Одно дело – найти интересный исторический материал, и другое – воплотить его в занимательную художественную форму. Оказалось, что сделать это не просто.
Все сведения об убийстве в Александровой Слободе царевича Ивана, полученные в ходе нашего самодеятельного расследования, я записал на отдельных карточках. Целыми днями я сидел за письменным столом, раскладывая эти карточки, словно пасьянс, но так и не мог разложить их в том порядке, который позволил бы выстроить четкую логическую цепочку. Некоторых звеньев не хватало; другие, как, например, судьба библиотеки Ивана Грозного, уводили в сторону от разгадки; третьи были противоречивы.
Как человек, разыскивающий в темной комнате спички, хватается за всё, что попадается ему под руки, так и я перебирал свидетельства историка и краеведа и не находил того, которое осветило бы мне истину, – что же случилось в Александровой Слободе?
Окладин и Пташников так и не пришли к единому мнению, что явилось мотивом этого преступления, чем конкретно был вызван гнев Грозного, толкнувший его на убийство. Я тоже не мог склониться к одной, определенной версии, потому работа над рукописью застопорилась.
В этой ситуации я не нашел другого выхода, как по телефону предложить Пташникову на пару съездить на «место преступления» – в бывшую Александрову Слободу.
– Эк, как вас это дело захватило! – довольным голосом произнес краевед. – Впрочем, вы правы: уж если мы начали это следствие, надо его завершить. Кроме того, мне хотелось бы потолковать с Ниткиным еще об одной загадке русской истории, тоже связанной с Александровой Слободой.
– Вы имеете в виду библиотеку Ивана Грозного?
– Возможно, Ниткин в своей книге привел не все имеющиеся у него факты в пользу того, что Грозный перевез библиотеку в Александрову Слободу.
Мы договорились с Пташниковым встретиться на вокзале и простились до следующего утра.
В электричке я попросил краеведа рассказать об истории Александровой Слободы и, таким образом, хоть немного подготовиться к разговору с Ниткиным. Уговаривать Пташникова не пришлось – перелистывать страницы прошлого было для него удовольствием, в котором он не мог отказать себе.
Обстоятельно и невозмутимо отозвался летописец на событие, происшедшее 3 декабря 1564 года:
«Подъем же его был не таков, как обычно езживал по монастырям. Взял с собой из московских церквей древние иконы и кресты, драгоценными камнями украшенные, золотую и серебряную утварь, одежду и деньги и всю казну... Ближним боярам и приказным людям велел ехать с семьями и с коньми, со всем служебным нарядом».
В тот роковой день царь Иван Грозный выехал из Москвы в Александрову Слободу, и начался новый этап в истории всего Русского государства, получивший мрачное название «опричнина». До этого Александрова Слобода была для Грозного вроде летней дачи, «местом для прохлады». Теперь на несколько лет она стала как бы неофициальной столицей Московии. Здесь царь, изумляя азиатской роскошью, принимал иностранных послов и купцов, отсюда уходил в военные походы, здесь вершил суд над непокорными боярами, сюда стекались несметные богатства из разграбленных опричниками вотчин, уединенных и знаменитых монастырей, больших и малых городов, на которые пал царский гнев.
Для всей страны опричнина обернулась бедствием, которое можно было сравнить разве лишь с татарским игом, а для Александровой Слободы она стала самой благодатной порой в ее неприметной до этого биографии: при Грозном здесь выросли рубленые, обложенные кирпичом стены крепости, земляные валы, новые дворцы и храмы, на украшение которых царь не жалел средств из государственной казны.
Царская жестокость принесла Александровой Слободе неожиданный расцвет, она же стала и причиной упадка города: после убийства царевича Ивана – наследника престола – Грозный навсегда уезжает отсюда.
Быстро теряет Слобода свое непрочное величие: рушатся крепостные стены, ветшают дворцы и храмы, награбленные богатства гибнут в огне или переправляются в Москву. Позднее в Александровском кремле учредили женский монастырь, но попадали за его высокие стены не только по собственному желанию – монастырские кельи становятся надежной тюрьмой для высокопоставленных пленниц.
Последней из них была Елизавета – дочь Петра Первого. Вскоре она воцарилась на престоле, и Александрова Слобода окончательно лишается былого блеска, становится заштатным городом Владимирской губернии, о суровой истории которого напоминали только величественные кремлевские строения.
