Мне вспомнилось, как во время разговора в электричке Москва–Александров всплыл разговор о Соломонии Сабуровой, якобы родившей в заключении сына. Тогда спор краеведа с историком прервался, только начавшись, и сейчас я легко вернул к нему Пташникова – он тут же с удовольствием углубился в историю, о которой мог говорить часами:
– Соломония Юрьевна Сабурова – первая жена Василия Третьего. Великий князь выбрал ее из пятисот претенденток, свезенных в Москву со всего государства, перед показом великому князю их тщательно осматривали ближние бояре и всевозможные «мамки». Однако эта проверка, видимо, не оправдала себя – шли годы, а Соломония так и не подарила Василию Третьему наследника, что, естественно, вызывало его неудовольствие. Вот как писал об этом летописец, конечно, явно смягчив ситуацию...
В дальнейшем меня постоянно удивляло, с какой легкостью Пташников ориентировался в своем огромном книжном собрании. Вроде бы даже не глядя на полки, краевед протянул руку и снял именно ту книгу, которая ему требовалась, столь же быстро нашел нужную страницу и нараспев зачитал:
– «Того же лета поехал князь великий, царь всея Руси в объезд и возревши на небо и видев птиче на древе, и сотвори плач и рыдание велико в себе глаголюще: люте мне, кому уподобихся аз? Не уподобихся ни ко птицам небесным, яко птицы небесны плодовиты суть, ни зверем земным, яко звери земные плодовиты суть, ни уподобихся никому же. И приехал князь великий тоя осени из объезда к Москве и начата думати со своими бояры о своей великой княгине Соломонии, что не плодна быть, и нача с плачем говорить к боярам: кому по мне царствовать на Русской земле и во всех городах моих и делах? Братьям ли дам, ино братья своих уделов не умеют устраивать!»
Пташников перевел дух, закрыл книгу и, сменив возвышенный тон на будничный, продолжил:
– В этой ситуации Василий Третий, будущий отец Ивана Грозного, задумал неслыханное – развестись с Соломонией и жениться вторично. В те времена такого на Руси еще не случалось – это было открытым нарушением всех церковных законов. Против развода открыто выступили бояре, боявшиеся усиления великокняжеской власти, братья Василия, которые мечтали после его смерти захватить московский престол. Но на помощь Василию Третьему пришел митрополит Даниил, отыскавший в Библии фразу, оправдывающую развод: «Неплодную смоковницу посекають и измещуть из винограда». Дело оставалось за небольшим – доказать, что в отсутствии наследника виновата именно Соломония Сабурова.
Пташников опять развернулся вместе со стулом к книжным полкам и достал следующую книгу, моментально нашел нужное место:
– «Сказка Юрья Малого, и Стефаниды резанки, и Ивана Юрьева сына Сабурова, и иных про немочь великие княгини Соломониды», – так был назван документ, родившийся в великокняжеской канцелярии в результате проведенного розыска о «неплодстве» великой княгини. В этой «сказке» Соломония обвинялась не столько в бесплодии, сколько в ворожбе и колдовстве – рязанская женка Стефанида призналась, что давала ей «наговорную воду», чтобы ею обрызгать себя и платье великого князя. Проводившие расследование дьяки повернули дело так, будто Соломония таким способом хотела наложить на князя порчу, хотя у той на уме было совсем другое – вызвать любовь мужа. Не пожалел родную сестру и брат Соломонии – Иван Сабуров, сделавший такое вот заявление...
Пташников снова уткнулся в книгу:
– «Говорила мне великая княгиня: есть дей женка, Стефанидою зовут, резанка, а ныне на Москве, и ты ее добуди да ко мне пришли, и яз Стефаниды допытался, да к себе есми ее во двор позвал, а послал есми ее на двор к великой княгине с своею женкою с Настею, а та Стефанида воду наговаривала и смачивала ею великою княгиню. Сказывала мне потом женка Стефанида, что у великой княгини детям не быти».
