Библиотека Ивана Грозного… Что это – красивая легенда, выстроенная из случайных, не связанных между собой исторических фактов, или историческая реальность, обросшая домыслами и легендами?
Напомню читателям, что начавшееся на юбилее Пташникова следствие по делу о судьбе загадочной книгохранительницы закончилось показаниями краеведа о Максиме Греке, по его убеждению, приглашенном в Москву именно для перевода книг великокняжеской библиотеки. Однако это свидетельство было отвергнуто Окладиным, заявившим, что житие Максима Грека, привлеченное краеведом в качестве доказательства этого утверждения, нельзя рассматривать как серьезный исторический документ, поскольку в произведениях такого рода много вымысла. Тогда краевед пообещал представить новые, более веские свидетельства. И вот мы втроем опять сидим в квартире Окладина, пьем кофе, и Пташников излагает обещанные свидетельства:
– Одно из таких свидетельств оставил польский дипломат Ян Ляский. Он был страстным библиофилом, искал и приобретал книги по всей Европе, в частности приобрел личную библиотеку Эразма Роттердамского. Для нас представляет интерес его письмо немецкому гуманисту Бонифацию Амербаху, написанное в 1526 году, – Пташников вынул из кармана пиджака записную книжку, глухо кашлянул в кулак и выразительно прочитал: – «Я полагаю, что добуду сочинения церковных греческих авторов, еще никогда не издававшихся. Ибо я дал поручения некоторым своим друзьям, чтобы они поискали их еще в Москве, где ныне имеется как бы некий источник всего греческого вероучения...»
Краевед искоса посмотрел на историка, ожидая, как он прокомментирует это сообщение, однако Окладин хранил молчание.
– Через год в письме из Кракова Ян Ляский выложил своему немецкому другу дополнительные сведения, – опять склонился Пташников над записной книжкой: – «Я ожидаю из Москвы некоторые старинные греческие книги; в том направлении ведь до сих пор процветает Греция. Мне сообщают, что какие-то первоклассные произведения, списанные с древних оригиналов, посланы, где еще по сие время уважение к греческой религии остается полностью непоколебимым...»
Я спросил краеведа, получил ли Ян Ляский обещанные книги.
– Увы, – развел он руками, – это осталось неизвестно. Но сам по себе факт многозначительный, – сразу добавил Пташников. – Из-за каких-нибудь греческих псалтырей настоящий библиофил, каким был Ян Ляский, не стал бы беспокоиться.
– Почему вы так уверены, что эти греческие рукописи хранились именно в библиотеке московских государей? – заговорил Окладин. – С таким же успехом они могли находиться в любой монастырской книгохранительнице.
– Именно в царской библиотеке находились греческие книги, которых не было в европейских книгохранилищах. Кстати, в Степенной книге, в рассказе о Московском пожаре 1547 года сообщается о погибших в огне «греческих книгах».
– В этом пожаре могла сгореть и вся библиотека московских государей, – сразу ухватился за эти слова краеведа Окладин.
– Во-первых, в царской библиотеке хранились не только греческие книги. Во-вторых, есть доказательства, что библиотека осталась в целости после пожара. Видимо, сгорели те книги, которые по какой-то причине на время были вынесены из тайника.
Окладин в сомнении покачал головой, а Пташников приступил к изложению следующего свидетельства:
– Слухи о библиотеке московских государей, в которой находятся произведения античных авторов, разными путями доходили до Европы и неизменно вызывали там огромный интерес. В июле 1561 года в Москву прибыл иеродиакон Исайи – личность темная и загадочная. Официальной целью его приезда был розыск рукописей в царской библиотеке для дальнейшего их распространения в Литве. Однако повел он себя в Москве странно: начал с того, что донес на царьградского митрополита Иоасафа, будто он в Литве «целовал крест королю и королевской раде», а между тем Иоасаф приезжает в Москву и привозит грамоту вселенского патриарха о признании царского титула Ивана Грозного. В результате Исайи оказался сначала в Вологде, потом в Ростове, в монастырской темнице. Наконец, в 1582 году, его допустили на прием к царю. Послушайте, как сам Исайи объяснял цель своего приезда: «А к царствующему граду Москве я приехал с докладом Жигимонта Августа, короля польского и великого князя литовского, и с листом королевским да и с почтенными дарами... Ивана Васильевича вcея Руси от его царской книгохранительницы испросити библию по нашему языку русскому словенскому на спис слово в слово, и в нашем государстве христианском русском великом и княжестве литовском выдать тиснением печатным нашему народу христианскому русскому литовскому да русскому московскому, да и повсюду всем православным христианам...»
