СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

В субботу, за полчаса до назначенного времени, я был в уютном домике Пташникова, с восхищением разглядывал богатую библиотеку краеведа. На столе у окна уже сипел самовар.

Ровно в назначенный час пришел Окладин. В прихожей что-то начал говорить о погоде, которая меняется семь раз за день, но, войдя в комнату, сразу замолчал и тоже бросился к книжным шкафам. Я незаметно наблюдал за ним – сдержанного, невозмутимого историка здесь, в холостяцкой квартире краеведа, где властвовали книги, было не узнать.

– Как я вам завидую, Иван Алексеевич! – возбужденно повторял он, перелистывая какую-то неказистую тоненькую книжицу и сразу же хватаясь за другую. – Здесь такие сокровища, такие сокровища... – и рассудительный Окладин не нашел слов, чтобы выразить свое восхищение.

Потом мы пили крепко заваренный чай с твердыми, как камень, конфетами, Окладин расспрашивал, какие редкости имеются в библиотеке, Пташников не без гордости перечислял их.

Я понял, что эта беседа может продолжаться бесконечно, и, воспользовавшись паузой, напомнил, с какой целью мы собрались.

– Может, еще раз подогреть самовар? – потирая руки, спросил Пташников, при этом вид у него был по-особому задиристый.

Вероятно, подумал я, он не терял времени и к сегодняшнему разговору нашел новые аргументы в пользу своей версии о причинах убийства царевича Ивана. Эту перемену заметил и Окладин. Его лицо приняло строгое и недоверчивое выражение, с каким он, вероятно, принимал экзамены у не очень добросовестных и прилежных студентов, вдруг начинавших отвечать на билет без запинки.

– Нет уж, хватит чаевничать, перейдем к делу, – сухо сказал он и добавил: – А если честно признаться, то с большим удовольствием и пользой для себя я поговорил бы о вашей, реально существующей библиотеке, чем о вымышленном заговоре, в котором, как вы утверждаете, участвовал царевич.

– Почему о вымышленном? – сразу нахохлился краевед. – У вас есть конкретные доказательства, что заговора не было? Тогда назовите их.

– Мне будет легче опровергнуть ваши доказательства – доказательства в пользу существования этого заговора, – ответил историк, всем своим видом показывая, что его не переубедить.

Я с интересом посматривал на историка и краеведа, как бы заранее стараясь угадать, чьи доводы в этом споре окажутся убедительнее.

– Вспомните, как убийство царевича Ивана расценил народ, – начал Пташников.— В песне он приписал это злодейство Малюте Скуратову, который нашептывает царю на сына: «Ах ты гой еси, царь Иван Васильевич, не вывести тебе изменушку до веку, сидит супротивник супротив тебя, он ест и пьет с одного блюда, цветное платье носит с одного плеча». И тут царь догадается, на царевича злобно осержается...»

Краевед прочитал эти строки нараспев, будто прислушиваясь к каждому слову, и, сменив тон, с вызовом в голосе сказал Окладину:

– В зависимости от конъюнктуры историки писали Ивана Грозного то одними красками, то другими, а народ относился к нему по-своему: поддерживал его, когда он выводил боярскую измену, и осуждал, если текла невинная кровь. Думаю, это самая верная, самая объективная оценка личности Грозного.

– Смерть царевича Ивана так поразила народное воображение, что подобных песен, легенд и сказаний появилось огромное множество, – бесстрастно произнес Окладин.

– Как говорится: у народа тысяча глаз и столько же ушей. Почему не принять во внимание то, что сохранила народная память?

– Потому что к подобным сообщениям надо относиться весьма осторожно. О чем говорить, если в одной из песен Грозный вместо Ивана убивает Федора, в другой царевича Ивана подменяют холопом, которого и убивает царь. Не станете же вы утверждать, что эти фантастические домыслы тоже имеют под собой какие-то реальные основания?

– Об убийстве царевича сохранились и письменные свидетельства – вспомните хотя бы сообщения Павла Одерборна и Джерома Горсея, которых так точно процитировал наш чернобородый попутчик. Они оба считали, что убийство не было случайным, хотя и называли разные причины...

