Показания Николая Яковлевича Иванова –
председателя заводского комитета завода Михельсона:
«Ключи от корпуса, где происходят митинги, были у меня. Я открыл помещение и остался внутри. До открытия митинга я заметил у стола, где продается литература, ту женщину, которая потом стреляла в т. Ленина. Хотя она и осматривала книги, я вынес впечатление, что она это делает для видимости и подслушивает наш разговор, усиленно курила. По внешности она напоминала мне партийную работницу. Она, несомненно, слышала, когда я отвечал товарищам на их вопросы, что тов. Ленин будет у нас на митинге. Я лично не видел, чтобы она с кем-то говорила или чтобы к ней кто-либо подходил».
2.IX.1918 г.
Н. Я. Иванов.
Допрашивал чл. ЦИК В.Кингисепп.
Показания Степана Казимировича Гиля – шофера Ленина:
«Я приехал с Лениным около 10 часов вечера на завод Михельсона. Когда Ленин уже был в помещении завода, ко мне подошли 3 женщины. И одна из них спросила, кто говорит на митинге. Я ответил, что не знаю. Тогда одна из трех сказала, смеясь: «Узнаем». По окончании речи В.И.Ленина, которая длилась около 1 часа, из помещения, где был митинг, бросилась к автомобилю толпа человек 50 и окружила его. Вслед за толпой в 50 человек вышел Ильич, окруженный женщинами и мужчинами, и жестикулировал рукой. Среди окружавших его была женщина, блондинка, которая меня спрашивала, кого привез. Эта женщина говорила, что отбирают муку и не дают провозить. Когда Ленин был уже в расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел, что сбоку, с левой стороны от него, в расстоянии не больше 3-х шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены 3 выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли, стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе. Револьвер этот лежал под моими ногами. При мне револьвера этого никто не поднял. Но, как объяснил один из 2-х сопровождавших раненого Ленина, сказал мне: «Я подтолкнул его ногой под автомобиль». Когда я нагнулся к Владимиру Ильичу, с револьвером в руках, то какая-то фельдшерица схватила меня за револьвер. Впоследствии эта фельдшерица с двумя лицами помогла мне положить Ленина в автомобиль, и мы четверо поехали в Кремль, где была оказана первая помощь Ленину. Поправляю: одна из женщин спросила меня, не кто говорит на митинге, а кого я привез. Поправляюсь: после первого выстрела я заметил женскую руку с браунингом».
30 VIII 18 г.
Степан Казимирович Гиль.
Допрашивал Дьяконов.
В расследовании покушения на Ленина принимал участие член ВЦИК и следственного отдела Революционного трибунала, основатель Эстонской компартии Виктор Эдуардович Кингисепп. Через четыре года после этого расследования он сам будет расстрелян по приговору военно-полевого суда буржуазной Эстонии.
Первым опрошенным им свидетелем стал Н.Я.Иванов – председатель заводского комитета завода Михельсона. Член компартии с 1902 года, участник трех революций Иванов, как свидетель, не мог не внушать доверия Кингисеппу, но показания его были очень скупы: видел стрелявшую в Ленина женщину, похожую на партийную работницу, понял, что она прислушивается к разговорам, но не заметил, чтобы к ней кто-нибудь подходил. За незначительностью этой информации ее вовсе можно было бы не комментировать, однако мы еще вернемся к ней, поскольку эти показания составят разительный контраст с теми воспоминаниями, которые Иванов напишет позднее.
«Сочувствующего коммунистам» бывшего офицера С.К.Гиля – шофера Ленина – допрашивал председатель Московского революционного трибунала А.М.Дьяконов. Он же проведет и первый допрос Фанни Каплан, но сначала остановимся на весьма любопытных показаниях Гиля.
По его словам, к заводу Михельсона они подъехали около десяти часов вечера. Митинг продолжался около часа. Потом еще какое-то время Ленин разговаривал с рабочими на заводском дворе. А теперь вспомним обращение, подписанное Я.М.Свердловым, и дату, которая стоит внизу: «30 августа 1918 г. 10 час. 40 мин. вечера». Получается, что обращение, раскрутившее кровавое колесо красного террора, было написано Свердловым еще до покушения на Ленина!
