цепями к стене был прикован скелет, железное кольцо поддерживало склонившийся вниз череп.
Константин перекинул свет фонаря в противоположную сторону и высветил другую, более глубокую нишу с остатками ржавых цепей, человеческих костей и черепов. Приведу еще один отрывок из его рассказа:
«В оцепенении смотрели мы на останки неведомых узников, брошенных в подземелье по чьей-то злой воле, может быть, самого Малюты Скуратова. Свет фонарика заколебался – и зашевелились тени, создавая впечатление, что череп качается, словно укоряя нас в том, что нарушен его вечный покой. В ту же секунду фонарик погас. Со всех сторон надвинулась страшная тьма. Мы инстинктивно прижались друг к другу. Те секунды, которые потребовались, чтобы заставить фонарик гореть, показались долгими минутами, хотя мы были, как говорится, не из робкого десятка. Но вот луч фонаря вновь осветил подземелье. Неожиданно над нами послышался глухой нарастающий гул, напоминающий шум морского прибоя. Он отвлек наше внимание от ужасного зрелища. Осветив свод тоннеля, мы увидели, как сквозь глубокие щели меж известковыми камнями струится песок. В следующее мгновение показалось, что от нарастающего грохота ветхий свод вот-вот рухнет и похоронит нас навсегда в подземелье. Однако свод остался цел и невредим, а шум наверху стал стихать. Мы поняли, что находимся под улицей Ленивкой, по которой ходит трамвай. Желание приобщиться к великим тайнам прошлого неудержимо тянуло вперед, и мы, несмотря на недостаток кислорода, на риск оказаться заживо погребенными в подземелье, направились дальше».
Через несколько метров тоннель уткнулся в железную дверь, изъеденную ржавчиной. Константин передал фонарик мне и попытался всё тем же ломом, который мы на всякий случай взяли с собой, открыть ее. Я высветил потолок над дверью и шепотом сказал:
– Смотри – камни придавили притолоку. Если откроем дверь, потолок рухнет, здесь и останемся.
Что скрывалось за этой дверью? Куда бы привел нас подземный ход?
Опять обращаюсь к рассказу Константина:
«Мы стояли перед недоступной дверью и не знали, что предпринять. И тут снова погас фонарик. Мы опять оказались в жуткой темноте. К счастью, мы прихватили с собой и спички, хотя оба не курили. То и дело чиркая коробок спичками, кое-как освещая путь, мы побежали к выходу, словно за нами гнались погребенные в тоннеле мученики».
Выбравшись наружу, мы заложили дверь кусками известняка и присели на ступенях лестницы, спускающейся к Москве-реке. Константин вынул из кармана записную книжку и карандаш, условно нарисовал на листке контур разрушенного храма Христа Спасителя, ниже – берег реки Москвы, выше – улицу Волхонку, слева – Соймоновский проезд, справа, на расстоянии, – улицу Ленивку и Лебяжий переулок. До восточного фасада храма провел вниз линию, обозначающую подземный ход до развилки. От нее одну линию протянул налево, в сторону Соймоновского проезда, другую – направо, к пересечению Волхонки и Лебяжьего переулка. Здесь отметил дверь и пунктиром провел от нее линию еще дальше вправо, написав на конце короткое слово «Кремль». Подумав секунду, поставил рядом вопросительный знак.
– Здесь не может быть сомнений – тоннель ведет к Кремлю, – возразил я.
– Есть вероятность, что он тянется к Ваганьковскому холму, где располагался двор Ивана Грозного, – сказал Константин. – Примерно там, где мы видели скелет и черепа, было подворье Малюты Скуратова, – и Константин квадратом обозначил его на плане.
– Я где-то читал, что Наполеон во время пожара Москвы бежал в Петровский дворец из Кремля через подземелье, ведущее к реке Москве. Видимо, это тот самый тоннель, в который мы сначала свернули.
– Так оно и есть. Помнишь деревянные кругляки? На них удобно спускать лодку в реку. Но эта часть подземелья не древняя, похоже, при строительстве храма ее заново отремонтировали. Только вот зачем? Совсем недавно там побывали люди, я нашел свежие следы сапог на полу.
– Что же ты мне об этом сразу не сказал? – спросил я, вспомнив, как Константин замешкался в подземелье, что-то рассматривая под ногами.
– Не хотел тебя пугать раньше времени, а то бы мы всё подземелье не обследовали. Меня этот след самого так испугал, что захотелось тут же наружу выскочить. Что будем делать? Своими силами нам эту дверь не открыть – надо укреплять своды подпорками.
– Значит, придется руководство извещать.
– Как бы это сообщение нам боком не вышло, – хмуро проговорил Константин. – Давай-ка прежде, чем шум поднимать, завтра еще раз спустимся в это подземелье.
– Зачем? – удивился я, выслушав это предложение без восторга.
– Мне не дает покоя люк в потолке помещения, соединенного трубой с Москвой-рекой. Куда он ведет? Может, в подземелье есть более легкий и проcтой путь?..
На следующий день мы опять спустились в это помещение. Константин уже хотел по скобам подниматься вверх к люку, как вдруг послышался громкий всплеск воды. О том, что случилось дальше, Константин так написал в cвоем незавершенном рассказе:
«Плеск воды насторожил нас. Чтобы не выдать себя, мы погасили фонарик, заглянули в трубу и увидели, как в ее просвете со стороны реки показалась лодка и силуэты людей. Один из них ловко перебрался в трубу, придерживая в руке фонарь. За ним последовал второй. Первый зажег фонарь, и они стали проворно продвигаться по трубе. Уверенные действия людей говорили о том, что они тут не впервые и проникают не через люк, как мы предполагали, а с Москвы-реки. Продвигаясь вперед, незнакомцы о чем-то переговаривались. Слова звучали неразборчиво – труба искажала звуки, да и длина ее была более сотни метров. Интуитивно почувствовав, что с незнакомцами встречаться рискованно, мы бесшумно вернулись в тоннель и быстро поднялись наружу».
Константин оказался прав – когда мы сообщили начальству о находке подземелья, нас за самовольное проникновение в него хотели даже подвергнуть аресту, но ограничились выговором. Трубу к Москве-реке заложили кирпичом, железную дверь в цоколе храма опечатали и выставили около нее круглосуточную охрану. Когда про открытое нами подземелье каким-то образом узнали ученые и обратились с просьбой осмотреть его, руководство Управления строительством Дворца Советов, явно по подсказке свыше, ответило им, что подземелье обрушилось и, кроме того, интереса для научных исследований не представляет.
Среди этих ученых был археолог Стеллецкий, еще с дореволюционных времен занимавшийся поисками библиотеки Ивана Грозного. Но и его усилия получить доступ в подземелье окончились неудачей. Я не сомневаюсь, что главную роль здесь сыграло то обстоятельство, что этим подземным ходом можно было проникнуть в Московский Кремль. Тоннель замуровали, рассудив, что спокойствие и безопасность вождя важнее, чем археологические изыскания.
Спустя некоторое время после этой истории Стеллецкий нашел нас с Константином, подробно расспросил об экскурсии в подземную Москву. Он не сомневался – тоннель за железной дверью, которую мы не могли открыть, вел к библиотеке Ивана Грозного. Я целиком разделяю его уверенность».