Здесь я опять вынужден вернуться к разговору в электричке Москва–Александров, где у нас впервые зашла речь об убийстве царевича Ивана. Доказывая версию, что смерть царевича явилась результатом умышленного преступления, чернобородый привел слова ливонского пастора Павла Одерборна: «Долго москвитяне терпели малодушное бездействие Иоанна в войне ливонской, наконец, собрались во Владимире и прямо заявили царю, требуя старшего сына в предводители».

– Царь увидел в царевиче если не явного, то потенциального врага – и убил его, – заявил тогда чернобородый и в качестве дополнительного свидетельства в пользу своей версии процитировал Джерома Горсея: «Царь опасался за свою власть, полагая, что народ слишком хорошего мнения о его сыне».

Возражая чернобородому, историк сослался на сообщение иезуита Антонио Поссевино, по словам которого убийство произошло из-за жены царевича Ивана – Елены Шереметевой, которую царь увидел утром в одной рубашке, простоволосую – и в гневе ударил ее по щеке. Когда царевич вступился за жену, Грозный окончательно вышел из себя и смертельно ранил сына.

Это сообщение Окладин вспомнил и сейчас:

– Я по-прежнему больше доверяю свидетельству Поссевино, что между отцом и сыном произошла ссора из-за жены царевича. Эти обстоятельства стали известны иезуиту от итальянца-толмача, который служил при дворе Грозного. Если бы существовал заговор, Поссевино тут же узнал бы о нем и немедленно сообщил в Ватикан, откуда внимательно следили за всем, что делается в Московии.

– Потому и не сообщил, что не знал о положении дел, тем более – о происходящем за стенами царского дворца, – стоял на своем краевед.

Меня уже давно интересовал вопрос, который сейчас я задал одновременно Окладину и Пташникову:

– Мы уже достаточно говорили об убийце, но что представляла собой его жертва?

Мне ответил Пташников:

– В год смерти царевичу Ивану исполнилось двадцать семь лет. Был он физически развитым, образованным – в частности ему приписывают составление второй редакции жития Антония Сийского. Участвовал в военных походах, в организации опричнины, был жесток и властолюбив – и вместе с тем никакой политической роли не играл, во всем был вынужден слушаться отца.

Окладин молча кивнул, соглашаясь со словами краеведа.

– Конечно, все это ущемляло гордость царевича, – продолжил Пташников. – Грозный даже с женами разводил его по своей воле – Евдокию Сабурову и Параскеву Соловую, которых сам выбирал сыну, заточил в монастырь. Елена Шереметева, из-за которой, якобы, разгневался царь, была уже третьей женой царевича. Кстати, семейство Шереметевых не пользовалось доверием Грозного – одного дядьку Елены он казнил, другого сослал в монастырь, третий попал в плен и присягнул польскому королю. Отца Елены царь обвинил в сношениях с крымским ханом. Есть сведения, что Елену выбрал в жены сам царевич.

– Так, может, тем и объясняется гнев Грозного – сын вступился за жену из ненавистного царю рода?

Однако краевед возразил мне:

– Грозный не мог не понимать, что в царевиче Иване вся его надежда: безвольный и бездетный Федор дело его не продолжил бы, Дмитрий – сын от седьмой жены – никаких прав на престол не имел. Короче говоря, с какой стороны ни рассматривай убийство, причина его никак не могла быть случайной, несерьезной. И самое приемлемое, на мой взгляд, объяснение – участие царевича в заговоре, о котором узнал Грозный.

– А мне ваша версия по-прежнему кажется неубедительной, – вздохнул Окладин. – Выражаясь современным языком, у Грозного были атрофированы сдерживающие центры. Как следствие этого – убийство сына, когда чувства взяли верх над рассудком, а ярость дошла до исступления. Сохранилось свидетельство, что Грозный не просто ударил Елену Шереметеву по щеке, а избил ее, и на другой день у нее случились преждевременные роды. Царевич Иван пытался вступиться за жену – и Грозный в припадке ярости ударил его жезлом. Всё объяснимо, всё естественно, хотя и не так интересно, как пытаетесь представить дело вы, Иван Алексеевич.

– Значит, вы настаиваете, что произошла семейная ссора? – спросил Пташников.

– Ссора, закончившаяся неумышленным убийством, – уточнил Окладин.

– И причиной гнева Грозного была неодетая невестка?