Краевед Ниткин, с которым мы познакомились во время событий, описанных в повести «Секрет опричника», встретил нас так, словно мы расстались только вчера, при этом договорившись именно сегодня увидеться вновь; нашему появлению он не удивился нисколько.
Одно только пугало меня: что Ниткин – человек, на мой взгляд, более рассудительный и сдержанный, чем Пташников, – воспримет наше намерение разобраться в причинах убийства, совершенного более четырехсот лет назад, скептически. Однажды я уже пытался заставить его высказать свое мнение об этом преступлении, но он уклонился от обсуждения, заметив только, что во времена Грозного здесь, в Александровой Слободе, всё было возможно, даже заговор, но, вероятней всего, мотивы убийства царевича Ивана так и останутся неразгаданными. Не повторит ли он и сегодня тот же довод?
Но в этот день мне повезло: к нашему намерению попытаться на «месте преступления» разобраться в мотивах и обстоятельствах убийства Ниткин отнесся спокойно. Единственно, чем отличалась его позиция от позиции Пташникова, так это осторожностью в отношении к версии об убийстве царевича в результате раскрытого Грозным заговора.
Коротко изложив результаты нашего «расследования», я спросил Ниткина, что он думает об убийце и о совершенном им преступлении.
Ниткин заговорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово:
– Можно по-разному оценивать деятельность Грозного. Это был до такой степени противоречивый человек, что противоречивость мнений о нем закономерна. Судите сами. При нем началось официальное составление летописных сводов и книгопечатание, а одновременно с этим – непрерывные и чаще всего необоснованные казни, пытки, в которых царь принимал личное участие. Происходило строительство таких замечательных памятников зодчества, как храм Василия Блаженного, – и разграбление монастырей, целых городов с уникальными произведениями русской культуры, например, во время Новгородского погрома. Царь лично участвовал в военных действиях – и трусливо бежал из Александровой Слободы в Старицу, когда войска Батория осадили Псков. Доходящая до исступления религиозность – и издевательство над всеми религиозными обрядами, когда здесь, в Слободе, объявив себя игуменом, а своих ближайших подручных Вяземского и Малюту Скуратова келарем и пономарем, он извращал монастырские обряды: в черном монашеском одеянии поднимался на звонницу, в окружении опричников бил в церкви поклоны, а потом пьянствовал, развратничал, огнем и железом изощренно пытал и убивал невинных. При таком образе жизни, когда кровь в прямом смысле текла здесь рекой, убийство сына было закономерным следствием, продолжением всех остальных убийств.
– Значит, вы не согласны с Окладиным, что Грозный был душевнобольным человеком? – пытался я получить от Ниткина более четкий ответ.
– Один из историков сказал о Грозном, что он мог в спокойную минуту правильно обдумать положение, составить план действий, но сейчас же терялся, как только сталкивался с действительностью, с живыми людьми: тут он попадал во власть своей импульсивности и совершал те «деяния», которые некоторым и внушали мысль о крайней ограниченности его умственных способностей...
«Сейчас же терялся, как только сталкивался с действительностью», – мысленно повторил я и подумал: с каким фактом действительности столкнулся Грозный в тот день, когда смертельно ранил сына?
– Недавно ко мне приезжал московский журналист, попросил поделиться своими мыслями по поводу истории Александровой Слободы. Примерно через месяц в одной из столичных газет было опубликовано его интервью со мной, в котором он сообщил о моем намерении переиздать исторический очерк о Слободе. Некоторые мои высказывания об александровской истории журналист, со свойственной его профессии тягой к сенсационности, изложил не совсем точно, но я догадывался, что так и будет. Однако я никак не ожидал, что произойдет позднее, – с этими словами Ниткин достал из письменного стола папку с бумагами, покопавшись в ней, вынул несколько соединенных скрепкой страниц. – Мне написал человек, который ознакомился с этим интервью и решил, так сказать, заранее меня образумить. Послушайте, что он пишет:
«Если Вы надумаете переиздать Ваш очерк «Александрова Слобода», Вам необходимо избавиться от тех грубейших ошибок, которые Вы допустили по отношению к Ивану Грозному в предыдущем издании. Так, Вы даете совершенно неправильную оценку опричнине. Между тем опричнина стала переломным моментом русской истории. Опричные полки сыграли важную роль в отражении набегов Девлет-Гирея в 1571 и 1572 годах, с помощью опричнины была ликвидирована боярская оппозиция, разрушающая единство русского государства, были раскрыты и обезврежены заговоры в Новгороде и Пскове, ставившие своей целью отложение их от России под власть Литвы.
