Из Москвы я выехал автобусом, намереваясь по дороге в Ярославль остановиться в Петровском – селе неподалеку от Ростова Великого, где жили мои родители, и где прошло мое детство. Однако, неожиданно для самого себя, я сделал еще одну остановку.
Когда автобус подъехал к Переславлю-Залесскому, я вспомнил разговор с Анной Николаевной о местном краеведе Тучкове, с которым она настоятельно советовала мне встретиться, если я всерьез занялся судьбой «Слова о полку Игореве». Я не представлял себе, какое отношение к «Слову» может иметь Переславль, но замечание Анны Николаевны вызвало у меня беспокойство, как бы в следствии по делу о «Слове» не пропустить важное звено. Зачем откладывать встречу с человеком, который, возможно, действительно поможет нашему расследованию?
Короче говоря, в Переславле-Залесском я вышел из автобуса, в новом микрорайоне отыскал нужный дом – пятиэтажную коробку даже без намека на архитектурное изящество. На звонок дверь открыл высокий мужчина с бобриком коротких, седых волос и темными, сосредоточенными глазами. В первый момент я подумал, что ошибся дверью: человек, стоящий передо мной, был похож на инженера, на врача, на офицера в отставке, но только не на краеведа. Поэтому причину, которая привела меня к нему, я изложил сбивчиво и торопливо. И тут замкнутое лицо Тучкова оживилось, не дослушав моих объяснений, он пригласил меня в комнату, обставленную современной мебелью. Из угла пялился выпученным экраном телевизор, на стенах поблескивали магазинные чеканки с традиционными изображениями девичьих фигурок и парусных кораблей, в книжном шкафу скучными рядами стояли новенькие подписные издания.
Я еще больше смешался и опять начал рассказывать, каким образом очутился в Переславле. Тучков радушно произнес, словно встретил долгожданного гостя:
– Вы правильно сделали, что приехали сюда! У тех, кто подвергает подлинность «Слова о полку Игореве» сомнению, чуть ли не главный козырь в том и состоит, что в те времена не могло появиться такое талантливое, уникальное произведение. А между тем «Слово о полку Игореве» не было случайным, единичным явлением. За доказательствами не надо далеко ходить – их можно найти в нашей, переславской истории.
Вот когда я увидел Тучкова таким, каким он был на самом деле, – непосредственным и восторженным, как молодой поэт, который читал собственные стихи.
Но тут некстати возвратились с работы его сын и невестка. Хотя квартира была трехкомнатная, уединиться нам так и не удалось. Увидев, как Тучков мучается и не может продолжить разговор, я попросил его показать мне город, в котором раньше бывал только проездом. Тучков с радостью ухватился за мое предложение. На улице, взглянув на свои окна, он вздохнул и извиняющимся голосом произнес:
– У нас была маленькая однокомнатная квартира. Потом сын вернулся из армии, женился, получили трехкомнатную. Детей заводить они не хотят, вроде бы не тесно, а вот поговорить негде. И не с кем, – горько добавил Тучков. – Мои книги в чулане сложили – потрепанные, не вписываются в новую мебель…
Краевед оборвал себя, но и того, что я услышал, было достаточно, чтобы понять, как одинок этот пожилой человек. И, может, любовь к родному городу была единственным чувством, которое согревало его в одиночестве.
Не стану расписывать здесь, о чем поведал мне Тучков, показывая свой город. Из наших дней мы всё глубже уходили в прошлое, пока не остановились перед самым древним сооружением Переславля-Залесского – Спасо-Преображенским собором. Одноглавый, строгих скупых линий, из белого известкового камня, с плавными очертаниями апсид и закомар он словно по волшебству вырос из земли, до того совершенна и естественна была его красота. Я с интересом слушал пояснения Тучкова:
– Когда-то стены Спасо-Преображенского собора украшали фрески двенадцатого века, но в конце девятнадцатого столетия их сняли, без разбору уложили в ящики, а потом не хватило пятидесяти рублей на извозчиков, и из-за небрежного хранения фрески погибли. Как вспомнишь об этом, хочется локти кусать, ведь эти фрески – сокровища, которым цены нет... Здесь, в Переславле, начинал княжить Всеволод Большое Гнездо, который упоминается в «Слове о полку Игореве». А в 1212 году на этой площади ударил вечевой колокол и возвестил о приезде из Владимира сына Всеволода – Ярослава, обратившегося к переславцам, если верить автору «Летописца Переславля-Суздальского», так:
– «Братья переславцы! Отец мой ушел к Богу, а вас отдал мне, а меня вам на руки! Скажите мне, братья, хотите меня иметь у себя вместо отца моего и головы свои за меня сложить?