– В те времена женщина считалась вполне одетой только тогда, когда на ней было не меньше трех рубах. А Елена лежала на лавке в одной рубахе, с неприкрытыми волосами. Это и возмутило Грозного.

– Выходит, дело происходило в личных комнатах царевича, так?

Окладин не сразу кивнул, пытаясь догадаться, к чему клонит Пташников.

– Тогда объясните, как мог оказаться утром, в покоях царевича, там, где находилась неодетая царевна Елена, Борис Годунов?

– Да, странный визит, – согласился я и обратился к краеведу: – Как присутствие Годунова объясните вы?

– Давайте рассуждать вместе. Борис Годунов и царь пришли в личные комнаты царевича рано утром, следовательно, по очень срочному и важному делу. Возможно, растрепанная и неодетая Елена Шереметева и попалась на глаза Грозному, и он действительно ударил ее, но более чем сомнительно, что именно из-за этого погиб царевич. Произошел какой-то бурный разговор, который и вывел Грозного из себя, заставил броситься на царевича. Заметьте – Годунов не побоялся остановить царя, даже получил несколько ранений. Откуда такая смелость? Царевич гибнет, а Годунов по-прежнему в милости и доверии.

– Может, опасность угрожала самому царю, и он защищался?

– От кого? – недоуменно посмотрел на меня Пташников.

– От царевича. Он же, царевич, нанес ранения и Борису Годунову, – цеплялся я за свою версию.

Пташников тут же разрушил ее до основания:

– Тогда психологически необъяснимо поведение Грозного после смерти сына – он бы не раскаивался в убийстве царевича, поднявшего руку на отца. Случайное убийство тоже исключается – взмахом посоха с металлическим наконечником можно было ранить, но не смертельно. Значит, произошло нечто другое.

– Как же вы представляете себе эту сцену?

Краевед ответил Окладину с уверенностью и обстоятельностью очевидца:

– Через Годунова царь узнал, что царевич участвует в заговоре против него. Утром Грозный вместе с Годуновым пришел к сыну и устроил ему допрос. Возможно, царевич все отрицал, упрекал отца за поражения в Ливонской войне – и Грозный в припадке ярости ударил его посохом. Борис Годунов пытался остановить царя, чтобы узнать всех участников заговора, но не успел. В бешенстве Грозный ранил и его.

– Пока вы не привели в пользу вашего предположения ни одного доказательства, – заметил Окладин.

– В царствующих семьях убийства не совершались «просто так». Вот только два примера из истории рода Романовых. Под пытками, при которых присутствует сам Петр Первый, погибает его сын Алексей, замешанный в боярском заговоре. Позднее Александр Первый способствует успеху покушения на своего отца Павла Первого. И такими политическими убийствами отмечена вся история монархических династий. Почему делать исключение в случае с убийством царевича Ивана? Оно стоит в ряду других, подобных себе. Нет письменных свидетельств – это еще не аргумент.

– А строить версии без фактов и убедительных доказательств – пустая трата времени.

– Вам нужны факты? Пожалуйста. Еще в 1570 году, подозревая, что боярство использует в борьбе с ним царевича Ивана, Грозный объявил о намерении назначить своим наследником ливонского короля Магнуса, таким образом, лишив сына прав на царский престол. Что вы на это скажете?

– Тактический ход, чтобы запугать строптивых бояр, не больше, – невозмутимо произнес Окладин.

– О том, что Грозный начал относиться к сыну с подозрением, сообщил полякам бежавший из Москвы слуга царского лейб-медика. «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, – утверждал он. – Многие пользующиеся авторитетом знатные люди с благосклонностью относятся к отцу, а многие к сыну, и силы в оружии».

– Царевичу в то время было семнадцать лет. Вряд ли в таком возрасте он мог быть опасен Грозному.

– Опасность исходила от боярства, которое группировалось вокруг царевича. И тому есть конкретное подтверждение. Сразу после Новгородского погрома Грозный нашел измену и в Москве, на рыночной площади вместе с новгородцами были жестоко казнены печатник Иван Висковатый и казначей Никита Фуников. Оба дьяка – ставленники бояр Захарьиных, родственников царевича по материнской линии, которые всячески подогревали его честолюбие.

– И какой вывод вы делаете из этого?

– Казнями в окружении Захарьиных Грозный как бы предостерегал царевича от участия в придворных распрях. Но тот не внял предостережению, всё больше запутываясь в паутине заговора против отца.