Столь же необоснованны Ваши обвинения Грозного в многоженстве, когда Вы называете Марию Федоровну Нагую седьмой женой царя. Истоки этого мифа надо искать в той острой политической борьбе, которой были охвачены верхи русского общества после пресечения династии Рюриковичей. С долей уверенности, достойной серьезного исследователя, можно говорить только о четырех женах Ивана Грозного: Анастасии Романовой, Марии Черкасской, Марфе Собакиной и Марии Нагой, которые захоронены в женском Воскресенском монастыре, усыпальнице московских великих княгинь и цариц. Все остальные так называемые «жены», вроде Анны Васильчиковой и Василисы Мелентьевой, – плод фантастических измышлений недругов Грозного. Причем четвертый брак Грозного был совершен по решению Освященного Собора Русской Православной Церкви и царь понес за него епитимию. Этот союз был разрешен только потому, что третий брак с Марфой Собакиной, отравленной врагами царя, был чисто номинальный: царица умерла, так и не став фактически царской супругой. Отсюда следует, что все разговоры о том, что погибший в Угличе царевич Димитрий не являлся законным наследником русского престола, были рассчитаны на то, чтобы расчистить дорогу к власти самозванцу Годунову, который и организовал убийство царевича.
Самый распространенный миф об Иване Грозном, который Вы тоже, к сожалению, разделяете в своем очерке, – это миф о его кровожадности и массовых убийствах. Между тем, по мнению многих историков, за полвека правления Ивана Грозного к смертной казни было приговорено всего около пяти тысяч человек. При этом законность этих приговоров, вынесенных государственным преступникам, вполне обоснованна, каждый смертный приговор выносился лично царем. Для доставки в Москву на царский суд преступников, обвиняемых в тяжких преступлениях, был создан специальный институт приставов. Смертный приговор князьям и боярам утверждался Боярской Думой. Так что обвинять царя в произволе и тирании может только заведомо пристрастный или обманутый критик. После Стрелецкого восстания 1698 года Петр Первый казнил свыше двух тысяч стрельцов, однако ни историки, ни политики почему-то не ставят ему это в вину, а превозносят как царя-новатора, достойного подражания».
Отложив в сторону прочитанный листок, Ниткин посмотрел на наши лица. На недостаток внимания ему было грех жаловаться.
– Далее в письме много говорится о необходимости официального всецерковного прославления Ивана Грозного, приводятся доводы в пользу его канонизации. Всё это я пропущу и перехожу к убийству царевича Ивана, которому автор письма почему-то тоже уделил очень большое внимание:
«Одним из главных создателей мифа об убийстве Грозным собственного сына – царевича Ивана – следует считать монаха-иезуита Антонио Поссевино, который приехал в Москву в 1581 году, чтобы выступить в качестве посредника в переговорах русского царя со Стефаном Баторием. Однако главной целью иезуита было не примирение враждующих сторон, а подчинение Русской Церкви папскому престолу. Известный историк Русской Церкви М.В.Толстой писал по этому поводу:
«Но надежды папы и старания Поссевино не увенчались успехом. Иоанн оказал всю природную гибкость ума своего, ловкость и благоразумие, которым и сам иезуит должен был отдать справедливость. Он отринул домогательства о позволении строить на Руси латинские церкви, отклонил споры о вере и соединении церквей на основании правил Флорентийского собора и не увлекся мечтательным обещанием обретения всей империи Византийской, утраченной греками будто бы за отступление от Рима».
Провал порученной Поссевино миссии сделал его личным врагом Ивана Грозного. Приехав в Москву через несколько месяцев после смерти царевича, он придумывает фантастическую историю о том, как царь рассердился на свою невестку, жену царевича, и во время вспыхнувшей ссоры убил его. Нелепость этой версии была так очевидна, что потребовалось ее «облагородить», найти более «достоверный» повод и «мотив убийства». Так появилась другая сказка – о том, что царевич возглавил политическую оппозицию курсу отца на переговорах со Стефаном Баторием о заключении мира и был убит царем по подозрению в причастности к боярскому заговору».
Я бросил взгляд на Пташникова, во время нашего следствия по делу о гибели царевича рьяно доказывавшего версию о заговоре, однако сейчас выражение его лица оставалось непроницаемым.