Захлопнув книгу, Пташников с горечью повторил:
– «У великой княгини детям не быти»... Эти слова решили судьбу несчастной Соломонии, и 29 ноября 1525 года в Рождественском монастыре Москвы митрополит Даниил насильственно постриг ее в монахини. А вскоре, 21 января 1526 года, Василий Третий женился на Елене Глинской – будущей матери Ивана Грозного. И можно бы эту историю больше не ворошить, если бы не одно странное обстоятельство, обнаруженное спустя четыре столетия...
Я слушал Пташникова, чуть ли не затаив дыхание, – он излагал еще одну детективную историю, происшедшую раньше, чем преступление в Александровой Слободе, но тесно связанную с ним. Конечно, кое-что я знал об этом событии, но в изложении краеведа оно выглядело более таинственней и занимательней, чем в учебнике истории.
– Соломонию Сабурову под монашеским именем старицы Софьи сослали в суздальский Покровский монастырь, там же позднее она была и похоронена. А в 1934 году в подклете Покровского собора производили ремонтные работы и вдруг между погребениями старицы Александры и старицы Софьи, то есть Соломонии Сабуровой, нашли каменное надгробие, под ним – небольшую деревянную колоду, обмазанную внутри известью.
– Еще одно захоронение?
– Да, только не совсем обычное – в колоде лежала кукла в шелковой рубашке, спеленутая свивальником, богато расшитым жемчугом. Чтобы ответить на вопрос, зачем было с такими почестями хоронить куклу, надо опять вернуться во времена Василия Третьего. Дело в том, что уже после его второй женитьбы до Москвы дошли слухи, будто Соломония Сабурова родила в Покровском монастыре сына, названного Георгием. Василий Третий был так напуган этими слухами, что срочно отправил в Суздаль двух дьяков с наказом выяснить, насколько эти слухи соответствуют действительности.
– Не понимаю, чего он испугался? – продолжал я разыгрывать из себя непонятливого слушателя, что, как я заметил, еще больше разжигало красноречие краеведа.
– Появление сына у Соломонии ставило под сомнение законность и необходимость его второго брака. Больше того – по существующим тогда церковным нормам Василий Третий становился преступником.
– Что же выяснили дьяки?
– А ничего не выяснили, Соломония отказалась показать им своего ребенка, мотивируя это, скорее всего, тем, что они недостойны такой чести – видеть сына великой княгини, который вскоре может сам сесть на моcковский престол и отомстить за обиды матери.
– Как же поступил Василий Третий?
– Тут же отправил в Суздаль более представительную делегацию из духовенства и ближайших бояр, которую правильнее будет назвать не делегацией, не посольством, а следственной комиссией. Впрочем, главной ее задачей, вероятней всего, было не столько расследовать это дело, сколько его замять.
– Каким образом? Если ребенок у Соломонии родился, тут уж ничего не поделаешь, – все больше увлекала меня эта запутанная история.
Прежде чем мне ответить, Пташников сделал многозначительную паузу.
– У тех, кого Василий Третий послал в Суздаль, был только один способ замять скандальное дело – убить ребенка. Сохранившиеся сведения о Соломонии говорят о ней как об энергичной, умной женщине. Видимо, она прекрасно поняла, что грозит сыну, и ловко инсценировала его смерть, захоронив вместо сына тряпичную куклу. Ребенка в живых нет, значит, можно считать, его вовсе не было. Следственная комиссия возвращается в Москву, сообщает Василию Третьему о смерти ребенка – и Соломонию Сабурову оставляют в покое. А между тем, если верить легенде, которая кажется мне весьма убедительной, ее сын воспитывается у верных ей людей, недовольных разводом великого князя. Возможно, в дальнейшем предполагалось использовать сына Соломонии в борьбе за власть, как законного наследника московского престола.
– Почему же тогда не использовали?
– Это можно по-разному объяснить. Не исключено, что свою роль тут сыграло поспешное венчание Грозного на царство, который знал о существовании старшего брата, имевшего на царский трон законные права. Грозный успел опередить события, которые могли бы лишить его власти, выбил почву из-под ног тех, кто решил разыграть эту карту.
