С оживленной улицы в центре Ярославля я свернул в узкий переулок, разыскал нужный дом. Он стоял в глубине двора, зажатый двумя девятиэтажными коробками, одинаковыми, как близнецы.
Дом был каменный, с побитой штукатуркой, с тесовым крыльцом сбоку и тремя окнами по фасаду. Рядом с современными высотными зданиями он выглядел жалко и неказисто, словно заблудился здесь.
О встрече я предварительно договорился с Пташниковым по телефону. На мой звонок он тут же открыл дверь, из полутемной прихожей проводил в комнату, неожиданно большую и светлую, с высоким потолком. Кроме стола у окна и трех приставленных к нему старомодных гнутых стульев здесь ничего не было – только огромное количество книг в самодельных шкафах вдоль стен.
Разномастные, в твердых переплетах с тиснением и растрепанные, словно капустные листья, с пожелтевшими от времени страницами, они стояли рядами, лежали стопками на полках в простенках между окон. Книжные шкафы громоздились и во второй, маленькой комнате. Кроме них я разглядел там металлическую кровать довоенного образца, массивный письменный стол и старую пишущую машинку «Ундервуд». С потолка в обеих комнатах сиротливо свисали лампочки без абажуров.
Из прихожей еще одна дверь вела на кухню. Газовая плита и кухонный столик словно бы выталкивали друг друга, так тесно им было там. Холодильнику не нашлось места на кухне, и он стоял в прихожей, сверху высилась стопка старых журналов, аккуратно перевязанных бечевкой, здесь же притулился телефон давно устаревшей конструкции.
Нетрудно было догадаться, что Пташников живет один, – женских рук здесь не чувствовалось совершенно. Расспрашивать, почему так получилось, я не стал, но про себя отметил, что современный гарнитур или богатые ковры на стенах здесь были бы просто неуместны – тут властвовали книги, все остальное было незначительным приложением к ним.
– Этот дом мне еще от деда достался, – сказал Пташников, заметив, с каким интересом я рассматриваю его квартиру. – Несколько раз меня вызывали в горсовет, предлагали взамен однокомнатную квартиру со всеми удобствами. А зачем, спрашивается, мне удобства, если негде будет разместить книги?
Решение краеведа показалось мне резонным.
– Вы тут поройтесь на полках, может, что-нибудь интересное для себя найдете, – предложил хозяин. – А я самовар поставлю.
– Самовар? – удивился я. – Электрический?
– Нет, почему же, настоящий. Я не любитель подделок и муляжей, – без рисовки сказал Пташников и ушел на кухню.
С восхищением глядел я на книжные полки. Много видел домашних библиотек, но такую огромную – впервые. Однако не это составляло ее главную ценность. Достаточно было наобум вынуть с полок несколько книг, чтобы убедиться – библиотека у Пташникова не просто большая, но уникальная.
В основном здесь были книги по истории, краеведению, русской культуре, книги девятнадцатого и даже восемнадцатого веков, с экслибрисами самых неожиданных владельцев. Так, мне попалась на глаза книга о фортификации из библиотеки Алексея Андреевича Аракчеева – военного министра при Александре Первом, ставшего затем фактическим правителем Российской империи.
Книгу украшал затейливый экслибрис с хвастливым и заискивающим девизом: «Без лести предан», в свое время переделанный Пушкиным на «Бес лести предан».
Как ни старался, я не нашел на полках ни одной художественной книги. Сначала это озадачило меня, но, рассудив, я пришел к выводу, что беллетристика в библиотеке Пташникова выглядела примерно так же, как современная модная мебель в его холостяцкой квартире.
Когда хозяин, прижимая к себе два граненых стакана и глубокую тарелку с конфетами, появился в комнате, я высказал ему свое восхищение его уникальной библиотекой.
Он отнесся к моим восторгам спокойно, как к должному:
– С семнадцати лет собираю, с первой получки. Только четыре года выпали – когда на фронте был. Правда, кое-что от родителей осталось, они тоже книголюбами были. Собственно, из-за книг у меня и семьи не получилось...
Так я и не узнал, почему Пташников остался одиноким, – не договорив, он опять вышел из комнаты и принес с кухни большой медный самовар, водрузил его посреди стола, в комнате стало как бы еще светлее, праздничнее. Сверху, на конфорку, краевед поставил фарфоровый чайник с заваркой. От самовара исходило тепло, по комнате разносился густой запах индийского чая.