– Так будешь ты нам господин! – ответили переславцы и целовали ему крест...»
Я искоса посмотрел на Тучкова, и в эту минуту он представился мне тем безвестным очевидцем, который записал эти торжественные слова в переславскую летопись.
– Досадно, что в нашей исторической науке установилось несколько ироническое отношение к Ярославу Всеволодовичу – отцу Александра Невского. Я не могу поверить, что человек, воспитавший героя, сам мог быть незначительной фигурой. Тем более, есть целый ряд свидетельств, говорящих за то, что Ярослав Всеволодович был личностью по-своему незаурядной, на голову выше многих других князей.
Видимо, Тучков прочитал на моем лице сомнение, что ему удастся опровергнуть сложившийся взгляд на Ярослава, потому заговорил с горячностью:
– Я уже упоминал «Летописец Переславля-Суздальского», который охватывает события с 852-го по 1219 год. Следовательно, неизвестный летописец жил в Переславле в то самое время, когда здесь княжил Ярослав Всеволодович, а значит, это был мудрый, дальновидный князь, поощрявший летописание. Вы можете возразить, что летописи велись и при других князьях. Но есть в древней русской литературе произведение, напрямую связанное с именем Ярослава Всеволодовича. Я имею в виду «Моление Даниила Заточника», которое, как светское произведение, можно поставить рядом со «Словом о полку Игореве»...
Наконец-то Тучков подошел к разговору, ради которого я приехал в Переславль.
– Сохранилось несколько списков «Моления Даниила Заточника», которые распадаются на две основные редакции: одна адресована киевскому князю Ярославу Владимировичу, другая – нашему Ярославу Всеволодовичу. В пользу того, что первоначальный текст был адресован Ярославу Всеволодовичу, – лучшие списки «Моления», где упоминается Переславль. В них Даниил Заточник так обращается к своему князю: «Княже мой, господине! Кому Переславль, а мне Гореславль». В другом, месте Даниил Заточник цитирует слова князя Андрея Владимировича Переславского из того же «Летописца Переславля-Суздальского», но присваивает их князю Ростиславу: «Не лга бо ми Ростислав князь: лучше бы ми смерть, нежели курское княжение». Это еще одно доказательство, что «Моление» написано переславцем, за какой-то проступок наказанным Ярославом Всеволодовичем. Чтобы вернуть расположение князя, Даниил Заточник обратился к нему с письмом, полным юмора, остроумных изречений и пословиц. Этот человек по своему времени обладал очень высокой начитанностью: знал «Повесть об Акире Премудром», библейские книги, сборник изречений «Пчела», кроме «Летописца Переславля-Суздальского» был знаком с «Повестью временных лет», а может, и с другими, не известными нам летописями.
– Интересно, кто же он был – Даниил Заточник?
– Вы задали вопрос, на который до сих пор нет ясного ответа. У меня есть своя версия, судите сами, насколько она достоверна. Даниил Заточник называл себя холопом, однако вряд ли он придавал этому слову узкое, специальное значение – вероятней, что он просто хотел подчеркнуть свое зависимое положение. В другом месте он пишет о себе: «всякому дворянину имети честь и милость у князя». Но и здесь надо учитывать, что в тринадцатом веке дворянином мог назвать себя любой представитель княжеской дворни. Одни исследователи относили его к дружинникам, другие предполагали, что он не имел устойчивого социального положения, а был княжеским милостником – то есть человеком, зависимым от милости своего князя. Это предположение кажется мне наиболее соответствующим истине. Близость к князю позволила Даниилу Заточнику хорошо ознакомиться с книжной культурой, она же определила и стиль «Моления», представляющий собой сочетание книжного и скоромошьего элементов. Даже по отношению к самому князю, не говоря уже о боярах, женщинах и монахах, у Даниила проскальзывают едкие, иронические нотки. Не каждый милостник мог позволить себе такое...