На мой взгляд, предположение Пташникова не было подкреплено серьезными доводами. Да и у самого краеведа на этот счет оставались сомнения, которые он тут же осторожно высказал:
– К сожалению, не сохранилось никаких документов, доказывающих, что у Соломонии Сабуровой действительно родился в Суздале ребенок. Известно только, что за распространение слухов о рождении у нее сына были биты кнутом жена казначея Юрия Малого и жена постельничего Якова Мансурова. До нас не дошло даже сообщение о ложности этих слухов, которое наверняка появилось на свет после возвращения из Суздаля следственной комиссии.
– Нет документов – это еще не доказательство. Почему нельзя поверить легенде – устному свидетельству, которое донесла до нас народная память?
– Я тоже так считаю, – согласился со мной Пташников. – Но выяснилось, что каменное надгробие над фиктивным захоронением было сделано не в шестнадцатом веке, а гораздо позднее. На этом основании сделали вывод, что мистификация с захоронением была оcуществлена уже после смерти Соломонии.
– Кому могла потребоваться эта странная мистификация? Она имела смысл только в свое время, при жизни Василия Третьего и Соломонии.
– В 1650 году с целью привлечения в Покровский монастырь верующих и увеличения доходов патриарх Иосиф причислил Соломонию Сабурову к лику святых. Тогда же церковники могли вспомнить легенду о ребенке ссыльной княгини – и установили надгробие над его фиктивной могилой, которая, якобы, как и могила Соломонии, тоже могла творить чудеса, а, следовательно, приносить доход в монастырскую казну.
– В таком случае церковники ограничились бы установкой надгробия, а делать колоду и куклу – только лишние, ничем неоправданные хлопоты. Все равно никто из верующих не стал бы разрывать могилу и, таким образом, осквернять ее.
– Серьезный довод против версии с поздней мистификацией, – поддержал меня Пташников. – Однако ее сторонники по-прежнему доказывают, что никакого сына у Соломонии Сабуровой не было, а мистификацию с захоронением она осуществила, чтобы досадить Василию Третьему и Елене Глинской, вызвать слухи, которые могли бы им повредить.
– Конечно, отчаяние и неутихающая обида могли толкнуть Соломонию Сабурову на самый коварный поступок, в том числе и на фиктивные похороны несуществующего сына, – осторожно заметил я.
– Этот поступок мог стоить ей жизни!
– Возможно, безысходность положения, в котором она оказалась, была для нее страшнее, чем смерть.
– Ребенок у Соломонии Сабуровой был, это бесспорно! – не дослушав меня, категорично заявил Пташников. – Если бы у нее не было сына, не было бы и ложного захоронения – оно потребовалось ей только для того, чтобы спасти сына. И следственная комиссия точно выяснила, что ребенок был, в противном случае вскрыли бы фальшивое захоронение и разоблачили бы Соломонию. Но этого не сделали, следовательно, поверили в его смерть. Видимо, Соломония Юрьевна Сабурова действительно была умной, находчивой и мужественной женщиной, потому ей и удалось обмануть следственную комиссию.
На этот раз я нашел доводы краеведа убедительными.
Пташников опять раскрыл одну из лежащих на столе книг.
– Поздние летописи утверждали, что Соломония Сабурова сама захотела в монастырь, вот что сказано в одной из них: «Боголюбивая великая княгиня инока Софья начат молити государя, да повелит еи отбити в обитель Пречистыа владычица богородица честного ее Покрова в богоспасаемый город Суздаль». Здесь что ни слово – то ложь, вот и доверяй после этого летописям. Немецкий дипломат Сигизмунд Герберштейн, побывавший в России в 1517 и 1526 годах, в своей книге «Записки о московских делах» оставил иную сцену пострижения Соломонии в монахини, которая лично мне внушает больше доверия. По его словам, княгиня срывала монашеский куколь, топтала его ногами, протестовала против творимого над нею насилия, обвиняла мужа в неверности, а людей в жестокости и несправедливости. Чтобы заставить ее замолчать, боярин Иван Юрьевич Шигоня-Поджогин ударил ее плетью. И это в церкви!
