В 1906 году ростовский краевед А.А.Титов способствовал изданию «Записок ростовца М.И.Маракуева». Он же написал к ним вступление, в котором в частности говорилось:
«Записки почетного гражданина Михаила Ивановича Маракуева, бывшего ростовского городского головы, имеют в бытовом отношении большую ценность. Маракуев, двоюродный брат моего деда Ивана Андреевича Титова, до конца своей жизни (1853 г.) был с ним в самых дружеских отношениях (они называли друг друга братцами). Маракуев был очень умен и имел большую библиотеку, которая в то время считалась самой лучшей в Ростове. Кроме того, он довольно хорошо владел пером, и за время его службы городским головой в думском архиве осталось немало дельных докладов, журналов, отпусков, написанных им своеручно. К сожалению, большая часть записок сгорела во время пожара в его доме. Однако, по счастливому стечению обстоятельств, сполна уцелело всё их начало, которое было дано Маракуевым моему деду до пожара и сохранялось в нашем семейном архиве».
Михаил Иванович Маракуев родился в Ростове 28 октября 1789 года в купеческой семье. Читать научился дома, писать у священника. «О дальнейшем образовании никто не имел понятия, и всё, что выходило из круга познания домашних, считалось или ненужным, или вредным», – пишет автор.
С 1800 года дядя Маракуева – Андрей Петрович – начал возить племянника по своим торговым делам на Украину. «С сего времени сделалась перемена в образе моих занятий и знакомств». В 1807 году Маракуев женился, построил в Ростове каменный двухэтажный дом, начал самостоятельную торговлю. Ее успеху способствовали и политические обстоятельства: «С 1807 года, после Тильзитского мира, правительством запрещен был ввоз большей части заморских товаров, потребность коих заменили русские, чрез что торговля украинская начала увеличиваться, и с 1807 по 1812 год приняла довольно обширный размер».
Однако 12 июня 1812 года армия Наполеона начала вторжение в Россию. В июле 1812 года Маракуев выехал из Ростова в город Ромны Полтавской губернии на ярмарку. «Во время бытности моей на Украине не было еще в народе никаких особых опасений войны, а тем менее войны внутри отечества, – писал Маракуев. – Дух народный не терпел французов, но не боялся их; но уже с самого Тильзитского мира не только люди знающие, но и простой народ считали войну близкой».
6 и 12 июля Александр Первый издал два манифеста о создании народного ополчения для отпора неприятелю. Ополчения были созданы в 16 губерниях, в том числе в Ярославской. 24 июля 1812 года в Ярославле начало работу «Чрезвычайное собрание ярославского дворянства», на котором был избран начальник Ярославского ополчения – генерал-майор Яков Иванович Дедюлин. Было принято решение с каждых ста крестьян «командировать» в ополчение 4 человека. Всего Ярославская губерния выставила чуть больше 11 тысяч ополченцев, из них Ростовский уезд поставил 1089 человек. Был создан «Комитет Ярославской военной силы», председателем которого стал ярославский губернатор М.Н.Голицын, объявивший сбор пожертвований на содержание ополчения. Всего было собрано 817550 рублей, при этом одно из первых мест «по щедрости» заняло ростовское дворянство. 5 октября Маракуев вернулся в Ростов, который, по его словам, «более походил на военный стан, чем на город: куда ни посмотришь, везде военные караулы. Слышались отовсюду бой барабанов и оклики часовых, что в ночное время наводило какой-то невольный страх».
Бородинская битва и взятие Москвы почему-то выпали из воспоминаний Маракуева. Задним числом он лишь заметил: «В газетах о занятии Москвы напечатали недели через две. Кутузов, извещая о сем несчастии публику, утешал тем, что потеря Москвы не есть потеря отечества, что он запер неприятеля в ней, стал на пункте его сообщений и продовольствия. Таким рассказам тогда никто не верил; говорили, что Кутузов сошел с ума».
Лично мне такая оценка действий знаменитого полководца встречается впервые.
«Тогда в Ростове квартировали морской учебный батальон и около 20 тысяч милиции; впрочем, войска эти были для нас бесполезны, и город на их оборону надеяться не мог: милиция, собранная из необразованных мужиков, имела неспособных начальников; а командир морского батальона, подполковник Лагунов, имел предписание, при появлении неприятеля, отступать в Ярославль… В то время имели проживание в Ярославле их императорские величества, великая княгиня Екатерина Павловна со своим супругом, принцем Георгием Ольденбургским. Еще задолго до занятия неприятелем Москвы, из Твери, где они обыкновенно проживали, переехали они в Ярославль».