«Излишне говорить, что обе версии совершенно голословны и бездоказательны, – продолжил чтение письма Ниткин. – На их достоверность невозможно найти и намека во всей массе дошедших до нас документов, относящихся к тому времени. А вот предположения о естественной смерти царевича Ивана имеют под собой документальную основу. Косвенно свидетельствует о смерти царевича от болезни то, что даже в «доработанной» версии о сыноубийстве смерть его последовала не мгновенно после «рокового удара», а через четыре дня. Эти четыре дня, скорее всего, – время предсмертной болезни царевича.
Француз на русской службе Жак Маржерет писал: «Ходит слух, что старшего сына царь убил своей собственной рукой, но дело произошло иначе: хотя он и ударил его концом железа и он был ранен этим ударом, но умер он не от этого, а некоторое время спустя, в путешествии на богомолье».
Подтверждением тому, что ссора и смерть царевича разнесены во времени и никак не связаны друг с другом, может служить запись в Псковской третьей летописи. Здесь под 7089 годом записано о ссоре (и то, как о слухе): «Глаголют нецыи, яко сына своего царевича Ивана того ради остнем поколол, что ему учал говорить о выручении града Пскова». О смерти царевича сказано в записи следующего года: «Того же году преставися царевич Иван Иванович в Слободе декабря в 14 день». Летописец никак не связывает два факта: ссору царя с царевичем в 7089 году и его смерть в 7090 году!
Нет даже упоминания об убийстве Грозным своего сына ни в Московском летописце – «преставися царевич Иван Иванович», ни в Пискаревском летописце – «в 12 час нощи лета 7090 ноября в 17 день», ни в Новгородской четвертой летописи – «Того же 7090 году преставися царевич Иван Иванович на утрени в Слободе», ни в Морозовской летописи – «не стало царевича Ивана Ивановича».
Только так называемый Мазуринский летописец связывает смерть царевича и ссору с отцом: «Лета 7089 государь царь великий князь Иван Васильевич сына своего большаго, царевича князя Ивана Ивановича, мудрым смыслом и благодатью сияющаго, аки несозрелый грезн дебелым воздухом оттресе и от ветви жития отторгну остом своим, о нем же глаголаху, яко от отца ему болезнь, и от болезни же и смерть».
Но даже здесь летописец оговаривается, что это только слухи – «о нем же глаголаху». Кроме того, ссора и смерть царевича связаны опосредственно – через болезнь. В любом случае, в таком важном вопросе одного-единственного источника, к тому же явно антимосковского настроения, совершенно недостаточно для того, чтобы обвинить Грозного в таком тяжком преступлении. Более того, по поводу болезни можно сказать определенно – это было отравление сулемой, хлоридом ртути. Смерть, вызванная ртутью, мучительна, а доза, вызывающая такой исход, не превышает 0,18 грамма. В 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля были вскрыты четыре гробницы: Ивана Грозного, царевича Ивана, царя Федора Ивановича и полководца Скопина-Шуйского. При исследовании останков была проверена версия об отравлении Грозного. Ученые обнаружили, что содержание мышьяка примерно одинаково во всех четырех скелетах и не превышает нормы. Но в костях Грозного и царевича Ивана было обнаружено наличие ртути, намного превышающее допустимую норму.
Некоторые историки пытались утверждать, что это вовсе не отравление, а последствие лечения сифилиса ртутными мазями. Однако исследования показали, что соответствующих изменений в останках царя и царевича нет. После того, как в 1990-х годах провели исследование захоронений московских великих княгинь и цариц, был выявлен факт отравления той же сулемой матери Ивана Грозного Елены Глинской и его первой жены Анастасии Романовой. Это свидетельствует о том, что царская семья на протяжении десятилетий была жертвой отравителей из самого близкого окружения. Данные этих исследований позволяют утверждать, что царевич Иван Иванович был отравлен, – содержание яда в его останках в 32 раза превышает предельно допустимую норму! Таким образом, современная историческая наука опровергает версию об убийстве Иваном Грозным своего сына».
Прежде чем отложить прочитанную страницу, Ниткин посмотрел на Пташникова, как бы ожидая его замечаний, но тот опять промолчал, будто воды в рот набрал. Прокашлявшись, Ниткин приступил к чтению последней страницы письма:
«Если взглянуть на итоги царствования Ивана Грозного непредвзято, то за 51 год его правления им было сделано следующее:
– Территория русского государства увеличилась в два раза, к России были присоединены Казанское, Астраханское, Сибирское царства, Ногаи и часть Северного Кавказа.