Вероятно, в чем-то ошибся Гиль – или раньше приехал на завод, или был короче митинг. Но в любом случае мы еще раз убедились в том, что, обвиняя в покушении правых эсеров, Свердлов не знал и не мог знать о партийной принадлежности Фанни Каплан. Нельзя же и впрямь предположить, что верный соратник и правая рука вождя Яков Михайлович Свердлов был заранее осведомлен, кто и когда будет стрелять в Ленина?! Хотя, если полностью довериться показаниям Гиля, это предположение, при всей его сенсационности, допустимо и действительно может прийти в голову. Но постараемся сохранить беспристрастность.
Из показаний Гиля запомним еще трех женщин, одна из которых, «блондинка», спрашивала его, кого он привез на митинг, а после митинга разговаривала с Лениным. Именно в тот момент, как следует из показаний Гиля, и раздался первый выстрел. Гиль не разглядел стрелявшего, а увидел с левой стороны, на расстоянии «не больше 3-х шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом». Пройдут годы, в 1930 году «сочувствующий коммунистам» бывший офицер Гиль вступит в партию большевиков, напишет воспоминания «Шесть лет с Лениным», отрывок из которых мы приведем ниже. Описанная там сцена покушения будет существенно отличаться от того, что Гиль сообщил Дьяконову. И возникает вопрос – что больше достойно доверия: или показания, данные председателю Московского ревтрибунала (!) сразу после события, или воспоминания, написанные спустя годы после смерти Ленина и рассчитанные на широкий круг читателей?
Гиль услышал три выстрела, после чего стрелявшая женщина бросила револьвер ему под ноги и скрылась в толпе. Таким образом, если верить Гилю, револьвер, из которого были произведены выстрелы, никак не мог быть «отобранным у Каплан», о чем сообщалось в газете «Известия ВЦИК». Или же речь идет о двух разных револьверах – один остался на месте покушения, а другой был отобран у какой-то женщины, также находившейся на митинге. Возможно ли такое?
В своих показаниях Гиль сообщает, что один из рабочих, сопровождавший раненого Ленина, сказал, что ногой подтолкнул револьвер под автомобиль. Можно предположить, что после отъезда автомобиля этот револьвер увидел кто-то из рабочих и именно его принес в ВЧК. Вроде бы все сходится, но сомнения остаются. В печати уже высказывалось замечание, что бывший офицер Гиль называет оружие, из которого были произведены выстрелы, то револьвером, то браунингом; что даже человек, далекий от армии, отличит одно от другого. В чем тут дело? Сам ли поправил свои показания Гиль или ему подсказал Дьяконов назвать револьвер браунингом?
И еще. На чем держится уверенность, что в ВЧК было принесено именно то оружие, из которого стреляли в Ленина? Чтобы ответить на этот вопрос определенно, нужно было провести баллистическую экспертизу, но этого в свое время не сделали, не говоря уже о дактилоскопической экспертизе. Всё доказательство строилось на том, что очевидцы слышали три выстрела, а в револьвере, который принесли в ВЧК, «оказалось три не расстрелянных патрона из шести».
Но достаточно ли убедительно это заключение? Не фигурирует ли в качестве уникального музейного экспоната оружие, которое не имеет к покушению на Ленина никакого отношения, а если и имеет, то лишь косвенное?
Показания Стефана Николаевича Батулина –
помощника военного комиссара Московской советской пехотной дивизии:
«В момент выхода публики с митинга я находился в 10 или 15 шагах от тов. Ленина, шедшего впереди толпы. Я услыхал 3 выстрела и увидел товарища Ленина, лежащего ничком на земле. Я закричал: «Держи, лови», и сзади себя увидел предъявленную мне женщину, которая вела себя странно. На мой вопрос, зачем она здесь и кто она, она ответила: «Это сделала не я». Когда я ее задержал и когда из окружившей толпы стали раздаваться крики, что стреляла эта женщина, я спросил еще раз, она ли стреляла в Ленина, последняя ответила, что она. Нас окружили вооруженные красноармейцы и милиционеры, которые не дали произвести самосуда над ней и привели в военный комиссариат Замоскворецкого района.
30 VIII 18 г.
С. Н. Батулин.
Во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией
Б. Лубянка, П.
В дополнение к своему показанию о задержании Каплан, покушавшейся 30-го августа с. г. на жизнь тов. Ленина, сообщаю:
В момент выхода тов. Ленина из помещения завода Михельсона, в котором происходил митинг на тему: «Диктатура буржуазии и диктатура пролетариата», – я находился от тов. Ленина на расстоянии 15–20 шагов. На лестнице, при выходе присутствующих на митинге, стремительно бросившихся к выходу, образовался затор, и мне после больших усилий все же удалось быстро выйти на улицу.