Я чувствовал, Тучков осторожно подводит меня к своей версии, но пока я не мог даже предположить, в чем она состоит.
– Вместе с тем знакомство с «Молением» доказывает, что до того, как Даниил стал милостником князя, он хорошо изучил быт и язык простого народа, характер социальных отношений. Короче говоря, это уникальное произведение, не зря на протяжении столетий оно пользовалось огромным читательским интересом. И возникает естественный вопрос: мог ли создать такое совершенное произведение человек, впервые взявший перо в руки? Я уже говорил, что в одном месте Даниил Заточник дословно процитировал запись из «Летописца Переславля-Суздальского». Может, он был у него под рукой? Но такое невозможно в заточении. Не вернее ли будет предположить, что он привел эту цитату по памяти? А если так, не был ли он тем самым летописцем, который написал переславскую летопись? Ее записи обрываются 1219 годом. Не тогда ли и был сослан за какое-то прегрешение против князя Даниил Заточник?
Как ни готовился я услышать от Тучкова самую неожиданную версию, она все равно меня удивила.
– Представим, вы правы, – неуверенно сказал я. – А как вы объясните, что послание осужденного князем Даниила получило такое широкое распространение?
– Это обстоятельство лишний раз доказывает мою версию, – подхватил Тучков. – На протяжении всего «Моления» Даниил просит о подачках с княжеского стола, подчеркивает свою нищету и убогость. Человек незаурядный, образованный – и вдруг такое самоуничижение. На мой взгляд, тут много от лукавого. Даниил не так милости просит, как пародирует тех, кто пресмыкается перед князем, дает ему дурные советы. Из текста можно понять, что князь принял какое-то неправильное решение: «Не корабль топит человеки, но ветр; тако же и ты, княже, не сам владевши, в печаль введут тебя думцы твои». Даниил, возможно, прямо сказал князю об этой ошибке, за что и поплатился. Но потом князь понял правоту Даниила, а, получив его послание, убедился, что этот талантливый человек по-прежнему верен ему, поддерживает сильную княжескую власть. И вернул Даниила из ссылки, а заодно поспособствовал распространению его послания, которое, видимо, отвечало княжеским интересам.
Версия краеведа Тучкова всё больше начинала казаться мне правдоподобной. Но если Даниил Заточник был прощен князем и вернулся в Переславль, почему он не продолжил свою летопись?
Тучков словно дожидался этого вопроса:
– В мае 1220 года здесь, в Переславле, у князя Ярослава Всеволодовича родился сын – будущий Александр Невский. Можно предположить, что Даниил Заточник, как талантливый и образованный человек, стал учителем, наставником будущего героя. Еще в прошлом веке была высказана очень интересная версия, которая косвенно может подтвердить мое предположение. Сейчас эту версию даже не вспоминают, но, на мой взгляд, она достойна самого тщательного изучения. Дело касается еще одного памятника древней русской литературы – «Слова о погибели Русской земли», в котором также упоминается имя Ярослава Всеволодовича. Солнечным гимном, воспевающим Отечество, называли это произведение, маленькой «Илиадой» и единственным на протяжении столетий памятником европейской литературы, в центре которого не герой, а само государство. Вспомните, как поэтично и торжественно оно звучит... Тучков перевел дух и каким-то особым, приподнятым голосом, глядя на стоящий перед нами Спасо-Преображенский собор, процитировал начало «Слова о погибели Русской земли» в переложении на современный язык:
– «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!..»
Догадываясь, что меня ждет еще одно неожиданное откровение, я весь обратился во внимание.