– Но здесь говорится только о библии. Как можно на основании этого сообщения говорить о богатстве царской книгохранительницы?
Пташников словно дожидался моего вопроса:
– Кроме библии Исайи должен был взять еще целый список книг, – краевед пальцем ткнул в записную книжку: – «Велик список, а на уста писать его не помню, а прочитал его сам царь Иван Васильевич всея Руси 7090 года месяца марта на Москве».
– Удалось ли Исайи побывать в царской книгохранительнице?
– Сложный вопрос, – замешкался Пташников, отвечая на мой вопрос. – Сам Исайи писал, что «милостью его государскою был пожалован» и «надеялся быть отпущен восвояси в Литву», но «помешала война и страшные битвы», а затем и смерть Грозного.
– «Милостью его государскою был пожалован...», – повторил я. – Интересно, что Исайи имел в виду? Вероятно, какие-то книги он все-таки получил, но вряд ли сам побывал в царской книгохранительнице, иначе обязательно написал бы об этом.
– Трудно сказать, что скрывается за этой фразой. Есть в ней какая-то нарочитая недоговоренность. В любом случае, след в истории иеродиакон Исайи оставил, спустя четыреста лет после его приезда в Москву опять заставил говорить о себе.
– Вы имеете в виду книгу американского ученого Эдварда Кинана «Апокрифические сочинения Курбского – Грозного»? – спросил краеведа Окладин и, получив утвердительный ответ, объяснил мне: – Профессор Гарвардского университета Эдвард Кинан нашел странные совпадения в текстах Первого послания Курбского и в сочинениях Исайи «Плач» и «Жалоба». А так как «Плач» имеет точную дату написания – 1566 год, то Послание Курбского не могло быть написано в 1564 году, раньше «Плача», из которого, по утверждению Кинана, были заимствованы некоторые фразы Послания. На этом основании Кинан сделал вывод, что переписка Грозного с Курбским – литературная мистификация более позднего происхождения. Признайтесь, Иван Алексеевич, в этой части версия Эдварда Кинана выглядит довольно-таки убедительно.
– Переписка Грозного с Курбским – исторический факт, который не опровергнуть никакими филологическими изысканиями!
– Но как тогда объяснить эти странные совпадения?
– В 1591 году Исайи написал краткую биографию Максима Грека, учеником которого всегда считал себя Андрей Курбский. Исследователи заметили, что у Исайи и Курбского есть выражение «неумытный судья», принадлежавшее Максиму Греку. Высказывалось предположение, что тексты Послания Курбского и «Жалобы» иеродиакона Исайи восходят к общему источнику, из которого были заимствованы некоторые фразы. Не были ли этим общим источником неизвестные нам произведения Максима Грека?
По лицу Окладина скользнула улыбка.
– Кажется, вы готовите нам очередной сюрприз – новую неожиданную версию?
– Рассуждаем так. Максим Грек имел доступ в библиотеку московских государей. Иеродиакон Исайи прибыл в Москву с целью ознакомиться с книгами этой библиотеки. Андрей Курбский до бегства в Литву был весьма приближен к царю и, возможно, тоже пользовался книгами его библиотеки. Таким образом, общим источником для Исайи и Курбского могли стать произведения Максима Грека, хранившиеся в библиотеке Ивана Грозного. Есть предположение, что автор жития Максима Грека – Андрей Курбский. В таком случае, рассказ о посещении царской книгохранительницы написан не по слухам, а на основании собственного знакомства с ней.
– Авторство Андрея Курбского не доказано. Но если вы настаиваете на нем, напрашивается естественный вопрос, почему Курбский ни словом не обмолвился о библиотеке в других своих произведениях, в той же «Истории о великом князе Московском»?
– Это было не в его интересах – богатейшее книжное собрание в руках Грозного в какой-то мере свидетельствовало о высокой образованности царя, а Курбский всюду доказывал противоположное.
– Если библиотека московских государей существовала, и Курбский знал о ней, он мог использовать эту информацию в борьбе с Грозным – самозванным царем-варваром, владевшим сокровищами, которым не знал подлинной цены. Но вернемся к иеродиакону Исайи. Не мог ли он в заключении ознакомиться с Посланием Курбского, из которого и позаимствовал некоторые выражения?
