Через день после моего возвращения из Костромы мне позвонил Окладин и спросил, не пропала ли у меня охота вернуться к расследованию убийства царевича Ивана.
– У меня сложилось впечатление, что все возможности выяснить мотивы этого убийства исчерпаны. Вы же сами пришли к такому выводу, – напомнил я историку.
– Но это не относится к личности Грозного, разговор о котором можно продолжить, благо есть повод. Завтра в Волковском театре состоится премьера спектакля по драме Алексея Константиновича Толстого «Смерть Иоанна Грозного», в котором моя жена впервые играет роль Марии Федоровны Нагой. Я рассказал ей о нашем следствии и о попытке составить психологический портрет царя. Это очень заинтересовало мою супругу. Короче, она приглашает нас, принявших участие в этом расследовании, посмотреть спектакль, а потом высказать свое мнение о нем. Вы не возражаете против такого «следственного эксперимента»?
– Ни в коем случае. А что ответил вам Пташников?
– Он тоже дал согласие, хотя, как выразился, не был в театре сто лет. Значит, договорились? В таком случае мы с Ольгой ждем вас у подъезда театра, а после спектакля зайдем к нам. Ведь вы так и не познакомились с моей женой…
Наши места были в ложе, где мы вчетвером и устроились задолго до начала спектакля. И здесь, к моему удовольствию, между Окладиным и Пташниковым опять вспыхнул спор о личности Грозного, о его душевной болезни, которой, по мнению историка, объяснялись многие поступки царя.
Мы не видели, как заполнился зрителями зал, не слышали, как прозвенел последний звонок, и прекратили разговор только после того, как медленно начала гаснуть люстра под потолком театра.
Занавес раздвинулся, и начался спектакль, как бы продолживший тему, которую мы только что обсуждали. Участие в следствии по делу о загадочном убийстве царевича Ивана позволило мне понять главное достоинство драмы – автор в основном старался точно следовать за реальными историческими событиями.
Сцена с кометой, явившейся, по убеждению Грозного, предвестницей его близкой смерти, на какое-то время вызвала у меня сочувствие к царю. Именно в этой сцене он мысленно вернулся к гибели сына. Узнав, что в царские покои в Александровой Слободе, где произошло убийство, ударила молния и они сгорели дотла, Грозный говорит:
- – Да! Это божий гнев!
- В покое том я сына умертвил.
- Там он упал – меж дверью и окном.
- Раз только вскрикнул и упал – хотел
- За полог ухватиться, но не мог –
- И вдруг упал – и кровь его из раны
- На полог брызнула...
Монолог Грозного был написан с таким мастерством, что я выслушал его, словно чистосердечное признание убийцы, записанное на магнитофонную ленту. В третьем действии, в роли царицы Марии Нагой, на сцене появилась жена Окладина. Всего несколько сказанных ею слов убедили меня, что это настоящая драматическая актриса, в придачу обладающая яркой, выразительной внешностью.
Психологически верным мне показался и образ Годунова. Его стремление к власти было трагическим путем к пропасти, о которой догадывался Годунов, но уже был не в силах остановить себя, унять свое честолюбие. Не в тот ли самый день, когда он стал свидетелем убийства царевича Ивана, впервые мелькнула у него мысль о возможности занять царский трон? Не способствовал ли он хитроумными интригами, чтобы это убийство произошло?
Последний, предсмертный монолог Грозного был обращен к Годунову:
- Я понял взгляд твой! Ты меня убить –
- Убить пришел! Изменник! Палачей!
- Феодор! Сын! Не верь ему! Он вор!
- Не верь ему!..
А может, и в самом деле, как о том написал Толстой, в последний момент жизни у Грозного открылись глаза на человека, которому он так долго и так безоговорочно доверял? Не был ли Годунов причастен и к смерти самого Грозного? Насколько эта сцена соответствовала действительности?
Когда после спектакля мы пришли к Окладиным и уже сели за стол, в прихожей раздался телефонный звонок. Оказалось, не застав меня дома, звонил Марк, приехавший в Ярославль, чтобы увидеться с Арсеньевым, с которым я встречался по делу о Янтарной комнате. Я уговорил Марка приехать к Окладиным.
Как только он появился в квартире историка, Пташников сразу же включил его в общий разговор:
– Это замечательно, Марк Викторович, что вы появились в Ярославле именно сегодня, именно в этот вечер! Как раз сегодня мы подводим итоги нашего следствия по делу об убийстве царевича Ивана. А без мнения квалифицированного криминалиста это вряд ли возможно...
Мне и самому давно хотелось рассказать Марку о нашей попытке расследовать преступление в Александровой Слободе. И вот такая возможность представилась. Я подробно сообщил, что нам удалось выяснить, какие были выдвинуты версии и предположения, а потом обратился к нему как к человеку, знакомому с основами криминалистики – науки, изучающей методы раскрытия преступлений, – с вопросом: можно ли на основании полученных данных сделать какие-то конкретные выводы?