– Было основано 155 городов и крепостей, построено 40 церквей и 60 монастырей. Население России увеличилось почти в полтора раза.
– Проведена масштабная реформа судопроизводства, введена всеобщая выборность местной администрации, создана государственная почта, основано около 300 почтовых станций.
– Невиданными ранее темпами развивалась торговля с Англией, Персией, Средней Азией.
– Положено начало регулярному созыву Земских соборов, на которых рассматривались важнейшие государственные вопросы.
– Состоялся знаменитый «Стоглавый» собор Русской Православной Церкви, принявший кодекс правовых норм внутренней жизни духовенства и его взаимоотношений с обществом и государством.
– Положено начало книгопечатанию, созданы две типографии, собрана книжная сокровищница царя, открыта сеть общеобразовательных школ.
– Написаны первые «Четьи Минеи» – ежемесячные чтения, составленные из житий святых. Создан Лицевой летописный свод, в котором летописанию был придан общегосударственный характер.
Все эти успехи были достигнуты, несмотря на многочисленные войны с татарскими ханствами и 20-летнюю борьбу с Польшей, Литвой, Швецией, которых поддержали Франция, Германия, Ватикан, Валахия, Турция, Дания, Венгрия. Вопреки наветам, Грозный оставил после себя мощное государство и боеспособную армию, что позволило его наследникам в 1598 году одержать победу над Швецией, выставив против неприятеля пятисоттысячное войско. В разоренном государстве такое невозможно!
Таким образом, все обвинения в адрес Грозного являются преднамеренной клеветой, которую враги России начали раздувать еще при жизни царя, а затем это грязное дело продолжили их ангажированные последователи. Подумайте об этом, прежде чем послушно вступать в их ряды. У Вас есть возможность исправить ошибки, допущенные в первом издании книги, и наконец-то сказать русским читателям всю правду об Иване Грозном – благоверном Самодержце и великом русском Патриоте».
Аккуратно соединив страницы письма скрепкой и вложив его в папку, Ниткин сказал:
– Судя по всему, письмо написано человеком, во-первых, всерьез интересующимся русской историей, а во-вторых, – глубоко верующим. Однако его позиция в отношении Ивана Грозного резко отличается от той, которую официально занимает Русская Православная Церковь. Вот и думай, кто он такой.
– На вашем месте я обязательно написал бы ему, – сказал Пташников.
– В письме нет ни обратного адреса, ни фамилии автора. Только по почтовому штампу я узнал, что оно послано из Санкт-Петербурга, – ответил Ниткин Пташникову. – Ну, а что вы скажете о содержании письма? Насколько убедительны, на ваш взгляд, приведенные в нем доводы?
– Сначала мне бы хотелось узнать ваше мнение.
– Честно признаться, я до сих пор так и не смог определить свое окончательное отношение к этому письму. Некоторые приведенные здесь доказательства явно притянуты за уши, другие вызывают сомнения, третьи весьма спорны. Однако в целом позиция автора, доказывающего, что образ Ивана Грозного был намеренно искажен его врагами и недоброжелателями России, довольно-таки оригинальная.
– В таком случае, наши мнения совпадают, – признался Пташников и перевел взгляд на меня. – А что вы скажете? Убедил вас автор письма, что Грозный не убивал своего сына?
– Тут приведены такие неожиданные доказательства, что трудно дать им однозначную оценку, – пожал я плечами.
– Вот именно, – согласился со мной Пташников. – Надо крепко подумать, прежде чем соглашаться или не соглашаться с автором письма.
Только теперь Пташников коротко рассказал Ниткину, как расследование гибели царевича Ивана привело нас к другой тайне русской истории – библиотеке московских государей. Когда Пташников повторил предположение, что эта книгохранительница была перевезена в Александрову Слободу, Ниткин чуть ли не торжественно произнес:
– Вы совершенно правы! Библиотеку Ивана Грозного надо искать здесь, в Александровой Слободе! – и ткнул пальцем в висевший на стене рисунок в темной деревянной рамке.