– Такая версия уже высказывалась. И даже назывался корреспондент – сам Иван Грозный. С сентября по декабрь 1565 года он совершал поездку по государству и посетил Троице-Сергиев монастырь, Александрову Слободу, Переславль, Ростов, Ярославль, Вологду. Иеродиакон Исайи в это время сидел в монастырской темнице Ростова, но вряд ли царь удосужился показать заключенному монаху письмо князя-изменника.
Окладин не нашел доводов, чтобы возразить краеведу, хотя я видел, что он не согласен с последним замечанием Пташникова, который говорил о поступках и характере Грозного с такой убежденностью, словно был его доверенным лицом.
– Иеродиакон Исайи, – продолжил Пташников, – оставил еще одно любопытное свидетельство – о миссии в Москву писаря Литовского княжества Михаила Гарабурды, который в 1560 году «на Москве у Ивана Михайловича Висковатого дьяка великого князя доставал купити» книгу «Бесед евангельских» Иоанна Златоуста. По какой-то причине эта покупка не состоялась, зато писарь приобрел другие книги, о чем есть свидетельство Андрея Курбского – тот рекомендовал виленскому издателю Кузьме Мамоничу обратиться к Гарабурде за другими привезенными из Москвы сочинениями.
– Вы предполагаете, эти книги Висковатый взял из библиотеки Ивана Грозного? – недоверчиво произнес Окладин.
– А почему бы и нет?
– Посольский дьяк распродает книги царской библиотеки? За такой поступок дьяк сразу бы лишился не только места, но и головы.
– Возможно, передача книг Михаилу Гарабурде состоялась с разрешения Ивана Грозного.
– Тоже маловероятно – не стал бы царь заниматься такими пустяками, как продажа книг писарю Литовского княжества.
– Это не пустяки. В предисловии к «Острожской библии», посетовав, что в славянских странах нет всех книг Ветхого завета, Иван Федоров добавил: «Токмо от благочестива и в православии изрядно сиятелна государя и великаго князя Иоанна Васильевича московского и прочая богоизбранным мужем Михаилом Гарабурдою, писарем великаго княжества Литовского с прилежным молением испрошеную сподобихомся прияти совершенную библию», – прочитал краевед из записной книжки. – Книги укрепляли авторитет Грозного, поднимали значение Москвы как Третьего Рима – новой столицы православия. Это же сообщение подтверждает, что Михаил Гарабурда обратился за книгами лично к царю, который и разрешил выдать ему книги из личной, царской библиотеки.
Я отметил про себя, что уже не впервые в ходе нашего расследования по делу о библиотеке московских государей упоминается имя первопечатника Ивана Федорова.
– Может сложиться неправильное представление, будто книги из царской книгохранительницы расходились направо и налево. 11 августа 1574 года Иван Грозный отправил шведскому королю Иоанну Третьему письмо, в котором объяснял причины задержания переводчика Аврама Миколаевича, – Пташников опять обратился к записной книжке: – «А Аврама толмача задержали есмя потому: как приехал Аврам с нашею грамотою в Орешек, которую грамоту послали есмя к тебе, и у Аврама твоего толмача выняли книги о наших о великих делах и многие наши родословцы и иные наши многие дела повынимали у него, а Аврам, живучи в нашем государстве, те наши великие дела крал лазучством... И потому твой толмач Аврам дошел бы смертные казни; и мы, как есть государи христианские, толмача твоего Аврама смертью казнити не велели есмя...»
– Неужели вы и здесь видите следы, ведущие к библиотеке Ивана Грозного? – поразился Окладин той многозначительности, с которой краевед прочитал этот отрывок. – Вероятно, этому толмачу удалось выкрасть какие-то дипломатические документы из того же Посольского приказа, которые к царской книгохранительнице никакого отношения не имели.
– Я не сообщил еще одно свидетельство, касающееся этого дела. Видимо, не желая портить отношения со шведским королем, Иван Грозный в конце концов отпустил Аврама Миколаевича, но «Аврамова человека», то есть слугу, казнил. Можно предположить, что тот узнал, где находится царская библиотека, проник в нее, взял какие-то книги о родословной Грозного, за что и поплатился. Так охранялась тайна уникальной книжной сокровищницы, благодаря чему она и осталась не раскрытой.