Потом мы пили черный, как деготь, чай с засохшими конфетами, вспоминали необычные обстоятельства нашего знакомства, позднее описанные мною в повести «Секрет опричника».
– А мы вас совсем недавно вспоминали с Окладиным, – сказал Пташников. – Куда вы запропастились? Почему не показываетесь на глаза? Может, женились, семейные заботы одолели?
Я искренне заверил краеведа, что в моих ближайших планах этого рискованного мероприятия не предвидится. Старый холостяк Пташников от души одобрил мою осторожность:
– Правильно делаете. Как раньше говорили? «Холостому – хоть утопиться, женатому – хоть удавиться».
Мне не терпелось рассказать краеведу, что заставило меня прийти к нему. Но, с трудом пересилив себя, я спросил, что нового у Окладина.
– Можете его поздравить – с блеском защитил докторскую диссертацию. А как поживает ваш приятель Марк? Не нашел еще тайник Ивана Грозного?..
Я уже раскаивался, что сразу не признался краеведу, какая причина заставила меня напроситься к нему в гости – жди теперь подходящего момента. Но Пташников словно прочитал мои мысли и спросил, над чем я работаю, о чем пишу. Я вздохнул и подробно поведал ему о своем неожиданном увлечении историей, о безуспешных попытках написать о загадках прошлого, о своей картотеке исторических загадок.
– Это замечательно! – восхитился краевед.
Я не мог скрыть обиды в голосе:
– Замечательно, что я сел в лужу?
– Нет! Замечательно, что вы всерьез увлеклись историей, – поспешно объяснил Пташников. – Нет более интересного и захватывающего дела, чем попытаться проникнуть в глубь веков, отыскать в книге истории доселе неизвестный эпизод, выявить новое, незнакомое имя. Но кавалерийским наскоком тут не возьмешь, не мудрено, что у вас ничего не вышло из этой затеи.
– Что же мне делать? Собственно, я затем и пришел к вам, чтобы посоветоваться.
О разговоре с Марком я решил пока умолчать – хотелось проверить, какой выход предложит краевед.
– Давайте подумаем, – участливо сказал он. – В историка вам уже не переквалифицироваться, да и желания такого, похоже, у вас нет.
Я согласился с Пташниковым – так оно и было.
– Писать исторические романы тоже вряд ли отвечает вашему желанию, иначе бы сами до этого додумались. Не так ли?
Мне и на этот раз нечего было возразить краеведу.
– Да и в истории вас в основном интересуют неизвестные, загадочные события. Какой выход остается? – сам себя спросил Пташников.
Я с нетерпением ожидал, что он мне посоветует.
– Попробуйте написать о ходе исторического расследования, – после затянувшегося молчания продолжил Пташников. – Только вряд ли вы сможете вести его самостоятельно, для этого, кроме энтузиазма, нужны широкие познания. И не только в истории, но и в смежных с ней дисциплинах: археологии, генеалогии, археографии...
Краевед посоветовал мне то же самое, что и Марк! Я обрадовался этому совпадению, увидев в нем знак, что именно таким путем мне и надо следовать в дальнейшем.
– А вы не согласитесь мне помочь?
– Я готов помогать каждому, кто занимается историей! – торжественно, словно клятву, произнес Пташников и задал мне тот же вопрос, что и Марк: какую загадку я хотел бы расследовать в первую очередь?
Когда я назвал убийство в Александровой Слободе царевича Ивана, краевед неожиданно для меня засомневался:
– Крепкий орешек. Об эту загадку многие ученые мужи зубы поломали да и оставили ее в покое. Мол, погорячился царь-батюшка – и дело с концом. Хотя я так никогда не считал, но и версию, что царевич погиб в результате заговора, тоже доказать не мог. Однако вы правы – это убийство достойно самого тщательного изучения, заняться им стоило бы. Т ут есть над чем поломать голову. Зря Михаил Николаевич Окладин так категорично заявляет, что никакого заговора не было и быть не могло. Почему бы такое не предположить? Ведь никто из историков не оспаривает тот факт, что безвольный, болезненный царевич Алексей состоял в заговоре против своего отца – Петра Первого! Разница, может, только в том и состоит, что следственное дело Алексея сохранилось, а в случае с царевичем Иваном его вовсе не было.