«– Как ты смеешь?! – вскрикнула Соломония.
– Волею великого князя, – ответил Шигоня.
Этот удар сломил мужество Соломонии, она заплакала.
– Неужели ты будешь противиться воле государя? – спросил Шигоня с издевкой. – Неужели будешь медлить исполнить его повеление?
Только после этого Соломония замолчала, позволила надеть на себя монашеское одеяние», – в лицах пересказал краевед версию этого события, оставленную Герберштейном, которая тоже показалась мне убедительней, чем сообщение русского летописца.
– Видимо, крепко боялись приспешники Василия Третьего разоблачений Соломонии, если пошли на такое святотатство – в церкви ударить бывшую великую княгиню плетью.
– А может, ее разоблачения пугали Глинских? – хитро сощурившись, посмотрел на меня краевед.
– При чем здесь Глинские?
– Есть основания предполагать, что против Соломонии был организован самый настоящий заговор.
– Заговор? Кто же был его организатором?
– Если верить некоторым авторам, то Василий Третий заметил «молодую польскую красавицу» Елену Глинскую сразу же, как только она появилась в Москве, то есть в 1508 году. Соломония Сабурова была пострижена в монастырь спустя семнадцать лет. Следовательно, на столько же лет постарела и «молодая польская красавица». Сами понимаете, что эта версия шита белыми нитками.
– А разве не могло так случиться, что Василий Третий по-настоящему полюбил Елену Глинскую?
– Действительно, увлечение Василия Третьего польской панной было таким сильным, что ей в угоду он даже бороду сбрил – поступок по тем временам небывалый для русских князей. Летописец заметил, что великий князь «возлюбил ее лепоты ради лица и благообразия возраста, наипаче ж целомудрия ради». Другой, уже иностранный автор, утверждал, что «Елена соединяла в себе такие чары, каких Василий не мог найти ни у одной русской». Этот же автор писал, что ее дядя Михаил Глинский принимал участие в заговоре против литовского князя Сигизмунда, был соратником Альберта Саксонского и императора Максимилиана, в Риме принял католичество.
Я не мог понять, к чему клонит Пташников, и попросил объяснений.
– Ловкий проходимец Михаил Глинский не мог жить без интриг. Высказывалось предположение, что именно он организовал женитьбу Василия Третьего на своей племяннице, что именно его усилиями была пострижена в монахини Соломония Сабурова. Возможно также, что это был только первый шаг в заговоре, направленном на введение на Руси католичества, что следы этого заговора тянулись в Рим. Но очень скоро Елена Глинская вышла из-под влияния своего родственника, и этим планам не суждено было сбыться.
– Факт остается фактом – за годы супружества Соломония Сабурова так и не родила Василию Третьему наследника, а Елена Глинская стала матерью Ивана Грозного, продолжившего великокняжеский род, – напомнил я краеведу.
– Не спешите с выводами, – урезонил он меня. – После женитьбы великого князя на Елене Глинской прошел год, второй, третий, а долгожданного наследника все нет. Глинские понимают, что в случае, если
Елена останется бездетной, ее также может постигнуть участь Соломонии Сабуровой, а им грозит падение, ссылка. И только на пятый год, 25 августа 1530 года, у Василия Третьего наконец-то появляется долгожданный наследник – будущий царь Иван Васильевич Грозный. Вот как на это событие откликнулся летописец, – опять потянулся Пташников к книге на столе, мрачным голосом прочитал: – «Внезапну бысть гром страшен зело и блистанию молнину бывшу по всей области державы их, яко основанию земли поколебатися; и мнози по окрестным градам начати дивитися таковому страшному грому».
– В любом случае, как бы природа не прореагировала на появление у Елены Глинской ребенка, Василий Третий наверняка радовался рождению наследника, – заметил я.
– Долго радоваться ему не довелось – через три года, в ночь на 4 декабря 1533 года, Василий Третий скончался от язвы на бедре. Вот как его заболевание описал летописец: «Явися у него мала болячка на левой стороне на стегне на сгибе, близ нужного места з булавочную голову, верху же у нея несть, ни гною в ней несть же, а сама багрова».