Мы с Пташниковым внимательно вгляделись в него. Как объяснил Ниткин, это была копия гравюры из книги датского посла Якова Ульфельда, сохранившая самое древнее изображение Александровой Слободы, – посол вместе со своей свитой побывал здесь в 1575 году. Я спросил хозяина, насколько рисунок соответствовал действительному виду Александровского кремля в то время.
– Ульфельду не откажешь в наблюдательности, на гравюре показаны все основные сооружения кремля: храмы, звонница, три царских дворца, которые не сохранились, но при раскопках были найдены их основания.
– Значит, изображению можно доверять?
– Тут есть одно существенное отступление – на гравюре слишком далеко друг от друга, почти у самых стен, расположены звонница и храмы. Ульфельду было важно подчеркнуть торжественность приема. Вот он и отодвинул храмы и колокольню к стенам кремля, чтобы разместить две тысячи стрельцов, приветствующих посольство. А в основном он верно изобразил александровскую резиденцию Грозного, «особый двор государев» – так называли ее современники.
Мы с Пташниковым опять всмотрелись в рисунок.
Крепостная стена «особого двора государева» представляла собой правильный овал. Внутрь кремля вели широкие ворота под навесом. Справа – звонница, состоявшая тогда из двух башен с переходом, на котором крепились колокола. Слева был условно изображен Троицкий собор, на заднем плане еще две церкви. Но больше нас с Пташниковым интересовали царские дворцы. Где могла храниться библиотека Ивана Грозного? Где был убит царевич?
На вопрос Пташникова, что размещалось в царских дворцах, изображенных на гравюре Ульфельда, Ниткин ответил осторожно:
– Вероятно, вот здесь находился парадный дворец, где Грозный принимал гостей, послов, устраивал царские пиры, – показал он на здание напротив помоста в виде креста – лобного места. – Его спальные покои, наверное, были в здании рядом со звонницей. Ливонский пастор Павел Одерборн писал, что через год после гибели царевича Ивана и ухода Грозного из Слободы «гром ударил в Слободской великолепный дворец и разрушил часть оного. Молния обратила в пепел богатые украшения и драгоценности, там хранимые, проникла в спальню у самой кровати и низвергла сосуд, в коем лежала роспись осужденным ливонским пленникам». Можно предположить, что речь идет о гибели царской канцелярии.
– А может, и библиотеки?
– Такая ценность, как библиотека, хранилась с особыми предосторожностями, в подземелье под царским дворцом. В здании у задней крепостной стены, скорее всего, жили ближайшие подручные Грозного, может, царевич Иван с семьей, – Ниткин показал на вытянутое вдоль крепостной стены здание с двумя рядами узких окон и печными трубами над высокой крышей.
Я посмотрел на это здание с особым интересом – вероятно, именно здесь произошло убийство царевича Ивана, так круто изменившее ход русской истории. Или отец и сын жили рядом, каждый на своей половине? Тогда место тайника с библиотекой московских государей и место преступления находились поблизости, одно над другим. Если, конечно, поверить версии, что библиотека Ивана Грозного была вывезена сюда, в Александрову Слободу. Но достаточно ли обоснована эта версия?
Видимо, какие-то сомнения оставались и у Пташникова, потому так охотно он согласился приехать сюда. Но что можно выяснить теперь, спустя четыреста лет после отъезда Ивана Грозного? Какие новые сведения о существовании библиотеки надеялся получить здесь Пташников?
Я прямо спросил Ниткина, почему он уверен, что библиотеку московских государей надо искать именно здесь, в бывшей Александровой Слободе?
– Потому что об этом ясно написано в летописи, – когда Грозный третьего декабря 1564 года выехал из Москвы, он взял с собой всю казну, – Ниткин интонацией выделил последние слова. – Надо принимать во внимание, что в то время в казне хранились не только деньги, но и грамоты, книги. Да и не оставил бы Грозный такую ценность, как библиотека, в Москве – он не мог знать, как повернутся события дальше.
– Есть у вас другие, более убедительные доказательства? – взял я на себя роль Окладина.
– Пожалуйста. В Британском музее хранится так называемая Острожская библия с надписью, что ее получил из царского книгохранилища Джером Горсей в 1581 году. Летом того же года английский посол доставил в Александрову Слободу из Архангельска товар с тринадцати приведенных им кораблей: свинец, медь, селитру. Почти до самого конца 1581 года Грозный жил в Слободе, значит, книгу «из царского книгохранилища» Горсей мог получить только в Слободе...