Ярославская губерния вошла в первый округ народного ополчения (всего их было 3). Принц Г.П.Ольденбургский был назначен организатором ополчения. В донесении царю от 30 июля 1812 года он сообщал: «По прибытии в Ярославль я немедленно сделал надлежащие распоряжения».
Но вернемся к запискам Маракуева:
«Для извещения их высочеств от сотника Победного, начальствующего казацким трактом на Ярославском тракте, из села Пушкина посылаем был казак с рапортом о состоянии дел, который проезжал Ростов всякий день в известные часы.. Народ, знавши это, уже дожидался его, и как только приедет на Куракинское подворье, где стояли почтовые лошади, то его угостят, и он покажет донесение, которое всегда было открытое, и вдобавок расскажет и объяснит многое на словах. Всё это было весьма верно и много ободряло жителей, которые ждали казака с нетерпением и по его проезде снова успокаивались на сутки. Во всё продолжение времени бытности неприятельской, смутило наш город справедливое опасение – известие о движении неприятеля на Дмитров; но как он скоро воротился опять в Москву, то и в городе нашем опять успокоились».
Ярославское ополчение было создано для обороны Москвы, но после занятия столицы Наполеоном эта задача потеряла смысл. 9 сентября Я.И.Дедюлину было приказано прикрывать путь французов из Москвы на Ярославль.
«Известия, привозимые казаком, каждый день становились благоприятнее, – писал Маракуев. – Дурные для неприятеля обстоятельства час от часу умножались по осеннему времени года и усилению наших войск, как на дороге, так и на пунктах сообщений. Лучшие войска начал он в это время приготовлять к обратному походу, и на нашем тракте оставались кое-какие, и то мало, что казакам дало возможность оттеснить их до Ростокина, в чем способствовали им и окружные мужики, которых корысть делала храбрыми… Потом тотчас казак известил, что они доходили до заставы, там до Сухаревой башни; потом привез известие, что дрались у самых Никольских ворот, что неприятелей в Москве мало и что, вероятно, они выходят; потом решительно известил нас, что неприятель Москву оставил. Это случилось между 7 и 19 числами. Радостная весть тотчас разнеслась повсюду».
Любопытно замечание Маракуева относительно мужиков, которых «корысть делала храбрыми». Практически во всех источниках по истории Отечественной войны 1812 года наоборот говорилось о высоком патриотическом подъеме крестьян. Так, читаем в очерке Е.Ветлова «Ярославское ополчение Якова Дедюлина» («Русь», № 1-98): «Крестьяне рвались в ополчение, считали своим долгом честно служить Отечеству и отдать, если надо, свою жизнь. Дворяне же старались отсидеться в усадьбах, притвориться больными или на время уехать из уезда».
Наверное, были среди таких дворян и ростовские, и вряд ли ростовские крестьяне были патриотичнее «окружных» мужиков, которых упомянул Маракуев.
Далее он описывает, как ростовцы Михаил Матвеевич Кайдалов и Дмитрий Федорович Симонов – поехали в Москву узнать о судьбе своего имущества:
«Часть его сгорела, а более того окрестные жители разграбили. Сами они это видели, но остановить были не в силах, да и не смели: буйство народа в сие время было неописанное. Народ только лишь узнал о выходе неприятеля, то целыми обозами ринулся для грабежа, и чего не истребили в Москве неприятели, то разграбили окрестные поселяне».
И опять оценка Маракуева резко отличается от подавляющего большинства описаний Москвы того времени, в которых основная вина в грабеже столицы возложена на французов. Потеря имущества не помешала Кайдалову и Симонову привезти в Москву два воза муромских калачей и торговать ими возле Спасской башни. Вполне возможно, что они были первыми, кто возобновил торговлю в Москве после бегства из нее Наполеона. Но вернемся к воспоминаниям Маракуева о Ростове, точнее – об одном событии, в котором наиболее ярко отразился «дух народный».