– Похоже, вы считаете, Василий Третий умер не своей смертью? – прямо спросил я Пташникова.
– Тут есть о чем подумать, – не сразу ответил краевед. – Когда болячка на ребре великого князя прорвалась, из нее, по сообщению того же летописца, вышло гноя больше таза. Я узнавал у врачей – это вполне возможно при искусственном заражении каким-нибудь сильным ядом. В связи с этим возникает еще один вопрос – был ли Василий Третий отцом Ивана Грозного?
Должен признаться, я был озадачен таким поворотом. Спросил краеведа, есть ли, кроме скоропостижной смерти Василия Третьего, другие серьезные основания выдвигать подобное предположение.
– Еще в те далекие времена распространились слухи, что Иван Грозный – сын одного из фаворитов Елены Глинский Ивана Оболенского. Исключать такую вероятность нельзя – эта женщина происходила из рода потомственных авантюристов, а рождение наследника было ее последней картой. Тем более что народ продолжал говорить о Соломонии Сабуровой, сочувствовать ссыльной княгине. О ее жизни в Рождественском монастыре летописец так писал: «Мнози от вельмож и от сродник еи и княгини и болярыни, нача приходити к неи посещения роди и мнози слезы проливаху зрящу на ню». Это и заставило Василия Третьего из Рождественского монастыря Москвы перевести бывшую супругу в Покровский монастырь Суздаля, подальше от глаз людских и их сострадания к бывшей великой княгине. Ясно, как всё это переживала Елена Глинская. Ради того, чтобы заполучить ребенка, она готова была пойти на что угодно, на любое преступление. Интересно, что после рождения сына и смерти Василия Третьего она бросила своего родственника Михаила Глинского в тюрьму, где он и умер. Возможно, Елена Глинская потому его и погубила, что он слишком много знал, в том числе – об отце Грозного, о Соломонии Сабуровой, а возможно, и о судьбе ее сына. Кстати, вы бывали когда-нибудь в Суздале? – спросил меня краевед.
– Как-то не приходилось.
Услышав мой ответ, Пташников даже рассердился:
– Нельзя считать себя культурным человеком, не побывав в Суздале хоть раз в жизни! Кстати, завтра туда едут на экскурсию сотрудники нашего музея. Я могу похлопотать, чтобы они взяли вас с собой. Попробуйте сами разобраться, был ли сын у Соломонии или нет. Потом мне будет интересно узнать ваше мнение.
Вернувшись домой, я вспомнил, что о деле Соломонии Сабуровой читал в книге ростовского краеведа Александра Яковлевича Артынова «Воспоминания крестьянина села Угодич, Ярославской губернии Ростовского уезда», изданной в Москве в 1882 году. Я привез ее из отцовского дома, когда был там последний раз. Нашел страницу, на которой Артынов привел отрывок из рукописной истории села Угодичи, написанной в 1793 году его дядей – Михаилом Дмитриевичем Артыновым. Речь шла о Сидорке Альтине – предке Артыновых, который часто ездил в Москву с рыбным оброком «к Государеву дворцу»:
«В одну из таких поездок он был невольным слышателем царской тайны, за которую и поплатился своею жизнью. Вина его была следующая: находясь по своей должности в большом Московском дворце и будучи немного навеселе (выпивши), заблудился там, зашел в безлюдную часть дворца. Отыскивая выход, он пришел, наконец, в небольшой покой, смежный с царским жилищем, и там услышал громкий разговор Грозного царя с Малютой Скуратовым о князе Юрии, сыне Соломонии Сабуровой. Грозный приказывает Малюте найти князя Юрия и избавить его от него. Малюта обещал царю исполнить это в точности и после этого разговора вышел в двери, перед которыми Сидорка едва стоял жив. Малюта увидел его, остановился, потом опять ушел к царю, после чего заключил Сидорку в темницу и там на дыбе запытал его до смерти вместе с отцом его Амелькой, пришедшим в Москву проведать сына».