– А где доказательства? – не сдавался Окладин. – Все это только слухи и предположения. Где факты?

– Я вам и называю факты, одни только факты. Грозный намеревался лишить царевича прав на престол и осуществил это, когда в 1575 году отрекся от короны, посадив на царский трон татарского хана Симеона Бекбулатовича. В том же году из России пытался сбежать царский медик Елисей Бомелий, но был пойман в Пскове и возвращен в Москву. Подозревая царевича в измене, Грозный именно ему поручил допросить своего бывшего лейб-медика, который, по предположению царя, был связан с заговорщиками. Последовали новые казни близких царевичу людей. Хотя самого царевича Грозный не тронул, но подозрения его не рассеялись. Московский летописец прямо написал об этом, что царь «мнети почал на сына своего царевича Ивана Ивановича о желании царства».

– Сохранилось и другое свидетельство – когда Грозный тяжело заболел, он вызвал в Александрову Слободу старших бояр, духовенство и объявил, что «по себе на царство московское обрал сына своего старшего князя Ивана». Вряд ли бы Грозный назначил царевича наследником, если бы подозревал его в измене.

– А может, Грозный пошел на хитрость – решил посмотреть, как царевич поведет себя? Сразу по выздоровлении он резко изменил свое отношение к сыну. Незадолго до убийства царевича в Польшу бежал родственник Богдана Бельского, утверждавший, что Грозный не любит сына, бьет его палкой. Об этом же ходили слухи и в народе – будто бы царевич как-то пригрозил отцу опустошить мечом и огнем его владения, отнять часть его царства. За это, якобы, Грозный и возненавидел сына. Но я считаю, Грозному стало известно об участии царевича в заговоре. Эта версия связывает все приведенные мною факты в единую цепь доказательств, – убежденно заявил краевед.

– С таким же успехом все эти факты можно объяснить и преступной натурой царя. Вспомните его собственное признание: «По моим грехам и сиротству в юности многие зло погибли из-за беды междоусобной, а я вырастал в небрежении, без наказания отца своего и матери, и навык злокозненному обычаю бояр, мудровал, как они».

– Вот видите! – воскликнул Пташников. – Грозный мог объективно оценивать себя и свои поступки. Он – человек своего времени: жестокого, противоречивого, переломного. В три года остается без отца, в восемь – без матери. С самых ранних лет был свидетелем убийств, казней, измен, кровавой борьбы за власть, в которой шли на любые преступления.

Окладин слушал краеведа недоверчиво, но не перебивал.

– Все это не могло не вызвать озлобления, ненависти к боярам, которые, помыкая им, воспитывали в нем жестокость и коварство. Воспитывали, не зная, что эти уроки ненависти дорого им обойдутся. Были и вспышки необузданной ярости, и фиглярство, и непоследовательность в политике, и военные ошибки, но человек он по-своему незаурядный. Если подходить к Грозному не предвзято, то вы найдете в нем и глубокую образованность, и живую натуру, и острый ум. Впрочем, озлобленный до предела...

Пташников помолчал и уже другим, сдержанным тоном сказал:

– Один из историков справедливо написал, что если бы Грозный умер раньше, хотя бы во время успехов в Ливонской войне, то историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, создателя крупнейшей в мире державы, подобного Александру Македонскому. Но судьба распорядилась иначе, и в человеческой памяти он действительно остался как олицетворение жестокости и насилия. Но это не вся правда об Иване Грозном.

Окладин словно дожидался этих слов и заговорил язвительно, тяжело роняя слова:

– Правда состоит в том, что его жестокость не принесла России ничего, кроме страданий и бедствий. Не случайно именно его примером пытались оправдать необходимость репрессивной, ничем не ограниченной диктатуры. Выходили фильмы, писались книги, ставились спектакли, в которых его представляли мудрым мыслителем, великим государем, талантливым военачальником. На авторов сыпались премии и награды, а довольный заказчик уверял себя, что история все оправдает, даже массовые убийства ни в чем не повинных людей. Но оказалось, историю нельзя вывернуть наизнанку, рано или поздно своими именами будут названы и герои, и преступники...