– Надо обладать очень богатой фантазией, чтобы увязать заурядный случай похищения дипломатических документов с судьбой библиотеки московских государей, – с досадой проговорил Окладин.
Это доказательство краеведа мне тоже показалось неубедительным, однако Пташников стоял на своем:
– Иван Грозный придавал этому «заурядному случаю» особое значение. Перед тем, как в 1575 году на реке Сестре встретились русские и шведские дипломаты, Грозный наставлял князя Василия Сицкого говорить шведским послам: «Толмач Аврам и сам до казни бы смертные дошел, не токмо его человек». История с похищением не выходит у Грозного из головы, он опять объясняет причину своего гнева: «Живучи Аврам в государя нашего царстве лазучил и выписывал родство государя нашего и разряды, и человек Аврамов за то казнен, а Аврама государь наш и великий князь пощадил, к Ягану королю его отпустил, а во всех землях таким лазукам милости не кажут». Спрашивается – откуда слуга Аврама мог выписать родословную Грозного? Из летописи! А самые ценные и полные летописи хранились в царской библиотеке. Там же находились другие письменные источники, касавшиеся княжеской семьи, например, следственное дело Соломонии Сабуровой – первой жены Василия Третьего, отца Грозного. «Аврамов человек» каким-то образом смог проникнуть в тайник, где хранились самые важные государственные документы, самые ценные книги. И этот тайник – библиотека московских государей!
Скептически хмыкнув, Окладин в очередной раз ушел на кухню за кофе.
В своих предыдущих повествованиях я уже неоднократно описывал квартиру Окладина в доме на набережной Волги, восхищался царящим в ней порядком, оcобенно бросающимся в глаза в сравнении с обстановкой холостяцкой, неухоженной квартиры Пташникова. В какой-то мере их жилища отражали характеры своих хозяев: собранного и рассудительного историка и вcпыльчивого, суетливого краеведа. Вот и сейчас, дождавшись возвращения Окладина, Пташников не стал утруждать себя последовательностью своих доказательств:
– Пожалуй, я пропущу еще одно свидетельство существования библиотеки, которое непосредственно связано с именем Грозного, и остановлюсь на событии второй половины 1600 года, когда из Варшавы в Москву для поздравления Бориса Годунова с избранием на русский престол выехало посольство литовского канцлера Льва Сапеги. В составе посольства находился некий Петр Аркудий: грек по национальности, обучался в Риме в греческой Коллегии святого Афанасия, готовившей униатских агентов-священников для Западной России. Там получил степень доктора философии и богословия, в совершенстве знал греческие и латинские сочинения, завещал Коллегии после смерти свою богатейшую библиотеку. В состав литовского посольства его включил кардинал Сан-Джорджо с четким и недвусмысленным заданием – разузнать в Москве о греческих рукописях царской библиотеки. Однако Петр Аркудий не смог выполнить поручение кардинала, о чем и сообщил ему в письме: «При всем нашем старании, а также с помощью авторитета господина канцлера не было никакой возможности узнать, что она находилась когда-нибудь здесь». Интересовался царской книгохранительницей и сам польский посол Лев Сапега, сообщивший о неудачной попытке проникнуть в нее папскому нунцию в Польше Клавдию Рангони, который стал потом одним из организаторов польской интервенции.
– Вас послушать, так и интервенция была предпринята только для того, чтобы отыскать эту легендарную библиотеку, – с сарказмом произнес Окладин.
Пташников воспринял это замечание спокойно:
– Я не исключаю, что попытки отыскать потаенную книгохранительницу делались и при Лжедмитрии. Настораживает один факт: в 1633 году посол Польши в Ватикане Оссолинский подарил римскому папе Урбану греческую рукопись, похищенную поляками из Московского Кремля. Но вряд ли она была из царской библиотеки – после Смуты слухи о ней в Европе не утихли.
– Вот именно – слухи! – повысил голос Окладин. – Они не могут быть оcнованием для исторически обоснованных выводов, а вы строите на них вcе ваши доказательства.
– Нет дыма без огня. Теперь прошу обратить внимание на митрополита города Газы Паисия Лигарида. В Риме учился у Петра Аркудия, о котором я уже говорил, в восемнадцать лет защитил диссертацию на звание доктора философии и богословия, есть сведения, что работал в архиве Ватикана, на основании чего было высказано предположение, будто он – папский агент. Возможно, так и было, иерусалимский патриарх Нектарий дважды проклял его и даже отлучил от церкви. Однако это не помешало Лигариду оказаться в Москве, куда в 1656 году он был приглашен патриархом Никоном. Через семь лет Никон жаловался царю: «Лучше бы мне не видеть такого чудовища», публично обзывал Лигарида «вор, нехристь, собака, самоставленник, мужик».