Ответ Марка разочаровал меня:
– Присутствие утром, в покоях царевича Бориса Годунова и его попытка остановить Грозного – вот, пожалуй, единственное, да и то слабое свидетельство в пользу того, что могла произойти не просто семейная сцена, а нечто другое, о чем остается только догадываться.
Соглашаясь с Марком, Окладин довольно кивнул, а Пташников, «сломя голову», бросился в атаку:
– В пользу предумышленного убийства целый ряд доказательств, которые тоже необходимо принимать во внимание, чтобы разрешить эту загадку истории!
Марк заявил краеведу напрямую, без дипломатии:
– К сожалению, все они, на мой взгляд, малоубедительны и не внушают большого доверия. В них больше эмоций, чем логики.
– Совершенно правильное заключение, – поддержал Марка Окладин. – Все эти доказательства вилами на воде писаны, хотя Иван Алексеевич и пытается придать им документальную основательность.
Речь зашла о только что просмотренном спектакле. Когда я выразил сомнение, что Грозный умер своей смертью, мне неожиданно возразил Марк:
– Это была естественная смерть! Здесь не может быть никаких сомнений.
– Чтобы утверждать такое, тоже нужны доказательства. Где они?
– Доказательствами располагает криминалистика. Совершенные преступления не давали Грозному покоя – он верил, что на том свете его ждет суровое наказание за всё, содеянное на земле. И перед смертью он делает отчаянную попытку уйти от расплаты, обмануть самого бога – принимает монашеское имя Иона и завещает похоронить себя, как смиренного монаха. Что и было неукоснительно исполнено, после смерти Грозного обрядили в черную монашескую одежду с изображенными на ней крестом, черепом и скрещенными костями.
Я поинтересовался у Марка, откуда известны такие подробности.
– Когда в Архангельском соборе, где был захоронен Грозный, вскрыли могилу, обнаружили куски этой схимы. В изголовье стоял кубок венецианской работы. Правая рука Грозного лежала на плече, а левая на груди. Антропологу Герасимову пришлось немало потрудиться, прежде чем ему удалось восстановить облик царя – в могилу попала вода, и череп был сильно разрушен. Тщательно исследовали весь скелет Грозного. Перед специалистами была поставлена чисто криминалистическая задача – выяснить, своей ли смертью умер царь. Действительно, после его смерти в народе ходили упорные слухи, что царя удавили его ближайшие подручные Богдан Бельский и Борис Годунов.
– В пользу этих слухов было одно настораживающее обстоятельство – о смерти Грозного объявили с большой задержкой, сначала бояре заявили, что есть надежда на выздоровление, – вставил Пташников. – Думаю, не случайно и гарнизон Кремля был приведен в состояние боевой готовности.
– Не вижу тут ничего подозрительного – смерть царя сама по себе могла вызвать в Москве панику, беспорядки, – рассудил Окладин.
На этот раз Пташников не стал спорить с ним и спросил Марка, чем закончилось исследование скелета Грозного.
– Обвинения против Бельского и Годунова в том, что они удавили царя, не подтвердились.
– Не слишком ли категоричный вывод? – засомневался Пташников. – Вы сами говорили, в могилу попала вода. Следовательно, не только череп, но и весь скелет плохо сохранился.
– Благодаря отложениям извести уцелели отвердевшие хрящи гортани. Их скрупулезно изучили, что и позволило сделать столь категоричный, как вы заметили, вывод. Хрящи оказались в сохранности.
– Это ни о чем не говорит, – взмахнул рукой краевед. – Грозного могли не удавить, а удушить. При его болезненном состоянии это не так трудно было сделать.
– К сожалению, подобную версию по скелету проверить невозможно, – сказал Марк. – Но тут появилось другое подозрение – в костях Грозного обнаружили много ртути.
– Отравление?
– Некоторые исследователи так и подумали, – не сразу ответил краеведу Марк. – Но вряд ли это обвинение имеет под собой веские основания.
Мне вспомнился кубок венецианской работы, обнаруженный в могиле Грозного. Не из этого ли кубка, поданного Бельским или Годуновым, принял царь яд?
– Почему не допустить, что Грозного отравили? – представив эту сцену, обратился я к Марку. – Своей жестокостью царь мог возбудить ненависть к себе даже самых близких к нему людей – они в любое время тоже могли стать жертвами его жестокости. А значит, втайне не могли не желать ему смерти. От такого желания до убийства – один шаг.