Однако доказательства Ниткина не рассеяли моих сомнений. Тогда он, решительно поднявшись из-за стола, всерьез предложил:
– Пойдемте со мной. Я покажу вам конкретное место, где надо искать библиотеку Ивана Грозного!
Пташников воспринял это заявление спокойно, как само собой разумеющееся. Мне не оставалось ничего другого, как тоже сделать вид, будто в предложении Ниткина нет ничего необычного, но при этом я пожалел, что среди нас нет Окладина – его скептицизм охладил бы излишне горячее воображение краеведов.
Мы вышли на улицу. На ходу продолжая отстаивать свою версию, Ниткин подвел нас к Успенской церкви – пятиглавой, с двумя приделами и пристроенными к ней двухэтажными палатами. Именно эта церковь дала название женскому монастырю, учрежденному здесь в середине семнадцатого столетия. Около двадцати лет строительством на территории Успенского монастыря руководил иеромонах Корнелий, о котором Ниткин рассказывал то с восхищением, то с возмущением.
Родом из купцов, Корнелий отличался деловой хваткой, но переделывал кремлевские сооружения так, как ему заблагорассудится. Это испытала на себе и Успенская церковь – домовая церковь Василия Третьего. Когда-то с северной стороны к ней примыкали его дворцовые палаты, разобранные Корнелием, при нем претерпела она и другие изменения, поэтому я никак не мог представить себе ее первоначальный вид. Не было ощущения величавого спокойствия, которое исходило от стоящего неподалеку Троицкого собора. Но именно Успенская церковь имела прямое отношение к разговору о библиотеке московских государей.
– Однажды, разбирая монастырский архив, нашли отрывок документа, составленного иеромонахом Корнелием в 1675 году, – в то самое время, когда он занимался перестройкой Успенской церкви, – рассказывал Ниткин. – Корнелий сообщал в Москву, что обнаружил под этой церковью «погреб с выходом. Над погребом палатка же кладовая». У меня нет никаких сомнений, что Корнелий обнаружил выход из подземелья, связанного с тайником, где хранилась библиотека Ивана Грозного.
– Откуда такая уверенность?
Ниткин посмотрел на меня с досадой:
– Вспомните гравюру Якова Ульфельда – дворец Грозного изображен на ней совсем рядом с Успенской церковью. Раньше она называлась «Успения в буграх», а бугры не что иное, как развалины царского дворца. Кроме того, рядом Покровская церковь – домовая церковь Ивана Грозного. Царский дворец стоял между этими церквами, а Корнелий обнаружил выход из подземелья, которое вело в тайник под дворцом.
– Корнелий нашел «погреб с выходом», – напомнил я. – О подземном ходе и тайнике в его сообщении ничего не говорится.
– Тайник числится под третьим номером в описи Успенского монастыря за 1677 год.
– И там указано, в каком месте он находится?
– Писцы ограничились только упоминанием тайника. Иначе какой же это был бы тайник?
Мои назойливые вопросы начали раздражать Ниткина, но я не мог остановиться:
– Если бы опись составляли во времена Грозного – другое дело. А это всего-навсего опись женского монастыря, секретничать не было никакой нужды.
– Можно предположить, что для укрепления сводов Успенской церкви Корнелий заложил выход из подземелья, а писцы просто не знали, где находится тайник, – вынужден был пойти на уступку Ниткин. – Следующий ремонт церкви делали спустя восемьдесят лет, когда никого из знавших о тайнике уже не осталось в живых. И вход в подземелье был окончательно затерян, застроен другими сооружениями.
Я привел еще один довод:
– После сообщения Корнелия прошло триста лет, а тайник так и не обнаружили. Может, его и не было?
– Тайник никогда не искали, как следует – вот в чем беда! До революции прорыли несколько канав и шурфов, но дело до конца не довели, бросили. В поисках библиотеки Грозного приезжали вроде бы и серьезные люди, но где пытались обнаружить библиотечные книги? – В монастырской ризнице! А там только поздние хронографы да евангелия. Нет, так библиотеку не найти еще триста лет, а сокровища в ней находятся бесценные. Куда я только не писал, чтобы начать настоящие, планомерные поиски?! Одни посмеются, другие отмахнутся, а третьи и слушать не хотят. Только сейчас вроде бы что-то стронулось с места – обещали прислать специалистов с аппаратурой, которая позволяет находить пустоты под землей.