– Впервые «Слово о погибели» было обнаружено в рукописном собрании псковского Печерского монастыря и опубликовано исследователем Лопаревым в 1892 году. После первого названия в рукописи пятнадцатого века стояло второе – «О смерти великого князя Ярослава», однако этого рассказа в рукописи нет, а следует житие Александра Невского. И уже совсем недавно, после окончания Великой Отечественной войны, известный собиратель старинных рукописей Малышев обнаружил в Риге список шестнадцатого века, который имел общее название «Житие блаженного великого князя Александра Ярославича всея Руси Невского». Так вот, Лопарев высказал предположение, что некогда существовала трилогия, написанная одним автором и состоявшая из трех частей: собственно «Слова о погибели Русской земли», повести о смерти Ярослава Всеволодовича и жития Александра Невского. Мнение это опровергали разные ученые, и в основном их возражения были построены на ошибке, якобы допущенной псковским переписчиком. Но так ли было на самом деле? Вспомним битву на Липице, когда Ярослав Всеволодович выступил против ростовцев и новгородцев. Не это ли обстоятельство и послужило причиной тому, что в Пскове или Новгороде, где переписывалась рукопись, рассказ о смерти князя, боровшегося с новгородцами, был исключен?
– Ну, и кто же был автором этой не сохранившейся трилогии? – спросил я Тучкова, уже догадываясь, к чему он клонит.
– Всё он же – Даниил Заточник, – подтвердил краевед мою догадку. – Можно предположить, что он написал повествование о Ярославе Всеволодовиче в расчете на то, что князь, погибший в Орде, будет причислен к лику святых. Но этого не случилось, и со временем рассказ о смерти Ярослава выпал из трилогии. Вероятно, тогда же потерялась и концовка «Слова о погибели Русской земли», которая логически была связана с рассказом о смерти Ярослава. Наконец, переписчик шестнадцатого века увязал «Слово о погибели» с житием Александра Невского, он же снял и упоминание имени Ярослава. Так рассыпалась трилогия, автор которой – Даниил Заточник.
Я вынужден был заметить краеведу, что хотя версия получилась довольно-таки стройная, но в ее защиту он привел слишком мало доказательств, да и те, наверное, можно легко опровергнуть.
– Сомнительно, что такие разные по жанру и содержанию произведения, которые вы приписываете Даниилу Заточнику, могли быть созданы на протяжении одной человеческой жизни.
– Трудно предположить, что в небольшом Переславском княжестве в одно и то же время жили и создавали талантливые произведения сразу несколько авторов. Сам тон «Моления Даниила Заточника» свидетельствует, что он написан молодым человеком, не обремененным годами и житейскими заботами. А в одном месте он прямо заявляет: «Аз бо есть одеянием скуден, но разумом обилен, юн возраст имею, но стар смысл во мне». Таким образом, можно сделать допущение, что в 1219 году, когда оборвались записи в «Летописце Переславля-Суздальского» и Даниила Заточника за что-то постигло наказание, ему было около двадцати лет. «Слово о погибели Русской земли», как считают специалисты, было написано сразу после татарского нашествия в 1237 году. В это время Даниилу Заточнику было примерно, сорок лет. Ярослав Всеволодович умер в 1246 году – Даниилу около пятидесяти. Наконец, Александр Невский умер по дороге из Орды в 1263 году – Даниилу за шестьдесят. Автор жития прямо указал, что он «самовидец возрасту» князя, а в конце признался, что если бы можно было, то с ним бы «в гроб влез». Ясно, что писал это человек, очень близкий к умершему князю и в том возрасте, когда сам думаешь о близкой смерти,
Рассуждение краеведа выглядело вполне логично, но у меня никак не укладывалось в голове, как двадцатилетний Даниил мог быть автором переславской летописи? В моем представлении летописец – это убеленный сединою старик, умудренный житейским опытом. Или Даниил был лишь переписчиком летописи, потому так хорошо знал ее текст? А может, к составлению летописи он и вовсе не имел отношения, но читал ее?