– А может, оно просто не уцелело или где-нибудь затерялось?
– Вряд ли такое следственное дело существовало. Наверное, на этот раз Грозный обошелся без дьяков и палачей – узнав, что сын замешан в заговоре, сам осудил его, сам и казнил. А впрочем, все возможно, полностью царский архив не сохранился. Не исключено, что наиболее важные документы хранились в той самой библиотеке Ивана Грозного, споры о местонахождении которой идут вот уже четыреста лет. Кстати, по одной из версий Грозный перевез ее в Александрову Слободу, где она и осталась после смерти царевича Ивана… Вот что. Давайте привлечем к этому расследованию Окладина, мне будет интересно узнать его мнение. Тем более, он недавно просил меня как-нибудь привести вас в гости. В субботу вечером вы свободны?.. Вот и договорились.
Нет нужды объяснять, как я обрадовался такому повороту.
Когда я рассказал краеведу о своей поездке в Боголюбово и передал привет от Сергея Михайловича, Пташников удивленно переспросил:
– От какого Сергея Михайловича?
– Он работает в музее экскурсоводом. Примерно вашего возраста, высокий, седовласый. Я до сих пор нахожусь под впечатлением от его экскурсии.
– Ах, вот вы о ком! – наконец-то догадался краевед. – Значит, Сергей Михайлович опять в экскурсоводы пошел? Не иначе – новую книгу задумал.
– Так он писатель?
– Известный владимирский краевед, автор нескольких книг по истории Владимиро-Суздальской земли. Он во Владимире живет, потому я не сразу и сообразил, о ком речь. У него такая манера: когда писал о Суздале – устроился туда экскурсоводом, писал о Юрьеве-Польском – там подрабатывал. Теперь, значит, о Боголюбове пишет. Интересная личность, из именитого рода русских дворян. Я с ним уже лет тридцать знаком, встречались на всяких краеведческих конференциях. Последний раз такое мероприятие проходило во Владимире. Ох, и крепко же мы с ним там схватились! В пух и прах разругались.
– Из-за чего?
– Не из-за чего, а из-за кого – из-за владимирского князя Юрия Всеволодовича.
Поймав мой недоуменный взгляд, краевед объяснил:
– Конференция была посвящена Ситской битве. Сергей Михайлович выступил с докладом, почему она была проиграна. Главный тезис его выступления состоял в том, что русские потерпели поражение из-за княжеской разобщенности.
– А разве дело было не так? Об этом нам еще в школе говорили.
– Запомните, молодой человек, – наиболее глубокие заблуждения, как правило, отражаются в общепризнанных оценках того или иного исторического события. Сергей Михайлович – очень умный и эрудированный человек, но у него есть один очень серьезный недостаток – он считает, что всё самое важное в русской истории случилось на владимирской земле и осуществлено доблестными владимирцами.
Я с трудом сдержал улыбку – за время знакомства с краеведом мне уже не раз приходилось убеждаться, что он такой же страстный ярославский патриот, считающий историю своего края самой уникальной и неповторимой. Как будто угадав мои мысли, Пташников сказал:
– Конечно, по-человечески Сергея Михайловича можно понять, но при изучении истории личные симпатии не должны мешать поискам истины. Приняв участие в Липицкой битве и позорно ее проиграв ростовскому князю Константину, князь Юрий сам способствовал разобщенности русских перед ордынским нашествием. А то, как он вел себя после начала нашествия и во время Ситской битвы, вообще ни в какие ворота не лезет. Об этом я и сказал Сергею Михайловичу после его выступления, привел конкретные примеры роковых ошибок и элементарной глупости князя Юрия. На этой почве мы с ним и повздорили.
– Я бы с удовольствием выслушал ваши доводы.
– В таком случае будет уместно напомнить несколько летописных свидетельств, – почти не глядя, Пташников достал с полки книгу большого формата, нашел нужную страницу.