– А если они ничего не найдут? – с сочувствием спросил я старого краеведа – его страстная вера в существование библиотеки Ивана Грозного не могла не тронуть меня.
– Найдут! Обязательно найдут! Я знаю, где надо искать. Смотрите, что получается...
Ниткин палкой начал рисовать на земле план монастыря. Изобразил кружками Троицкий собор и Распятскую колокольню, Покровскую и Успенскую церкви. Между ними нарисовал прямоугольник – несохранившийся дворец Грозного. Сверху, вдоль северной и восточной стен кремля, поставил г-образный келейный корпус. Внизу слева отметил южные ворота в кремль, выше – западные, с Надвратной церковью Федора Стратилата.
– На моей памяти уже не раз на территории кремля появлялись провалы земли. Стоит кремль на плотном суглинистом грунте, сверху около двух метров щебня. Следовательно, провалы можно объяснить только пустотами в земле.
– Да, другого объяснения быть не может, – согласился Пташников. Ободренный его поддержкой, Ниткин оживленно продолжил:
– Несколько лет назад один местный житель, дом которого находится возле монастырской стены, начал в огороде рыть яму под столб и чуть не провалился в какую-то пустоту под землей, – Ниткин поставил на плане первый крест. – Идем дальше. Вот здесь, у каменной сторожки возле южных ворот, рисуем еще один крест – тут тоже был провал земли. Сейчас его засыпали, но я это место хорошо помню. Еще один провал был правее и выше. Соединив эти три точки, получим прямую. Продолжаем ее вверх – и упираемся в Успенскую церковь, где Корнелий обнаружил выход из подземелья. Таким образом, подтверждается и сообщение Корнелия, и Генриха Штадена.
– Что еще за сообщение?
– Опричник Генрих Штаден в своих записках «О Москве Ивана Грозного» утверждал, что от царского дворца подземным ходом можно было добраться до речки Серой. Он служил Грозному больше десяти лет и хорошо знал о происходящем в Александровой Слободе. Что вы теперь скажете? – не без торжества в голосе спросил меня Ниткин.
– Все это очень убедительно.
– То-то и оно, что убедительно, – миролюбиво проворчал старый краевед и там, где на его плане был отмечен царский дворец, поставил последний крест: – Библиотека Ивана Грозного находится здесь, глубоко под землей...
Пташников молча кивнул, видимо, целиком согласный с ходом рассуждений Ниткина.
Наличие подземелья больше и у меня не вызывало никаких возражений. Другое дело – библиотека московских государей. В пользу того, что она была перевезена в Слободу, Ниткин приводил те же самые доводы, которые я уже слышал от Пташникова. На мой взгляд, их было недостаточно.
На этот раз, когда я откровенно высказал свои сомнения, Ниткин выслушал их на удивление спокойно.
– Поставьте себя на место Ивана Грозного, – рассудительно заговорил он. – Вы принимаете решение навсегда уехать из Москвы, забираете казну, самые ценные иконы из церквей – и оставляете библиотеку, которая может погибнуть в Москве, брошенной на произвол судьбы. Кроме того, надо учитывать, что именно в Александровой Слободе Грозный, как никогда, усиленно занимался литературной работой: вел широкую переписку, искал доказательства своего родства с византийскими императорами. Всё это требовало постоянного обращения к книгам по всеобщей истории, русским летописям, произведениям церковных авторов.
– В таком случае, навсегда покидая Александрову Слободу, Грозный мог опять перевезти библиотеку в Московский Кремль.
Ниткин тут же отверг мое предположение:
– После убийства царевича Ивана ему стало не до книжных сокровищ. Он собирался отречься от престола и уйти в монастырь или бежать в Англию, о чем уже вел переговоры. Не покидали мысли о скорой и страшной смерти. Так библиотека и осталась в тайнике, который был известен только самому царю.
Я начал склоняться к мысли, что рассуждения Ниткина не лишены логики, что нахождение библиотеки в Александровой Слободе он рассчитал с той же тщательностью, что и направление подземного хода, – по отдельным логическим точкам, которые выстраивались в стройную гипотезу. Но было в ней одно слабое место.
– Почему вы так уверены в сохранности книг царской библиотеки? Ведь они могли просто погибнуть, – повторил я довод, уже высказанный Окладиным.
– Я не могу смириться с их гибелью, это выше моих сил, – признался Ниткин. – Как хотите, а я верю, хочу верить, что библиотека Ивана Грозного уцелела.