Подойдя к автомобилю, на котором должен был ехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты-автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение. Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: «Держите убийцу тов. Ленина», и с этими криками я выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди. Своими криками «Держите убийцу тов. Ленина» и др. я хотел остановить от бегства тех людей, которые видели, как Каплан стреляла в тов. Ленина, и привлечь их к участию в погоне за преступником, покушавшимся на жизнь тов. Ленина. Добежавши до так называемой «Стрелки» на Серпуховке, я увидел бежавших двух девушек, которые, по моему глубокому убеждению, бежали по той причине, что позади их бежал я и другие люди, и которых я отказался преследовать. В это время позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: «А зачем вам это нужно?» Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил ей идти за мной. В дороге я ее спросил, чуя в ней лицо, покушавшееся на тов. Ленина: «Зачем вы стреляли в тов. Ленина?», на что она ответила: «А зачем вам это нужно знать?», что меня окончательно убедило в покушении этой женщины на тов. Ленина. В это время ко мне подошли еще человека три–четыре, которые помогли мне сопровождать ее. На Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в тов. Ленина. После этого я еще раз спросил: «Вы стреляли в тов. Ленина?», на что она утвердительно ответила, отказавшись указать партию, по поручению которой она стреляла. Боясь, как бы ее не отбили из наших рук лица, ей сочувствовавшие и ее единомышленники, как бы над ней толпой не было произведено самосуда, я предложил находившимся в толпе и имевшим оружие милиционерам и красноармейцам сопровождать нас.
А товарищи рабочие, по большей части рабочая молодежь, образовали цепь, которой сдерживали толпу народа, требовавшую смерти преступнице. В военном комиссариате Замоскворецкого района эта задержанная мною женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении на жизнь т. Ленина.
Помощник военного комиссара 5-й Московской
советской пех. Дивизии Батулин.
5-го сентября 1918 г. Ходынка-лагери.
Показания С.Н.Батулина, сделанные им сразу после покушения, слишком лаконичны и несвязны, поэтому обратимся к письму, которое он написал в ВЧК спустя пять дней после случившегося. Здесь дана уже развернутая картина события, в частности говорится о панике, охватившей людей после выстрелов – реакция вполне естественная, но о которой официальная пропаганда в дальнейшем предпочитала умалчивать.
Как военный человек, привыкший к точности, Батулин заявил определенно: «Человека, стрелявшего в Ленина, я не видел». Таким образом, из трех свидетелей покушения, оставивших свои письменные показания, – Иванова, Гиля и Батулина – никто не видел, как Фанни Каплан стреляла в Ленина. И возникает следующий вопрос – почему же в толпе рабочих, насчитывавшей, по сообщению Гиля, около пятидесяти человек, чекисты не удосужились найти свидетеля, который мог бы опознать Каплан и оставить четкие письменные показания? Ведь в основном на митинге присутствовали не случайные люди с улицы, а рабочие завода Михельсона. Неужели они не откликнулись бы на просьбу помочь следствию? Была ли чекистами проведена такая работа? Или арест Каплан – бывшей правой эсерки – вполне устраивал тех, кто направлял следствие?
Так же, как шофер Гиль, Батулин слышал три выстрела, которые принял за «обыкновенные моторные звуки». Две пули угодили точно в Ленина, а третьей, пробившей его пиджак, была ранена разговаривавшая с ним кастелянша Петропавловской больницы, находившейся неподалеку от завода Михельсона. Вроде бы никаких сомнений в количестве произведенных выстрелов не должно возникать – показания свидетелей, осмотр Ленина врачами и ранение случайной женщины подтверждали этот вывод. Но не могло ли произойти так, что в какой-то момент грянули одновременно два выстрела? Была ли допрошена раненая женщина? Не видела ли она, кто стрелял?
Остановимся еще на одном замечании Батулина: «Добежавши до так называемой «Стрелки» на Серпуховке, я увидел бежавших двух девушек, которые, по моему глубокому убеждению, бежали по той причине, что позади их бежал я и другие люди, и которых я отказался преследовать». Приходится только гадать, как бы разворачивались события дальше, если бы Батулин продолжил преследование этих девушек и не заметил остановившуюся у дерева Фанни Каплан.
Вернемся к показаниям Гиля: «Ко мне подошли 3 женщины. И одна из них спросила, кто говорит на митинге. Я ответил, что не знаю. Тогда одна из них сказала, смеясь: «Узнаем».