Предложение краеведа съездить в Суздаль показалось мне заманчивым, а когда появляется желание сделать какой-то шаг, то сразу находится масса доводов в его пользу. А главный из них состоял в том, что после разговора с Пташниковым я понял: тайна Соломонии Сабуровой не оставит меня в покое до тех пор, пока я сам не попытаюсь ее разгадать.
Короче говоря, я согласился с предложением краеведа и на следующий день отправился в Суздаль.
Впервые увидев этот древний город, превратившийся в тихий районный центр Владимирской области, я убедился в правоте Пташникова, что здесь, хотя бы однажды, но побывать надо обязательно.
Суздаль меня буквально очаровал, чудесным образом представил мне наше далекое прошлое. Каждый монастырь, каждая церквушка подолгу не отпускали от себя, заставляя молитвенно любоваться своей красотой. Но не только мастерство русских зодчих, имена которых в большинстве своем не сохранились, изумляло меня здесь. Я никак не мог понять, как вся эта красота уцелела до наших дней, когда у нее было столько врагов?! Не в заштатном районном городке, а в самой столице бездумно уничтожали такие памятники, что до сих пор диву даемся, как это могло произойти с нами.
Мне повезло – на ночь нашу группу после экскурсии по городу направили в гостиницу, находившуюся на территории того самого Покровского монастыря, где была заточена Соломония Сабурова.
Белую лилию на зеленом листе напомнил мне сияющий белизной монастырь посреди изумрудной луговины – таким я увидел его, когда из автобуса мы вышли на высокий берег реки Каменки. Ощущение необычности этого места, превращенного в тюрьму для высокородных пленниц, не покинуло меня и на территории монастыря, куда мы вошли через древние Святые ворота.
Поужинав в ресторане, под который была приспособлена монастырская трапезная, мы, устав от долгой дороги, разошлись по номерам гостиницы, перестроенной из бывшей богадельни. Мой сосед по номеру быстро заснул, а я опять и опять вспоминал рассказ Пташникова о Соломонии Сабуровой, сопоставляя и взвешивая названные им факты, предположения.
Убедившись, что сна нет ни в одном глазу, я решил выйти из гостиницы и прогуляться на свежем воздухе. Ночь выдалась прохладная и туманная, фонарь на столбе освещал Покровский собор, в подклете которого была захоронена Соломония Сабурова. На темной двери, закрывающей вход в подклет, висел черный замок. Несмотря на былое назначение – быть усыпальницей знатных ссыльных монахинь – Покровский собор даже сейчас, ночью, не производил впечатления тягостного, печального. Он словно бы возносился над землей, вызывая чувство поэтической приподнятости.
Я медленно шел по дорожке возле собора и вдруг увидел, как в окнах крытого перехода, соединяющего собор с шатровой колокольней, движется огонек свечи. Я остановился – и огонек замер, словно человек со свечой испугался, что его заметят. Я повернул назад – и огонек, не останавливаясь, тоже поплыл в обратную сторону. Только теперь я понял, в чем дело – в стеклянных окнах перехода отражался фонарь на столбе. В первое мгновение мне показалось, что в соборе, со свечой в руке, скрылась Соломония Сабурова. По широкой каменной лестнице, прислушиваясь к собственным шагам, я поднялся на галерею вокруг собора, постоял в тишине, вглядываясь в темный угол монастыря. И тут ко мне неожиданно пришло твердое убеждение, что у Соломонии Сабуровой действительно родился в монастыре сын, что такой же туманной ночью она тайно передала его верным людям.
Я словно разглядел в темноте, как это было. Одетая в черное, Соломония Сабурова у потайной двери в монастырской стене держит запеленутого в белое ребенка. Перед ней, низко склонившись, пожилая женщина и мужчина с шапкой в руке. Соломония последний раз целует сына и протягивает его женщине. Та осторожно берет ребенка и уходит в ночь. Следом за ней, нахлобучив шапку и что-то сказав княгине, исчезает мужик. Соломония долго смотрит им вслед, стонет от горя и в слезах возвращается в монастырь.