По тому, как хмурился краевед и суетливо потирал руки, было ясно, что рассуждения Окладина так и подмывают его ринуться в бой. Что он и сделал, как только историк произнес последние слова:

– Образование централизованного государства не могло обойтись без жертв, без борьбы, без заговоров. Измена представлялась Грозному тысячеголовым чудовищем – отрубишь одну голову, а вместо нее десять вырастает. Отсюда видения Страшного суда, мысли о бегстве в Англию и отказе от престола, постоянное предчувствие смерти и подозрительность, которая распространялась даже на самых близких ему людей. Но вы не можете отрицать, что кроме репрессий в деятельности Грозного были и положительные моменты.

– Догадываюсь, что вы имеете в виду, – усмехнулся Окладин. – Присоединение Казанского ханства не спасло Москву от набега крымского хана. Ливонская война, несмотря на огромные жертвы, закончилась полным провалом. Присоединение Сибири началось помимо государственной власти, нет тут заслуги Грозного. Учреждение опричнины ударило не только по боярам, но и по крестьянству – поля опустели, деревни обезлюдели. Не лучше было и в городах – судьба разграбленного опричниками Новгорода тому пример. Не было революционера на троне, каким совсем недавно пытались представить Грозного, чтобы обосновать новоявленную диктатуру...

Окладин замолчал, не договорив. А мне подумалось, что, хотя бы в общих чертах, психологический портрет Грозного сложился в моем сознании, однако по-прежнему в этом портрете черной дырой зияло преступление, совершенное в Александровой Слободе. Неужели мы на этом и закончим наше следствие по делу об убийстве царевича Ивана, так и не выяснив, что же стало мотивом преступления?

Чтобы стронуть расследование с мели, я спросил, обращаясь сразу к историку и краеведу, чем объяснял мотивы убийства царевича Карамзин. Пташников тут же поднялся с места и, почти не глядя, снял с полки истрепанную книгу, нашел нужную страницу:

– «Во время переговоров о мире, страдая за Россию, читая горесть и на лицах бояр, – слыша, может быть, и всеобщий ропот, – царевич исполнился ревности благородной, пришел к отцу и требовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России. Иоанн в волнении гнева закричал: «Мятежник! Ты вместе с боярами хочешь свергнуть меня с престола!» И поднял руку. Борис Годунов хотел удержать ее: царь дал ему несколько ран острым жезлом своим и сильно ударил им царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровью. Тут исчезла ярость Иоаннова...»

Несколько секунд мы молчали. Оттого, что краевед прочитал отрывок бесстрастно, без выражения, он прозвучал для меня подобно протоколу следственного дела – категорично и неопровержимо.

Однако сам Пташников был другого мнения:

– Сын просит отца разрешить ему освободить Псков, а царь за это убивает его. Вам не кажется, что версия Карамзина в этой части шита белыми нитками? – обратился он к Окладину.

– Почему же? Его версия не противоречит свидетельствам Одерборна и Горсея.

Пташников постучал желтым, прокуренным пальцем по книге:

– Вспомните, как сам же Карамзин перед этим писал, что «в старшем сыне своем Иоанн-царь готовил России второго себя: вместе с ним занимался делами важными, присутствуя в Думе, объезжая государство». А убил, словно нерасторопного холопа. Как говорится, концы с концами не сходятся. В сообщении Карамзина единственное, что достоверно, это слова царя, обозвавшего сына мятежником. Тут и разгадка, почему он его убил.

Как бы проверяя реакцию Окладина, краевед бросил на него пытливый взгляд, но историк не проронил ни слова.

– Царь и царевич ведут себя, как герои мелодрамы: отец плачет, зовет лекарей, молит бога о милосердии, а сына о прощении, – продолжил Пташников. – Тот лобызает отцу руки, изъявляет ему свою любовь и уверяет, что был верным сыном и подданным. Всё это – трогательная сентиментальность, в которую Карамзин впадал иногда и в своей «Истории государства Российского».

– Карамзин объяснял развязанный Грозным террор исключительно злой волей царя. Сочувствуя боярам и оправдывая их, он видел в Грозном «героя добродетели в юности» и «кровопийцу в летах», то есть пытался представить личность царя как можно полнее, со всеми ее противоречиями.

– Вы согласны с такой оценкой? – выслушав Окладина, спросил я краеведа.