– Но при чем здесь библиотека московских государей? Мало ли авантюристов приезжало в Россию.
– В своем письме царю Алексею Михайловичу Паисий Лигарид прямо просил допустить его в царскую книгохранительницу: «Вертоград, заключенный от алкающих, и источник, запечатанный от жаждущих, по справедливости почитаются несуществующими. Я говорю сие к тому, что давно уже известно о собрании вашим величеством из разных книгохранилищ многих превосходных книг; почему нижайше и прошу дозволить мне свободный вход в ваши книгохранилища для рассмотрения и чтения греческих и латинских сочинений».
– Почему вы уверены, что речь идет о библиотеке московских государей?
– В юности, как я уже говорил, Паисий Лигарид был учеником Петра Аркудия, от которого он мог узнать о существовании царской книгохранительницы.
– А почему не допустить, что Лигарид пытался проникнуть в Патриаршую библиотеку?
– Тогда он обратился бы непосредственно к патриарху.
– Вы же сами сообщили, что Никон возненавидел Лигарида. А после 1658 года, когда Никона низвергли с патриаршества, Патриаршую библиотеку и вовсе опечатали, потому Лигарид и сравнил ее с «источником, запечатанным от жаждущих». Это предположение выглядит более правдоподобно, чем ваше.
– Никон был ознакомлен с письмом Лигарида царю и так отозвался о нем: «О книгах пишет до царского величества, яко от многих стран собраны суть и запечатлены без пользы, несть была на се царская воля, но мы трудились в тех и есть ныне в дальних наших монастырях отвезены...»
Окладин перебил Пташникова, уже готового по-своему истолковать эту цитату:
– Всё правильно! Ни о какой библиотеке московских государей Никон и знать не знал, а имелась в виду все та же Патриаршая библиотека, основанная в конце шестнадцатого века митрополитом Филаретом. Для пополнения этой библиотеки Никон отправил на Восток энергичного и образованного Арсения Суханова, который привез в Москву пятьсот книг и древних рукописей. Помещены они были в подвале церкви Трех Святителей – это засвидетельствовано в Переписной книге казны патриарха Никона. Кроме того, часть книг, видимо, была отвезена Никоном в его резиденцию в Новом Иерусалиме – вот вам и дальние монастыри, о которых он пишет. Как видите, все сходится, именно в Патриаршую библиотеку стремился попасть Лигарид. Если бы в Москве имелась библиотека из греческих и латинских книг, не потребовалось бы посылать за ними Арсения Суханова, как вы не понимаете!
– Царская книгохранительница затерялась после смерти Грозного. Никто не знал, где она находится, потому всем, кто приезжал в Москву ее увидеть, и отказывали. По этой же причине был послан на Восток Арсений Суханов. В 1664 году Никлас Витсен, входивший в состав голландского посольства, записал в своем дневнике: «Говорят, что здесь находятся книги Александра Великого, а также летописи и карты». От миссии иеродиакона Исайи до обращения к царю Лигарида прошло сто лет, а в Европе слухи о богатейшей царской книгохранительнице все еще были живы. Это говорит о многом.
– Даже из сотни косвенных доказательств не построишь одно прямое и четкое доказательство. Есть у вас другие, более веские свидетельства существования библиотеки московских государей?
Пташников вспыхнул от возмущения, хотел резко возразить Окладину, но я его опередил, напомнив:
– Вы обещали привести еще одно свидетельство, непосредственно связанное с именем Ивана Грозного.
– В следующий раз я это и сделаю, – взглянув на часы, многообещающе произнес Пташников. – Но и те свидетельства, которые я привел сегодня, достаточно веские и убедительные, их нельзя отбросить в сторону, если мы решили всерьез расследовать судьбу библиотеки московских государей...
Мысленно я согласился с краеведом: каждое новое свидетельство по-новому освещало эту тайну русской истории. Другое дело – насколько эти свидетельства приближали нас к ее разгадке? Иногда у меня создавалось впечатление, что мы, как с завязанными глазами, плутаем и натыкаемся на них словно на деревья в лесу, не находя из него выхода.