– После взятия татарами в 1237 году Рязани и Коломны, которую оборонял Всеволод – сын князя Юрия Всеволодовича, остатки княжеского войска бежали во Владимир. Затем татары захватили Москву, взяли в плен второго сына князя Юрия – Владимира. А далее вот что сказано в летописи: «И пошли татары в несметной силе, проливая кровь христианскую, к Владимиру. Услышав об этом, великий князь Юрий оставил вместо себя во Владимире сыновей своих Всеволода и Мстислава, а сам пошел к Ярославлю и оттуда за Волгу, а с ним пошли племянники Василько, и Всеволод, и Владимир Константиновичи, и, придя, остановился Юрий на реке Сити, ожидая помощи братьев Ярослава и Святослава. А во Владимире заперся его сын Всеволод с матерью, и с епископом, и с братом, и со всеми жителями».
Пташников перевел дыхание и уже другим, будничным голосом сказал:
– Я никак не могу понять, что заставило Юрия бросить жену, двух сыновей, свою столицу Владимир, за владение которым он положил столько сил, и отправиться на далекую, затерянную в лесах реку Сить. Обычно это объясняют его намерением соединиться с союзниками-новгородцами, собрать новую, более сильную рать.
– Наверное, так оно и было.
– Прежде чем так говорить, вдумайтесь в ситуацию, – строго осадил меня Пташников. – Владимир в то время был многолюдным, хорошо укрепленным городом-крепостью с тремя линиями обороны. Само его расположение на холмах неудобно для татарской конницы, но очень удобно для обороняющихся. Кроме того, в городе было множество каменных церквей, каждая из которых могла стать надежным пунктом обороны. К тому же на дворе зима с ее морозами, сугробами и метелями. Зачем было в таких условиях отправляться невесть куда, преодолевать сотни верст снежного бездорожья и в голом поле строить многотрудные укрепления?
Я пожал плечами.
– Из этого можно сделать только один вывод – это была не просто тактическая ошибка, а элементарная глупость, которая дорого обошлась и самому Юрию, и всей Руси, – повысив голос, сказал краевед таким тоном, будто приговор зачитал. Затем опять склонился над книгой. – После взятия Владимира татары взяли Ростов, Ярославль, Галич, Переславль, прочие города. Далее летописец пишет: «На исходе февраля месяца пришла весть к великому князю Юрию, находящемуся на реке Сити:
– Владимир взят, и всё, что там было, захвачено, перебиты все люди и епископ, и княгиня твоя, и сыновья, и снохи, а Батый идет к тебе.
И был князь Юрий в великом горе, думая не о себе, но о разорении церкви и гибели христиан. И послал он в разведку Дорожа с тремя тысячами воинов узнать о татарах. Он же вскоре прибежал назад и сказал:
– Господин, князь, уже обошли нас татары.
Тогда князь Юрий с братом Святославом и со своими племянниками Васильком, и Всеволодом, и Владимиром, исполчив полки, пошли навстречу татарам, и каждый расставил полки, но ничего не смогли сделать. Татары пришли к ним на Сить, и была жестокая битва, и победили русских князей. Здесь был убит великий князь Юрий Всеволодович, внук Юрия Долгорукого, сына Владимира Мономаха, и убиты были многие воины его».
Пташников поднял голову от книги:
– Говорят: мертвые сраму не имут, но я не могу понять и простить Юрия: как можно было проворонить подход татарского войска и оказаться во вражеском окружении на собственной земле?
Я промолчал, и Пташников продолжил читать летопись:
– «Василька Константиновича Ростовского татары взяли в плен и вели его до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаю и воевать на их стороне. Но он не покорился им и не принимал пищи из рук их, но много укорял их царя и всех их. Они же, жестоко мучив его, умертвили четвертого марта, в середину Великого поста, и бросили его тело в лесу. Некая женщина, увидев тело Василька, рассказала своему богобоязненному мужу; и тот взял тело князя, завернул его в плащаницу и положил в тайном меcте».
Краевед сделал паузу, как бы собираясь с мыслями.
– О том, что татары пытали князя Василько, чтобы склонить его к измене, писали все, кто касался истории Ситской битвы. Но спрашивается: зачем было татарам после всех их побед заниматься переманиванием на свою сторону племянника великого князя? Тем более, что у них в руках был Владимир Юрьевич, его сын? Вот с ним еще можно было затеять такую игру, чтобы использовать его имя в дальнейшем завоевании Руси.
– Вы считаете, была какая-то иная причина?
– Наверняка. Почему-то Василько взяли в плен, с места боя доставили в Шеренский лес под Угличем, потом подвергли пытке. Скорее всего, от него хотели что-то узнать.