– Невозможно оправдать все жестокости опричнины, но нельзя сбрасывать со счетов и боярскую оппозицию, которую, вероятно, поддержал царевич Иван, за что и поплатился, – хмуро заметил тот.

– Ну, если вам не внушает доверия Карамзин, обратитесь к Соловьеву, – посоветовал краеведу Окладин.

Явно без всякого желания Пташников снял с полки еще одну книгу и прочитал:

– «Привычка давать волю гневу и рукам не осталась без страшного наказания; в ноябре 1581 года, рассердившись за что-то на старшего сына своего Иоанна, царь ударил его – и удар был смертельный. Мы сказали «за что-то», ибо относительно причины гнева свидетельства разноречат...»

Краевед захлопнул книгу, но Окладин добавил к прочитанному:

– Далее Соловьев следом за Карамзиным повторяет рассказ о столкновении отца с сыном из-за Пскова и приводит сообщение Антонио Поссевино. Соловьев справедливо писал, что при оценке личности Грозного недопустимо «смешение исторического объяснения явлений с нравственным их оправданием», а борьбу царя с боярами определил как столкновение «родового» и «государственного» начал...

Я размышлял над услышанным, опять и опять пытаясь ответить на мучивший меня вопрос о мотивах убийства царевича Ивана. Как бы отнесся к сообщению об участии царевича в заговоре Карамзин? Ведь он объяснял репрессии Грозного только злой волей царя, а признать заговор – значит, согласиться, что боярство активно сопротивлялось политике Грозного, вело против него тайную борьбу.

Я рассуждал дальше. Соловьев объяснял жестокость Грозного столкновением «родового» и «государственного» начал. Не пришлось ли царю в тот роковой день сделать выбор между интересами государства и жизнью собственного сына?

У меня начало создаваться впечатление, словно я пытаюсь подняться по гладкому столбу вверх: руки занемели, ноги ищут хоть какую-то неровность – и я опять беспомощно сползаю вниз.

На мой вопрос, известны ли обстоятельства смерти самого Грозного, Пташников ответил рассеянно, – видимо, ему, как и мне, по-прежнему не давала покоя тайна убийства царевича.

– Иван Грозный скончался 19 марта 1584 года, в Кириллов день. Это единственное, что известно доподлинно. Все остальные сведения, вероятней всего, дополнены вымыслом.

После безуспешных попыток расследовать преступление в Александровой Слободе краевед стал осторожнее относиться к свидетельствам, не подкрепленным документами. Возможно, в этом сказалось влияние Окладина.

– В тот день царь сходил в баню, приказал перечитать ему завещание и сел с Бельским играть в шахматы, которые, между прочим, были запрещены Стоглавом, как «игрище еллинского бесования». Во время игры Грозный случайно уронил на пол короля, и присутствующий при игре шут будто бы заметил пророчески: «Царь шлепнулся». Повторяю: эти сведения достаточно приправлены вымыслом, но кое-что, видимо, действительно имело место, – оговорился краевед.

Я с интересом слушал Пташникова, пытаясь в расцвеченной домыслами легенде увидеть зерно реального события.

– Предчувствие скорой смерти, вероятно, было у Грозного. В том году в небе появилась комета, увидев которую царь изрек: «Вот знамение моей смерти!» Как набожный человек, он решил прибегнуть к ворожбе. Привезенные с Севера колдуньи через приставленного к ним Богдана Бельского не побоялись заявить Грозному, что расположение светил неблагоприятно для царя, и он умрет в Кириллов день. Однако утром 19 марта Грозный почувствовал себя лучше и велел Бельскому сообщить колдуньям, что за ложное предсказание они будут сожжены. Но и эта угроза не испугала колдуний. «Не гневайся, барин! – заявили они Бельскому. – День начался с восходом солнца, а кончится только с его закатом». И предсказание колдуний, если верить этой легенде, сбылось.

– Удивительно точная прозорливость. Может, Грозный был все-таки отравлен, потому колдуньи и угадали день его смерти?

Мне ответил Окладин:

– Такое предположение возникло сразу после смерти царя, однако доказательств нет. Как, впрочем, и в пользу существования заговора с участием царевича Ивана. Одно несомненно: Грозный перешел все границы зла. Недаром современники видели в нем соперника Нерона и Калигулы и говорили: «Имя его наводило ужас, а лицо – кошмар».

главная | назад

Hosted by uCoz