А на следующий день в монастыре были устроены фиктивные похороны. Бледная, измученная Соломония рыдала над маленьким гробом, билась об него головой, и никто не усомнился в ее горе, потому что оно было непритворным, иcкренным – княгиня действительно лишилась сына навсегда, до конца дней своих. И только однажды испытала Соломония мстительную радость, когда, похоронив вместо сына тряпичную куклу, она так ловко сумела обмануть следственную комиссию, присланную в суздальский монастырь ее бывшим супругом. Словно воочию увидел я торжествующую улыбку на губах княгиня, с которой она смотрела на уходящих через Святые ворота бояр, священников и дьяков из следственной комиссии, как потом, стоя на коленях перед иконостасом Покровского собора, она благодарила бога за то, что ей удалось спасти сына, и просила прощения за обман.
Все эти сцены я разглядел так отчетливо и ясно, словно их выхватил из темноты прошлого огонек, принятый мною за пламя свечи в руке ссыльной княгини. И раскрылась мне тайна Соломонии Сабуровой...
На другой день тут же, в Покровском монастыре, у меня произошла встреча, некоторым образом дополнившая мое представление о деле Соломонии Сабуровой.
В местном музее ссыльной княгине был посвящен целый раздел экспозиции. Здесь я увидел и надгробную плиту с ложной могилы, и детскую рубашку, в которую была обряжена кукла, и портрет Соломонии, впрочем, выполненный уже после ее смерти.
Мне подумалось, что художник верно понял и отразил личность ссыльной княгини: умный, скорбный взгляд, в котором, несмотря на монашеское одеяние, не погасла гордость, непокорность судьбе.
В монастыре Соломония Сабурова занималась вышиванием – сохранилась пелена, иcкусно выполненная княгиней. Я смотрел на вещи, которых касались руки Соломонии, на ее портрет, на каменное надгробие со скромным, но многозначительным рисунком – две линии сходятся в кольце и из него выходит уже одна – и пытался разгадать характер Соломонии Сабуровой.
В детстве я как-то рассыпал материнские бусы из разноцветных стеклышек. Долго ползал по полу, нашел все бусинки, но так и не смог собрать бусы воедино, потому что забыл их первоначальный узор. Такое же впечатление, что, несмотря на сцены, представившиеся мне ночью, я не знаю о Соломонии чего-то важного, возникло у меня и сейчас, в музее.
Нашим экскурсоводом оказалась симпатичная молодая женщина с круглым, несколько полноватым лицом и темными печальными глазами. Обычно я трудно схожусь с людьми, но тут мы с ней как-то легко разговорились, и я узнал, что она коренная москвичка, закончила исторический факультет Московского университета. Я поинтересовался, как она очутилась в Суздале и почему стала экскурсоводом.
– О, это длинная история, – вздохнула женщина.
– История длинная и, видимо, не очень веселая? – догадался я.
Она не стала отнекиваться и только кивнула в ответ.
Велико же было мое изумление, когда я увидел, что эта современная, женщина как две капли воды похожа на изображенную на портрете ссыльную княгиню Соломонию Сабурову! То же красивое круглое лицо, те же темные, скорбные глаза, так же непокорно сжаты полные губы. Только черного монашеского одеяния не хватало, а то бы полное сходство. Когда я сказал ей об этом, она скупо улыбнулась:
– Вроде бы я ее очень хорошо понимаю. По крайней мере, мне так показалось, когда я впервые узнала о ее судьбе.
– Интересно. Как же вы представляете себе – был у Соломонии Сабуровой ребенок или нет?
– Конечно, был.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Эта женщина не стала бы хоронить куклу, чтобы только досадить бывшему мужу. Я бы тоже никогда не пошла на такой подлог. Видеть могилу неродившегося ребенка так же, наверное, мучительно, как и умершего. Другое дело, если ребенок жив и в безопасности...
Я так и не узнал, что случилось в судьбе этой умной, симпатичной женщины, которая смогла так глубоко прочувствовать судьбу ссыльной княгини, но ее слова еще раз убедили меня, что ребенок у Соломонии Сабуровой был.