– У вас есть какое-то предположение?
– Чтобы сделать предположение, большого ума не надо, главное – его обосновать, – ушел Пташников от ответа. – Ведь и с гибелью Юрия не всё ясно. Давайте внимательно вчитаемся в летопись: «Кирилл же, епископ ростовский, в то время был на Белоозере, и когда он шел оттуда, то пришел на Сить, где погиб великий князь Юрий, а как он погиб, знает лишь бог – различно рассказывают об этом. Епископ Кирилл нашел тело князя, а головы его не нашел среди множества трупов; и принес он тело Юрия в Ростов, и положил его со многими слезами в церкви святой Богородицы. А потом, узнав о судьбе Василька, пошел и взял его тело, и принес в Ростов, горько рыдая... А позднее пришли и нашли голову князя Юрия, и привезли ее в Ростов, и положили в гроб вместе с телом».
Пташников поднял указательный палец и еще раз выразительно повторил фразу из летописи:
– «А как он погиб, знает лишь бог – различно рассказывают об этом»… Чувствуете, здесь скрыта многозначительная недосказанность?
Я поостерегся делать собственные выводы.
– Про князя Юрия говорили, что он, хотя и обладал немалым военным опытом, явно не отличался крепостью духа и в трудной ситуации легко впадал в панику. Выдвигалось предположение, что Юрий пытался остановить бегущее, деморализованное войско и пал от рук собственных воинов. Но мне лично это предположение не кажется убедительным – отступающие не стали бы отрубать голову собственному князю, а просто бы оставили его одного.
Я задумался над сказанным краеведом. Ростовского князя Василько пытали, великого князя Юрия обезглавили. Действительно – не связаны ли эти «странности» между собой? Но каким образом? И я еще раз повторил свой вопрос – чем он объясняет эти странности?
– Наиболее близким к истине мне кажется мнение известного историка Приселкова, который полагал, что князь был предан своими же людьми, поскольку в сражениях на Руси в то время очень редко отрубали головы. Кстати, эту версию о странной гибели Юрия косвенно подтверждает новгородскую летопись: «Бог же весть како скончался: много бо глаголють о нем инии».
– Но это не объясняет, почему пытали Василько, – заметил я.
– Вы правы, – согласился Пташников и опять раскрыл книгу. – «Был же Василько лицом красив, очами светел и грозен, храбр паче меры на охоте, сердцем легок, в бою храбр, в советах мудр, разумен в делах; но, как говорит Соломон, «когда слабеют люди, побеждается и сильный». Так случилось и с этим храбрым князем и войском его; ведь ему служило много богатырей, но что они могут против саранчи? А из тех, кто служил ему и уцелел в сражении, кто ел его хлеб и пил из его чаши, никто не мог из-за преданности Васильку после его смерти служить другому князю».
Пташников захлопнул книгу:
– Эту запись приписывают Марье Черниговской – вдове князя Василько. Лично я не очень верю, что русские женщины в те времена могли заниматься литературным трудом, но портрет князя явно написан человеком, который относился к нему с искренней любовью. И, видимо, заслуженной.
– Так как же, все-таки, вы объясните то, что татары подвергли Василько пыткам?
– Вероятно, эта загадка истории так и останется неразгаданной. Впрочем, у меня есть одно предположение, но я боюсь его высказывать, иначе меня дружно заклюют наши историки и краеведы.
– Скажите по секрету, я вас не выдам, – вроде бы в шутку сказал я, но всерьез заинтересовавшись версией краеведа.
– Возможно, покидая Владимир, князь Юрий забрал с собой великокняжескую казну, которую татары не обнаружили после разгрома русского войска. О том, где она хранится, знал князь Василько. Чтобы узнать эту тайну, татары подвергли его пыткам. Он им ничего не сказал, за что они его, в конце концов, и убили. О несметных великокняжеских сокровищах, якобы перевезенных в Ростов, я читал в очерке ярославского краеведа Леонида Трефолева «Ростовские кладоискатели». Хотя он и подверг версию о существовании тайника сомнению, но не убедил меня, что слух о княжеских сокровищах возник на пустом месте. Как говорится, нет дыма без огня. Гибель князя Василько вполне может быть связана с судьбой ростовского клада. В русской истории еще немало тайн, которые ждут разгадки…