На этот раз свои сомнения я решил оставить при себе, поскольку остальная часть версии Тучкова выглядела убедительно, а он приводил все новые доказательства в ее пользу:
– Если выбросить из жития Александра Невского элементы церковного стиля, то получится великолепная воинская повесть в духе «Слова о полку Игореве». Вероятно, под пером Даниила Заточника житие таким и было, а уж потом, с целью причислить Александра Невского к лику святых, его переписал какой-нибудь церковный служитель, добавив герою «святости». Но в основе – текст Даниила, человека, очень близкого к Невскому. Иначе невозможно объяснить, откуда автор так хорошо знает детали сражения на Чудском озере, подробности поездки Александра Невского в Орду, о его отрицательном ответе римскому папе, который посылал кардиналов с предложением о соединении в вере. Создается впечатление, что всё это происходило на глазах у автора и он писал житие не только по памяти, но по каким-то собственным записям или документам, которые были у него под рукой. И еще одна любопытная деталь. Автор жития сравнивает Невского с египетским царем Иосифом, с Самсоном, Соломоном, с римским царем Веспианом и Александром Македонским. Но вспомним опять «Моление» Даниила Заточника, в конце пожелавшего своему князю силы Самсона, храбрости Александра, разума Иосифа, мудрости Соломона, искусности Давида. Вот вам еще одно доказательство, что автор жития Александра Невского – Даниил Заточник! Прожив долгую и, вероятно, нелегкую жизнь, он изобразил в житие князя, в котором как бы воплотился его политический идеал, впервые представленный им в «Молении». Именно такой государственный деятель нужен был русскому народу в то суровое время. Будучи, как я предполагаю, наставником и воспитателем юного князя Александра, Даниил Заточник воспитал в нем гражданина и патриота. Не мог Александр Невский, как выдающаяся личность, сложиться в окружении людей мелких и незначительных! – убежденно повторил Тучков.
С его последним замечанием трудно было не согласиться, но насколько достоверно предположение, что Даниил Заточник – автор трилогии, начинавшейся «Словом о погибели Русской земли»? Ведь высказывалась и другая, не менее фантастическая версия, что «Слово о погибели» – утраченная страница «Слова о полку Игореве».
Я спросил Тучкова, как он относится к этой версии.
– «Слово о погибели Русской земли» нерасторжимо связано с тринадцатым веком, тут не может быть никаких сомнений. Однако сравнение его со «Словом о полку Игореве» вполне закономерно – они объединены любовью к родине, родственны по настрою и поэтичности изложения. Даже судьбы во многом удивительно схожи у них. Вспомните: когда Мусин-Пушкин опубликовал «Слово о полку Игореве», его обвинили в том, что это мистификация, созданная с тем, чтобы угодить Екатерине Второй, имевшей территориальные претензии на юге. Так вот, когда Лопарев напечатал найденное им «Слово о погибели Русской земли», то один из исследователей, справедливо отметив сходство стилей и патриотических позиций этих произведений, высказал предположение, что если бы не было самой рукописи, то Лопарева тоже обвинили бы в фальсификации – что он захотел угодить имперским претензиям Александра Третьего. Не сомневаюсь, так бы и случилось, если бы список Лопарева погиб, а Малышев позднее не обнаружил рижского списка. Да, в судьбах этих произведений очень много общего. Кто знает, может, со временем отыщется и второй список «Игоревой песни»?
Только сейчас я подумал, как близки судьбы князя Игоря и князя Александра: оба они боролись «за землю русскую, за веру православную». И так же в чем-то схожи судьбы авторов «Слова о полку Игореве» и «Жития Александра Невского» – оба они, судя по всему, были непосредственными свидетелями событий, верно служили своим князьям, но не оставили нам своих имен. Или имя автора жития известно – Даниил Заточник? И он же написал «Слово о погибели Русской земли»?
Была в версии краеведа Тучкова какая-то внутренняя логика, хотя, наверное, ее можно было и опровергнуть, если задаться такой целью. В любом случае я был благодарен краеведу, который своим рассказом приблизил ко мне далекое прошлое и я почувствовал его живое дыхание, суровую ясность и поэтическую наивность. Тучков совершенно прав: автор «Слова о полку Игореве» не был одинок – рядом с ним, на русской земле, жил и творил талантливый писатель Даниил Заточник.
Мы простились в сумерках, когда солнечные лучи уже не дотягивались до ажурного креста над главкой Спасо-Преображенского собора. Я смотрел вслед Тучкову с грустью и сочувствием – он шел домой, тяжело сутулясь, словно против ветра.
На этом закончилась моя поездка по местам, причастным к истории «Слова», и дополнившая расследование новой информацией и новыми загадками, осмыслить и разрешить которые мне еще предстояло.