4 сентября 1812 года с известием от главнокомандующего в Ярославль был послан конногвардейский офицер, который для перемены лошадей остановился в Ростове, в доме князя Куракина. Сопровождавший его казак, одетый во французскую синюю шинель и вооруженный французской саблей и пистолетом, пошел на базар купить хлеба. Казака обступили ростовцы и стали спрашивать: кто он, откуда и куда едет? Тот отвечал, что едет из Москвы в Ярославль с офицером. Тогда у него спросили, что происходит в Москве? «В Москве французы, – ответил казак. – Быть не может! – Очень может, я знаю это наверняка».
Эти сообщение сначала повергло ростовцев в ужас, потом на них нашло подозрение, в толпе как молния разошлось слово «шпион». Казака окружили, осмотрели и нашли на нем всё французское. Теперь у ростовцев уже не оставалось сомнений, что перед ними переодетый француз. Учинили казаку допрос:
– Почему у тебя пистолеты, сабля и шинель не русские, а французские?
– Потому, что русские не хороши. Мы их бросаем, а берем французские, которые лучше.
– Нет, ты шпион! Как может быть Москва взята? Где твой офицер?
– Офицер мой на почтовой станции…
Вся толпа кинулась на Куракинское подворье, нашли офицера. Тот смекнул, что дело худо и казак наделал хлопот. Однако, не теряя присутствия духа, на вопрос толпы – правда ли, что в Москве французы? – ответил, что это правда – французы заняли Москву. Вместо того чтобы поверить офицеру, толпа еще больше уверилась, что поймали шпионов. Посадили их на тройку и повезли в полицию, которая в то время размещалась внутри архиерейского дома. Народа набежала полная площадь.
Начальник милиции полковник Куломзин тоже настаивал, что это шпионы, хотя на офицере был русский мундир. Полицмейстер Симановский, «видя опасное исступление народа», решил пойти на хитрость, объявил толпе:
– Господа! Ваше подозрение справедливо, люди эти сомнительны. Поэтому я посылаю их в Ярославль под присмотром частного пристава.
Тут же подали лошадей. Однако и после этого ростовцы оставались в подозрении – как бы шпионы пристава не подкупили. А частный пристав, проводя офицера до заставы, возвратился назад, толпа к этому времени разошлась. Этот офицер обязан жизнью догадливости Симановского, – пишет Маракуев. – Тогда вообще опасно было для иностранцев: каждого из них народ считал французским офицером».
В то же время в Ростов приехал московский купец первой гильдии Миллер. Толпа избила его, одежду и документы разорвала. Если бы не вмешалась полиция, избили бы до смерти. Возле села Никола-Перевоз остановили трех англичан, направлявшихся в Архангельск, однако тут стало точно известно, что Москва взята французами, и англичан отпустили. Всё это, с одной стороны, могло свидетельствовать о патриотизме ростовцев, а с другой – о невежестве. С восхитительной простотой, лишенной всякого патриотического глянца, Маракуев пишет:
«В декабре 1812 года в нашем доме была назначена квартира генералу Гладкову, который формировал тогда полки в Ростове. Нам крайне не хотелось принимать его в доме, но, несмотря на наше нежелание, он приехал вдруг, прежде чем мы ожидали. Это так расстроило дядю Андрея Петровича, что в полночь открылось у него сильное кровотечение из носа».
Еще раз вернемся к истории Ярославского ополчения. После того, как французы покинули Москву, ополчению был дан приказ через Углич двигаться к городу Кашину Тверской губернии и присоединиться к отряду генерала Ф.Ф.Винценгероде. 7 октября 1812 года ополчение покинуло пределы Ярославской губернии, так ни разу и не вступив в боевые действия.
В стычках с французами ярославские ополченцы начали участвовать лишь в следующем году, принимали участие в осаде Данцига и блокаде крепости Ландау. В рапорте генерала Виртембергского отмечено мужество многих ярославцев, но выделить из них ростовцев не представляется возможным. Это касается и потерь в рядах ярославского ополчения: в боях было убито 320 ополченцев, свыше двух тысяч умерло от болезней. Всего потери умершими, убитыми, ранеными и больными составили более 40 процентов, из 11282 ратников вернулись 5658 человек.
Последние полки прибыли в Ярославль в ноябре 1814 года. В следующем месяце Маракуев побывал в Москве и оставил в своих записках подробное описание Московского Кремля, которое представляет интерес для изучающих историю Отечественной войны 1812 года.