После митинга эта «блондинка» разговаривала с Лениным. Батулин увидел впереди себя двух бегущих девушек. Зададимся вопросом – не эти ли молодые женщины интересовались у Гиля, кого он привез? Не были ли они причастны к покушению на Ленина? Ведь Гиль не видел лица стрелявшей, а только «женскую руку с браунингом».
Опять вчитаемся в письмо Батулина: «В это время позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание». Одна эта фраза содержит в себе столько информации, что без детального ее анализа не обойтись. Почему остановилась Каплан, когда мимо нее толпой бежали испуганные выстрелами люди? Ведь в толпе легче было затеряться и скрыться. Далее Батулин пишет: «Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного».
Опять напрашивается вопрос – не умышленно ли Каплан придала себе такой нарочитый вид, чтобы ее заметили? Вызывает недоумение еще одно странное обстоятельство: Батулин сообщает, что в руках Каплан были портфель и зонтик, то есть обе ее руки были заняты. Как же она смогла прицельно выстрелить? Взяла портфель и зонтик в одну руку? Но зачем было Каплан брать с собой лишние вещи, которые могли помешать осуществить задуманное? Не отводилась ли ей в покушении совсем другая роль, а не роль главной исполнительницы?
Следующий документ только подтверждает эти сомнения...
Показания подруги Фанни Каплан – Веры Михайловны Тарасовой:
«Я судилась в 1906 году за хранение взрывчатых веществ в гор. Ека-теринославле. Была приговорена к 4 годам каторги, которую отбывала, между прочим, и на Нерчинской каторге.
Знаю я всех тех каторжанок, с которыми я отбывала вместе каторгу, в том числе и Фанни Каплан, которая в то время была слепа. Она ослепла, кажется, в 1909 году, причем до этого она хронически теряла зрение на 2–3 дня. Врачи разнообразно толковали причины слепоты. Зрачки ее реагировали на свет. Это было связано с резкими головными болями. В Чите, – я тогда уже была за границей, думаю, это было в 1912 году, – она вновь прозрела. Она была приговорена военно-полевым судом к смертной казни, которая была заменена вечной каторгой.
Я вернулась из-за границы в июле прошлого года. Фанни Каплан я встретила в этом году, не ручаюсь за память, в апреле или около этого, в вагоне трамвая «Б», кажется, у Каретно-Садовой. Я к ней подошла и имела с ней весьма короткий разговор. Это был обычный разговор про наших каторжанок: как кто поживает и т. п. Я не могу категорически утверждать, что не встречала ее до этого у Пигит.
Я по убеждениям социалистка-революционерка. Сейчас я занимаюсь обыденной работой и в политической работе не участвую. Я не могу ориентироваться в создавшейся политической обстановке. Если бы произошла реставрация, я бы нашла свое место. Мне неизвестно, чтобы Фанни Каплан когда-либо носила другую фамилию».
31 VIII 1918 г.
В. Тарасова.
Допрашивал В. Кингисепп.
Из публикации в журнале «Пролетарская революция» не ясно, каким образом Кингисеппу удалось уже на следующий день после покушения найти подругу Каплан – В.М.Тарасову и почему встал вопрос, не носила ли Каплан другую фамилию. Возможно, в протокол допроса не попали очень важные сведения, которые позволили бы значительно дополнить портрет террористки, но и то, что вошло в протокол, заставляет серьезно усомниться в официальной версии покушения на В.И.Ленина. Я имею в виду упоминание Тарасовой серьезной глазной болезни у Фанни Каплан, связанной с резкими головными болями. Больше того, оказывается, что временами Каплан слепла вовсе!
Трудно, невозможно понять, как опытные в таких делах эсеры могли поручить покушение на Ленина человеку со слабым, больным зрением, которая в любое время, например, от нервного перенапряжения, могла опять ослепнуть?!
Правда, до этого Фанни Каплан лечилась – лето семнадцатого года она провела в санатории для политических амнистированных в Евпатории, а известие об Октябрьской революции встретила в Харькове, где ей была сделана глазная операция, частично восстановившая ее зрение. Но эсеры, конечно, не могли не понимать, что Фанни Каплан, в молодости приговоренная к смертной казни, побывавшая на каторге, несколько лет находившаяся в состоянии полной слепоты, – не тот человек, которому можно поручить исполнение такого серьезного террористического акта, как убийство Ленина. Другое дело – второстепенная, отвлекающая роль, с которой Каплан вполне могла справиться. И ее собственные показания убедительно подтверждают это предположение, следует только внимательно вчитаться в них...