– Бельский и Годунов боялись Грозного не только живого, но и мертвого. Видимо, этим и объясняется их растерянность после смерти царя. Нет, отравить Грозного у них просто не хватило бы духу! – убежденно произнес Окладин.
– Но ведь ртуть обнаружили! – напомнил краевед. – Тот же Борис Годунов мог в душе желать смерти Грозному – в продиктованном дьяку Фролову завещании царь не включил Годунова в число опекунов царевича Федора. Больше того – есть свидетельства, что Грозный хотел развести Федора с сестрой Годунова Ириной. Одно это могло подтолкнуть царского любимца к преступлению – развод неминуемо повлек бы отстранение Годунова от власти.
– Наличие ртути в костях Грозного можно объяснить проще, без версии о покушении на жизнь. Царь умер на пятьдесят четвертом году жизни. Отложение солей на костях свидетельствовало о воспалении суставов. Это причиняло царю страшные боли – современники вспоминали, что он не мог даже наклоняться. Можно предположить, что Грозный очень часто применял сильные мази, в которых была ртуть. Этим и объясняется ее повышенное наличие в костях скелета.
– Логично, – поддержал Марка историк.
– Отравить могли не только ртутью, – проворчал Пташников. – Наверное, уже имелись и другие яды, которые труднее обнаружить.
Как только речь коснулась медицины, в разговор вступила Ольга:
– Кроме ртути, как отравляющие вещества были известны фосфор и сурьма, растительные яды вроде белены и цикуты. Наконец, еще в восьмом веке арабский алхимик Джебер изобрел мышьяковый ангидрит, ставший самым распространенным ядом, особенно в правящих верхах. И на то были свои причины — мышьяк не имеет ни запаха, ни вкуса, поэтому его легко подмешать в любую пищу, а симптомы отравления похожи на холеру.
– Значит, мышьяковое отравление нельзя определить? – допытывался краевед точного ответа.
– Надежный способ нашли только в конце девятнадцатого века – обнаружили, что мышьяк накапливается в волосах. По тому, как он распределен по длине волоса, научились определять, сколько времени давали яд, с какими перерывами. Так с помощью этого метода пришли к выводу, что Наполеон умер не своей смертью, не от рака желудка, как утверждали английские тюремщики, а в течение четырех месяцев ему подсыпали в пищу мышьяк, в результате чего и последовала смерть.
– К сожалению, волосы Грозного не сохранились, поэтому определить, был ли он отравлен мышьяком, невозможно, – выслушав четкий ответ Ольги, сказал Марк.
– В таком случае версия об отравлении Грозного остается в силе, – твердо произнес Пташников. – Я не смог ее доказать, вы не смогли ее опровергнуть!
Марк был вынужден согласиться с краеведом, не нашел возражений и Окладин. А мне по-прежнему не давало покоя преступление в Александровой Слободе. Каковы подлинные мотивы этого убийства?
Первым на мой вопрос ответил Окладин:
– Я остаюсь при своем мнении – убийство произошло в результате роковой случайности и безудержной ярости царя. Был ли он душевно-больным – пусть отвечает будущий эскулап, который, как оказалось, проявляет повышенный интерес к судебной медицине, – Окладин перевел взгляд на Ольгу.
– Без полного обследования Грозного вынести окончательный диагноз, была ли у него паранойя, невозможно. Однако есть все основания считать, что он обладал ярко выраженными психопатическими чертами характера, которые могли толкнуть на неспровоцированное убийство, – с шутливой серьезностью произнесла Ольга, словно зачитала выписку из истории болезни.
– А что скажет криминалистика? – обратился я к Марку.
– Вероятно, назвать подлинные мотивы убийства теперь уже невозможно – осмотр места преступления не произведен, нет вещественных доказательств, нельзя допросить убийцу и свидетелей, а сохранившиеся письменные показания слишком противоречивы и неубедительны.
Я ждал, что ответит Пташников.
– Возможно, заговора и не было, но Грозный мог ошибочно поверить в него, на мгновение увидеть в царевиче врага. И сразу пришло прозрение, но было уже поздно, – уклончиво проговорил краевед.
– Значит, это убийство так и останется преступлением с невыясненными мотивами?
Я не заметил, как этот вопрос произнес вслух.
– Не расстраивайся, такие преступления встречаются и сейчас. Кто знает, может, со временем отыщутся какие-то новые, достоверные документы, которые прольют свет на это убийство?
Пташников рассказал о письме, полученном краеведом Ниткиным, изложил основные доводы автора письма в защиту Грозного. Как и следовало ожидать, Окладин тут же подверг эти доводы уничижительной критике, а я еще раз с горечью подумал, что столько времени ушло на разговоры о преступлении в Александровой Слободе, но раскрыть его мотивы нам так и не удалось.
Может, именно потому, что это было, выражаясь юридическим языком, немотивированное убийство?
